Этой ночью мне снятся мрачные обрывочные сны об опавших листьях и полных сырой земли лопатах. Крайчек стоит на краю леса, низко склонив голову – я затрудняюсь сказать, выражает ли эта поза печаль или сожаление – и похож на изгнанного из прайда льва. Я просыпаюсь и осознаю, что была в Пенсильвании, помогая Малдеру откопать последнюю маленькую жертву Джона Ли Роуча. Я поворачиваюсь на бок и обнаруживаю, что Малдер тоже не спит и лежит, уставившись в потолок.

Когда он понимает, что я проснулась, то слегка приобнимает меня. Я не могу спать, когда нахожусь слишком близко к кому-то. Малдер же знает, как обнимать меня – оставляя достаточно места, чтобы прохладный воздух циркулировал между нами, но тем не менее прикасаясь. Когда я снова погружаюсь в сон, это похоже на ныряние в темные спокойные морские глубины.

***

Я знал все это время.

Ладно, это не так, но я должен был догадаться.

Я должен был почувствовать ее смерть.

Правда оказывается злой шуткой судьбы: Саманта умерла до того, как я начал ее искать.

Когда я начал работать в отделе по расследованию особо тяжких преступлений, она уже была мертва. Когда я обнаружил «секретные материалы», я помню, как подумал, что теперь уже ничто не помешает мне ее найти. У меня были все необходимые ресурсы, способность провести исчерпывающее расследование и значок, расчищающий мне путь – никаких больше препятствий на моем пути.

Какая насмешка.

Дверь в офис коронера открывается с тихим щелчком, и входит Скалли. Она ловко обходит беспорядочные нагромождения шкафов с документами, пока не приближается к тому месту, где я расселся на полу, облокотившись на один из шкафов и подпирая подошвами другой. Она подтягивает стул и садится.

- Тест ДНК будет готов не раньше, чем через пару дней, Малдер. Это может…

- Это она, Скалли.

Она не спорит со мной. Подсознательно, мне кажется, она тоже знает, что это тело Саманты. Хотя от нее не осталось почти ничего, кроме остатков плоти на гладких белых костях, очищенных от грязи и прилипавших к ним листьев, под которыми ее нашли, когда ее положили в простой сосновый гроб и похоронили под именем Джейн Доу.

На ее ключице остался след от плохо зажившего перелома. Зловещий кусочек металла застрял между двумя позвонками ее шеи. С1 и С2, объясняет Скалли, поглаживая тыльную сторону моей ладони большим пальцем. Перед поездкой домой она бросила чип в пробирку. Этот имплантат не исчезнет, не будет уничтожен небрежными лаборантами. Он отправится прямиком к Стрелкам, которые, с божьей помощью, выяснят, какие секретные послания люди в черном установили во впадину на затылке моей сестры.

- Малдер?

Я смотрю на нее сквозь пелену сожаления и гнева, обнаруживая, что она глядит на меня терпеливо и с любовью.

- Ты ничего не мог поделать. Ничего.

- Она умерла примерно в возрасте четырнадцати лет. Где она была все это время?

- Нет никакой возможности…

- Считаешь, они просто установили имплантат и отпустили ее? Потому что я так не думаю. Она, вероятно, была испытуемой. Как ты. Как остальные.

- Ты этого не знаешь наверняка, Малдер. – Боль, отразившаяся на лице Скалли, напоминает мне о времени, когда она болела раком. – Она была дочерью твоего отца. Это должно было что-то да значить.

- Она была его жертвой Проекту.

- Ты ничего не мог поделать. – Она нагибается ко мне, пронзая меня взглядом, словно бабочку на открытке. – Ничего.

Я открываю рот, чтобы ответить, но издаю лишь всхлип. Он звучит чужеродно, словно вырвался из груди кого-то другого. Через мгновение Скалли соскальзывает со своего стула, опускается на колени на грязный пол и кладет свои горячие маленькие ладони мне на плечи. Я начинаю плакать, не таясь, и постепенно ткань ее черного костюма на плече размягчается и начинает пахнуть стиральным порошком и шерстью. Я наклоняюсь вперед и обнимаю ее, не в силах ни остановиться, ни отпустить ее.

Она ничего не говорит, просто крепко обнимает меня в ответ, пока я не успокаиваюсь. Мышцы моего живота болят от рыданий, глаза горят.

- Поедем домой.

Я избегаю жалостливого взгляда коронера и любопытного пера репортера местной газеты, спустившись к нашей арендованной машине и подняв в ней стекла. Я представляю, как моя напарница дипломатично разруливает ситуацию после моего поспешного бегства. Скалли справляется с подобными проблемами с искусством виртуозного пианиста, играющего особо трудный пассаж.

Дорогу до Вашингтона мы преодолеваем в благословенной тишине. Скалли прекрасно понимает, что спрашивать меня про самочувствие бессмысленно. Разумеется, я не в порядке. Она отмахивается от самолетной еды и берет нам содовые. Большую часть полета я просто наблюдаю за поднимающимися к поверхности стакана пузырьками.

Я везу ее домой, преодолевая трудности вечернего часа-пик, и осознаю смутное облегчение от возвращения в родной город. Когда мы подъезжаем к ее дому, она говорит:

- Малдер, тебе надо попытаться не винить себя за это. Ты сделал для нее все, что только можно было сделать. Все.

- Скалли, сейчас я просто хочу плюхнуться на свою кушетку и какое-то время побыть один.

Она не кажется удивленной.

- Позвони мне перед сном, ладно? Я знаю, что тебе нужно время, но я просто хочу убедиться, что с тобой все нормально.

Я обещаю и направляюсь к себе.

Я лежу на кушетке неизвестное количество упущенного времени, круча баскетбольный мяч, пока кончик моего указательного не начинает болеть. Когда я в итоге кладу мяч на пол и опускаю руки на колени, меня одолевает сон. Перед тем, как полностью погрузиться в него, я успеваю подумать, что моя липкая бугорчатая кушетка, на которой я провел большинство ночей за последние пять лет, пока не познакомился поближе с мягкой кроватью Скалли, не слишком-то удобна для сна.

Звук поворачивающегося в замке ключа будит меня.

Черт, я не позвонил Скалли накануне.

Я слышу, как она медлит в коридоре, когда видит меня на кушетке, но потом проходит в гостиную.

- Извини, я отключился вчера, - говорю я, перекатываясь и щурясь в утреннем свете.

Она кажется слегка раздраженной, но явно испытывает облегчение оттого, что со мной все в порядке. Усевшись на край журнального столика, она окидывает меня выжидательным взглядом.

Я ложусь на бок и тыкаю в бугор под правым плечом.

- Давно надо было сменить обивку на этой штуке, - бормочу я.

- Или ты мог бы просто спать на кровати, - замечает она.

- К тому же, одеяло чертовски колючее, - продолжаю я. – И лицо прилипает к коже, когда я засыпаю на боку, а это ведь самая удобная поза для сна на кушетке. Если спишь на спине, шея затекает.

Выражение лица Скалли не меняется.

- Почему мне в голову лезут такие мелочи в подобное время?

Я сажусь и с отвращением скидываю с себя колючее одеяло.

Скалли отвечает не сразу.

- Ты слышал старую мединститутскую шутку про то, что врачей привлекают специализации, которые способствуют удовлетворению их потребностей? Спортсмены становятся хирургами, бабники – гинекологами и так далее?

Я слышал эту шутку, но раньше она и вправду казалась забавной. Скалли способна любой анекдот препарировать, если попытается.

- Ты упустила часть про чудиков, становящихся психологами.

Она поджимает губы, и я понимаю, что она сделала это нарочно.

- Переходим к сути. Доктор Малдер, почему вы думаете о своей кушетке?

- Самоанализ по-настоящему скучная штука, Скалли.

- Малдер, просто подумай об этом. – Искренность в ее голосе потрясает меня. Я встаю и иду на кухню, чтобы включить кофеварку, тем временем размышляя над ответом.

- Кушетка. Ну, на кушетке обычно спит гость, временно занимающий какое-то место. Предпочтение ее кровати может означать нежелание обустраиваться, строить отношения.

Она следует за мной на кухню и прислоняется к дверному косяку.

- Неплохо, доктор. Что еще?

Я отмеряю зерна, наливаю воду и склоняюсь над раковиной, чтобы отпить воды из сложенных лодочкой ладоней, когда машина начинает работать.