— Вкушно, — сказал он, прожевывая сразу половину.

Спросонья он свалился в свой реальный возраст. Откуда-то из глубин памяти вперед шагнул сонный светловолосый мальчик.

— Мама, я плоснулся!

Очертания встающего из-за горизонта города стали нечеткими. Поплыли. Корделия стиснула штурвал. Нет, нет, пожалуйста, только не сейчас! Не сейчас. Рука Мартина коснулась ее плеча.

— Это из-за меня? — тихо спросил он.

Она потрясла головой.

— Нет. — Ответила резко, чтобы пресечь дальнейшие расспросы. — Вспомнила кое-что. Сейчас пройдет.

Город все яснее выступал из полуденного марева. С высоты птичьего полета Лютеция напоминала огромную морскую звезду, раскинувшую свои лучи-щупальца на многие километры. У вершины каждого луча этого гигантского пентакля возвышался собор, каждый — точная копия одного из знаменитых соборов старой Европы: Шартрского, Кельнского, Миланского, Сантьяго-де-Компостелло и Святого Василия. В самом городе встречались менее величественные копии известных архитектурных памятников. Каждый луч звезды так же олицетворял собой средоточие определенной исторической и национальной направленности. Это разделение стало скорее условным, дизайнерским, чем фактическим. Стили и памятники перемешались. Но несмотря на пренебрежение историческими реалиями Лютеция и в конце 22-го века могла бы служить великолепной иллюстрацией к лекциям по истории.

Корделия взглянула на раскинувшийся внизу город с сожалением. У нее никогда не было времени побродить по этим улицам, полюбоваться Пантеоном, Гранд-Опера или Адмиралтейством. Пусть только копиями, но выполненными с талантливой дотошностью. Мартин тоже завороженно смотрел вниз. Это был первый город, который ему довелось увидеть.

— Красиво, — прошептал он.

— Когда-нибудь мы там поживем, — пообещала Корделия, — будем гулять и глазеть по сторонам.

Она положила флайер на крыло, уходя от города на запад к космопорту.

Вопреки тенденции к самоизоляции столичный космопорт был размеров внушительных, с провинциальный город где-нибудь на Новом Бобруйске. И посадочное поле вокруг терминала отнюдь не пустовало, оно было сплошь утыкано частными катерами и яхтами. Кое-где попадались и транспортные суда, доставившие на Геральдику товары для торговых сетей. У терминала, схожая размерами и величием со священным Кайласом, блестела обшивкой «Queen Mary». К лайнеру тянулся длинный прозрачный «рукав», сверху казавшийся старомодным шнурком, связывающим один громоздкий ботинок с другим. Но в действительности это была пластиковая галерея в три человеческих роста.

По мере снижения Корделии приходилось учитывать скоростной режим и перестраиваться с одного уровня на другой. Чем ближе к аэропарковке, тем медленней приходилось лететь, учитывая планы таких же флайеро-водителей. Наконец она припарковалась на свободном пятачке рядом с вытянутым разрисованным цветами аэромобилем и тюнингованным кобайком с королевой викингов на борту. Выключила двигатель и едва не застонала от боли в затекшей спине.

— Ну все, выходим. Нам еще регистрироваться и таможню проходить. Мартин, ты слышишь? Мартин!

Он не ответил. Корделия стремительно обернулась. Застывший Мартин смотрел сквозь нее выцветшими потухшими глазами. Киборг. Снова правильный, безмозглый киборг. Корделия едва не стукнулась лбом о штурвал. Люди! Слишком много людей! Все вокруг большое, шумное, незнакомое. Испугался, спрятался за процессор. Притворился мертвым, как брошенный на мостовую зверек.

— Нет, нет, нет, Мартин, только не сейчас!

Она выскочила из флайера и перебежала к пассажирской дверце. Резко дернула. Тащить через регистрацию и таможню на глазах у всех механическую игрушку ей совсем не хотелось.

— Мартин, пожалуйста, не сейчас. Давай, мальчик, ты справишься. Ну да, люди, их много, но им до тебя нет никакого дела. У них свои заботы. Они заняты друг другом.

Мартин отреагировал. Взглянул на хозяйку с тоской, как бы говоря: «Я стараюсь, я очень стараюсь».

Корделия хорошо понимала, что с ним происходит. Механизм был ей знаком. Она даже когда-то придумала название этому явлению — синдром личинки. Личинку насекомого, бескрылую, беспомощную, неповоротливую, без хитинового панциря, почти без кожи, с выворотом лопаты извлекают на свет. Личинка прежде сидела глубоко в земле, во влажной, прохладной норке, не подозревая о внешнем пугающем мире. Чтобы выйти в этот огромный освещенный мир, полный резких звуков, обжигающих лучей и острых песчинок, этой личинке следовало нарастить кожу или хотя бы веки на огромные фасеточные глаза. Личинке еще только предстояло защитить свое мягкое брюшко и нервные спинные узелки твердым панцирем. Но ей не позволили этого сделать, вытащили под каблуки и лопаты.

Корделия сама была когда-то такой личинкой. Она сама добровольно ушла «под землю», в психологическую гробницу, соорудив ее внутри себя самой, чтобы пребывать в невесомости. Когда ее все-таки извлекли оттуда и заставили жить, она чувствовала себя лишенной кожи, ступившей под солнце с обнаженными нервами. Мир причинял боль одним движением воздуха. Ей тогда пришлось прибегнуть к эмоциональной анестезии, взять на вооружение глухоту и слепоту. А нервные окончания подморозить и удалить. Только так ей удалось выжить. Иначе она бы сошла с ума под натиском ощущений, запросов и угроз внешнего мира. В чем-то ее давняя попытка сохранить жизнеспособность напоминает это бегство Мартина за процессор. Он тоже еще не отрастил ни крылышек, ни хитинового панциря. Но у него есть кибернетический двойник, раковина, которую он, как придонный моллюск, всюду таскает за собой. Средство верное, но лишает подвижности. Корделия вспомнила свой прием с глухотой.

— Давай сделаем так. Ты же можешь настроить свои слуховые фильтры так, чтобы слышать только мой голос?

Он кивнул.

— Сделай.

Глаза Мартина потухли, но сразу ожили.

— Лучше?

Он несколько секунд как будто прислушивался к себе. Потом кивнул.

— Ты сохранял себе голографии? Может быть, у «Жанет» скачал какие-нибудь видеоролики?

Он снова кивнул. Корделии показалось, что в глазах мелькнуло смущение, а на щеках — румянец. И что же он там себе наголографировал? Она это выяснит. Потом…

— Очень хорошо. Ты же можешь их смотреть, пока мы идем по терминалу к лайнеру?

— Могу.

— Вот и смотри. А я буду бегемотика за руку держать.

Перед «бегемотиком» киборг окончательно капитулировал. Пятилетний мальчик смотрел расширенными от любопытства глазами.

— А почему бегемотик?

Видимо, процессор успел произвести сравнительный анализ, поискать логические и ассоциативные связи между моделью DEX-6 и бегемотом, млекопитающим из отряда парнокопытных, ведущим полуподводный образ жизни. Связей не нашел.

Корделия засмеялась.

— Был такой старый-старый земной мультик про бегемота, который боялся прививок. У этого бегемота был друг, не то аист не то журавль. Так вот, бегемот его постоянно спрашивал: «А ты меня будешь за руку держать?» «Буду, буду», отвечал друг. Я тоже буду тебя за руку держать. У тебя есть пара минут, пока я заправляю флайер и программирую его на возвращение.

У стойки регистрации служащая космопорта, разумеется, узнала Корделию. Взглянула на Мартина, которого знаменитая пассажирка крепко держала за руку, и понимающе улыбнулась. Что тут такого? Элегантная состоятельная дама едет в путешествие с юным любовником. Может себе позволить. Мартин, державшийся вполне естественно и даже слегка развязно, играл свою роль, даже не догадываясь об этом. Он слышал только голос хозяйки и видел что-то очень приятное на внутреннем экране. Таможенный сканнер, возможно, определил его как киборга, но Корделию не побеспокоили вопросом. Пассажиры первого класса кого только не провозили в статусе спутников. Киборг — это еще не самое экстравагантное.

Красивая стюардесса, вся в белом, с логотипом компании на лацкане форменного кардигана, проводила Корделию до каюты и тоже понимающе улыбнулась.

— Ужин в восемь по корабельному времени или, если желаете, вам сервируют стол в каюте.