***

Они решили не ехать вместе за процессией на кладбище. Малдер пообещал Мариэле, что они смогут вскоре снова поговорить, и последовал за Скалли на парковку.

Когда они подошли к машине, оказываясь вне пределов слышимости большинства присутствующих, Малдер тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. Распрямив плечи, он потер затылок рукой, разминая по-прежнему чувствительные после аварии мышцы.

– Это было довольно тяжело, – заметил он.

Скалли согласно хмыкнула в ответ и прислонилась к пассажирской двери, опустив взгляд на свои туфли.

– Ты спрашивал кого-нибудь о состоянии Кристиана? Я не хотела поднимать эту тему…

Малдер кивнул.

– О да, не успел тебе сказать. Когда ты была в туалетной комнате, Мариэла сказала, что прошлым вечером врачи вынули дыхательную трубку, и он теперь дышит самостоятельно. Проснулся голодным.

– О, это замечательно. Этой семье хорошие новости точно не помешают.

– И много еще чего.

Скалли впилась в него взглядом, прищурившись.

– Доктор Вероники Гарсиа так и не перезвонила. Думаю, нам стоит снова напомнить о себе. И утром, когда я разговаривала с шерифом Астером, он спешил и лишь вкратце сообщил мне последнюю информацию по радиоактивному заражению. Мне не представилось возможности расспросить его о недавних вызовах в дом Монро.

Малдер снял пиджак, перекинул его через плечо, держа одним пальцем за воротник, и ослабил галстук.

– Да, согласен, что нам надо продолжать в этом направлении. Не знаю, почему, но мне кажется, что это связано с нашим делом. Может, нам стоит после обеда заехать в участок и поговорить с шерифом?

Скалли согласно кивнула, но ничего не ответила. Поглазев на свои туфли еще немного, она без всякого вступления или предупреждения заявила:

– Не переставай прикасаться ко мне. – Она произнесла эти слова отчетливо и уверенно, но тон ее голоса был таким нетипично застенчивым, почти смущенным, что у Малдера сжалось сердце. – Я не хотела этого, – продолжила она. – Я не намеревалась…

Закрыв глаза, Малдер сделал медленный вдох, протянул руку и нежно пригладил растрепавшиеся на пустынном ветру яркие волосы Скалли.

– Я и не собирался.

Ответный тихий смех Скалли был горько-сладким, с оттенком глубоко потаенной боли, но в то же время искренним и теплым. Они ничего не исправили, и в конечном итоге их спор продолжится, но в тот момент он отчетливо осознал, что она по-прежнему рядом, что они по-прежнему связаны. И его мир снова замер.

***

Она просыпается в больнице, и все ее тело, начиная от груди и заканчивая бедрами, болит и горит, словно в огне, несмотря на морфин. Теперь она на своей шкуре убеждается в том, что пуля в живот – самое болезненное из всех ранений.

Малдер переплетает их пальцы, и ей кажется, что все будет хорошо – даже если она знает, что это не так.

– Привет, супердевушка, – говорит он, и она закрывает глаза, улыбаясь. Она понятия не имеет, сколько времени прошло или когда Малдер прилетел в Нью-Йорк (а может, он всю ночь ехал на машине?). Она под завязку набита обезболивающими и когда пытается говорить, то лишь бормочет что-то невнятное и засыпает, по-прежнему касаясь его пальцев.

Дана Скалли не против жить одна – большую часть времени она даже наслаждается этим. В сущности она не одинока, и ей не требуется постоянное дружеское общение. Но вот по чему она скучает, от чего так и не смогла отвыкнуть, – это человеческое прикосновение. Дана отчаянно старалась обходиться без постоянных физических контактов – они не престали независимым и нацеленным на карьерный рост профессионалам. Не то что удовлетворение сексуальных потребностей, считающееся чем-то универсальным, прогрессивным и достойным одобрения. Но простая привязанность, теплота, связь… их обычно считают слабостью – лишней и бесполезной.

Она выросла в большой семье и недостатка в прикосновениях не испытывала. Мать Даны установила строгие правила воспитания своих отпрысков и могла сурово наказать за проступки, но никогда не прикасалась к детям с чем-то помимо теплой привязанности, а прикасалась она к ним часто.

Мисси, при всей ее раздражающей надменности и уверенности в собственной правоте, была любящей старшей сестрой. Иногда Дана притворялась, что не хотела этого, но правда заключалась в том, что сестра была для нее источником защиты, о чем она даже не подозревала, пока не потеряла ее.

Место семьи заняли друзья по колледжу, когда Дана покинула дом. В мединституте у нее, к счастью, была соседка по комнате, которая обожала обниматься, держаться за руки и время от времени сидеть бок о бок на диване перед телевизором. А вот в ФБР с этим возникли проблемы. Дана внезапно обнаружила, что ее работа почти не оставляет времени на поддержание немногочисленных дружеских отношений и еще меньше – на общение с семьей. Ее рабочее окружение было таковым, что любое проявление женской слабости могло остановить ее продвижение по карьерной лестнице Бюро на многие годы. Дана не считала потребность в человеческом контакте и привязанность слабостью, но от стереотипов никуда не денешься.

А потом она встретила Малдера.

Она просыпается в три ночи в слезах из-за боли от раны в животе, оставленной пулей, и обнаруживает Малдера в неудобном кресле рядом со своей койкой, несмотря на то, что часы посещений давно закончились. Одежда на нем помята, словно он давно ее не менял; он резко просыпается и потирает затекшую шею.

– Малдер? Что ты тут делаешь?

– Ш-ш… – Он поглаживает ее по волосам и целует в висок; от него пахнет дешевым мылом и семечками, и она наслаждается этим запахом, столь отличным от запаха смерти и антисептиков.

– Где мама? – Ее мольба звучит жалобнее и куда более по-детски, чем ей бы того хотелось.

– Я отправил ее в отель, чтобы она немного поспала, – поясняет Малдер. – Хочешь, чтобы я ей позвонил?

Скалли качает головой, охваченная смущением, холодом и болью.

– Нет, все нормально. Я в порядке.

Он продолжает поглаживать ее по волосам. От его руки исходит тепло.

Она проработала с ним всего несколько дней, прежде чем бросилась в его объятия, ища комфорта после того, как испугалась вероятного похищения пришельцами. Это был не самый профессиональный ее поступок, но Малдер, казалось, совсем не возражал. Он прикасался к ней даже в те первые дни, ведя ее через дверные проемы, поправляя ее цепочку или перехватывая пальцы, чтобы привлечь ее внимание. Он мог разбудить ее не вежливым постукиванием по плечу, а прикосновением пальца к щеке или ладони к затылку.

По обоюдному согласию они открыли свои тела друг другу за много лет до того, как дали определение своим отношениям себе или окружающим. Любой из них мог свободно дотрагиваться до другого, и тот не отпрянул бы – за исключением тех редких разов, которые они могли сосчитать на пальцах, вызванных глубокими разладами или сильнейшей болью.

Дана не знает, испытывает ли Малдер столь же сильную потребность в прикосновениях, или же он желает прикасаться только к ней. Она все чаще осознает, что другие становятся для нее лишь заменителями привязанности Малдера, но она благодарна за то, что у них есть. Она благодарна за те моменты в коридоре его дома, когда он, казалось, нуждался в ней столь же сильно, как она хотела, чтобы в ней нуждались. Когда он смотрел на нее и просил остаться: не как напарника, не как уравновешивающего его профессионала – ее. Даже если он как будто бы забрал свои слова назад вскоре после этого.

– Вот, попей. – Поднося к ее губам соломинку, он приподнимает ей голову, положив руку на затылок, и она пьет тепловатую воду, которая приятно освежает горло и грудь. Ей нужны пища, отдых и солнце.

– Молодец, девочка, – шепчет он. – А теперь поспи. Я буду рядом.

Она знает, что та женщина, Диана Фоули, ждет своего часа, знает, что эта глава их жизни по-прежнему не закрыта. Она ощущает нависшую над ними угрозу, подобно клину вбивающуюся между ней и мужчиной, который буквально и фигурально был рядом с ней в течение пяти лет.