- Сослан, изгнан из уюта дома, - говорю я, и вода стекает по моему подбородку.

- Так ты изгнал себя на кушетку, - тихо замечает она. – Зачем ты это сделал?

Я знаю ответ из учебника, но не хочу больше играть в доктора Малдера. Вместо этого я достаю две чашки из буфета.

- Я бы предложил тебе чай, но у меня его нет. Но в холодильнике есть молоко к кофе.

- По мне, ты, возможно, так наказывал себя за потерю Саманты. Ты винил себя и не хотел позволить себе уютно устроиться, пока она была неизвестно где и, может быть, страдала.

Я натужно улыбаюсь.

- Я не говорил, что тебе следовало пойти работать в отдел особо тяжких?

- Я просто хочу, чтобы ты задумался над тем, что, возможно, именно поэтому ты и размышляешь о неудобстве кушетки.

Она берет кружку и разворачивается, чтобы достать из холодильника молоко, тактично позволяя мне сорваться с крючка.

К своему собственному удивлению, я не бросаю эту тему.

- Груз незнания того, что случилось с ней, был тяжелее, чем свидетельство ее смерти, - медленно признаю я. – Звучит неправильно, но это правда.

- И теперь ты и из-за этого ощущаешь вину.

- Да, но не так, как ощущал бы еще четыре или пять лет назад. – Я пожимаю плечами, не зная, как продолжить. Это открытие все еще слишком болезненно. В итоге я предпочитаю сменить тему. – Скалли, кто, по-твоему, оставил тебе эту посылку?

Она совершенно не удивлена моему вопросу, словно ждала, что рано или поздно я его задам.

- Крайчек, - спокойно отвечает она.

- Зачем ему все эти хлопоты?

- Думаю, таким образом он отплатил нам. За помощь с его сестрой. Мы вернули ему его сестру, он вернул нам твою.

Она берет кофейник, наполняет наши чашки и передает одну мне.

Я отставляю ее и вместо этого обхватываю ее белоснежное запястье большим и указательным пальцами. Они без труда обвили ее хрупкие кости и мышечную ткань, обтянутую светлой кожей с голубыми прожилками вен. Она слегка двигает кистью – не пытаясь вырваться, а просто давая понять, что не против этого тактильного контакта.

Я думал, что вырванная страница с библейским стихом была своего рода ниточкой, предназначенной для объяснения газетной статьи.

Я был неправ. Статья сама по себе. Стих посвящен Скалли. И, может, является напоминанием мне о том, чтобы, каталогизируя потери, я не переставал ценить то, что имею.

Не то чтобы это имеет большое значение.

Я привлекаю ее в объятия и слышу, как она вздыхает с облегчением, прижавшись к моей груди. Я склоняюсь к шелковистому пологу ее волос, вдыхая ее запах и чувствуя, как ее лоб касается моих губ. Ее рука выскальзывает из кольца моих пальцев, когда она кладет ладонь рядом с моей.

- Он дал копию этой истории тебе, - бормочу я, почти дотрагиваясь до ее кожи.

Она слегка морщится.

- Это неважно.

- Нет, - соглашаюсь я.

Она поднимает голову и слегка дотрагивается до моих губ своими, после чего вновь опускает ее.

- «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой - мне», - тихо цитирую я.

Она окидывает меня удивленным взглядом.

- Я где-то это прочел, - поясняю я.

- Вероятно, в ктубе – еврейском брачном контракте, - говорит она немного смягченным лекторским тоном всезнайки. – Это традиционно включаемые слова. Они из «Песни Песней».

- Ш-ш, - отвечаю я и накрываю ее губы своими.

Стих из Библии – это просто замена тех слов, которые я пока не могу подобрать. В конце концов я найду способ сказать ей, что смерть Сэм значила бы для меня, не будь в моей жизни еще кого-то, кто заботился бы обо мне так, как Скалли. Пока что придется обойтись библейским стихом.

***

Мужчина на темном тротуаре пытается что-то сказать, но в его слабом срывающемся с губ дыхании не слышно ни звука, лишь смутные очертания слов.

- Мне плевать, Эрик, - говорю ему я. – Я не собираюсь выслушивать предсмертных признаний. Ты помог этому ублюдку продать имя моей сестры дьяволу. И поплатишься за это.

Я ухожу прочь, в пышущую жаром грязь каирских трущоб, в которых его выследил. Я беспечно бросаю нож в кучу мусора. Любой нашедший его старьевщик скорее всего сочтет кровь на нем овечьей. На этой неделе праздник, и многим животным перерезали глотки ради рагу и стейков из ягненка.

Эрик тоже был животным, и я чувствую к нему не больше жалости, чем к овце.

Он не сам продал ее имя и место жительства Джону Максвеллу. Он был слишком мелкой сошкой, чтобы иметь доступ к подобной информации. Но его смерть предупредит их о том, что их ждет.

Проходя мимо мавзолеев из светлого камня, свидетельствующих о куда более старых преступлениях, я направляюсь в более благополучный район, где смогу вызвать такси. Каир именно такой – одна улица отделяет жалкие трущобы от пыльных жилых домов среднего класса. Я сворачиваю за угол, стягивая окровавленные перчатки с рук, и сбрасываю их в канаву. Такси прямо впереди, рядом со старым отелем.

Какая-то женщина садится в шикарную машину у входа в отель. У нее на голове шарф, как принято у мусульманок, и наши взгляды встречаются совершенно случайно. На какую-то бесконечно долгую секунду у меня перехватывает дыхание.

У нее голубые глаза, голубые.

И затем она исчезает в салоне.

Тряхнув головой, я пытаюсь избавиться от наваждения. Она была высокой и неуклюжей. Но ее глаза были почти такими же, почти такими же.

Я не стану этого делать. Не стану проводить грядущие месяцы и годы, впадая в оцепенение при виде голубых глаз, волос цвета красного золота и маленьких рук.

Мне есть, чем заняться. У Эрика были соучастники.

И чего-чего, а времени у меня предостаточно.

Конец