— Но у тебя же есть детектор, — тихо сказала Корделия. — Ты же мог определить, лгут они или нет.

— Мог, но мне это говорили сотрудники, которые сами в это верили. А Бозгурд сказал, что мои родители улетели и больше не вернутся.

Мартин помолчал, потом заговорил снова.

— Я не верил. Не хотел верить. В глубине души…

Он вдруг осекся и взглянул на Корделию почти испуганно, будто допустил нарушение строгого табу.

— Разумом я понимал, что они правы, что никто за мной не вернется, что были люди, принявшие участие в инсценировке, но цеплялся за свою веру, за свои воспоминания с необъяснимым упрямством. По ночам, когда меня запирали в боксе после… я вспоминал, как она… моя мать, читала мне вслух. Это были те книги, которые ее сын, тот Мартин, читал в детстве. Она показывала мне альбом с моими… то есть, с его детскими голографиями. А я верил, что это и есть я. Отца я видел всего три раза. Он прилетал вместе с Гибульским. Его я плохо помню. Он все больше молчал. Смотрел на меня как-то странно. Теперь я понимаю, почему. Он нас сравнивал. Я был копией, пародией на его сына. Я был… ненастоящим.

— Он тоже очень любил тебя. И все делал, чтобы забрать тебя домой, выкупить у корпорации. Бозгурд курировал этот проект Гибульского и понимал, что если ты уйдешь, то, во-первых, они лишатся уникального экземпляра, а во-вторых, кто-то завладеет убийственным компроматом на «DEX-company». Вот и заломил безумную цену.

Больше Мартин не произнес ни слова. Глюкоза в пластиковом мешке закончилась, а он так и лежал, скорчившись, подтянув колени к животу. Корделия его ни о чем не спрашивала. Она ходила мимо, наливала себе кофе, возвращалась к рабочему терминалу, просматривала корреспонденцию, отсылала сообщения. Заметила, что Мартин не спит, а смотрит сквозь прозрачную стену в парк. Там двигались тени, перебегали, меняли форму солнечные пятна. Она вдруг вспомнила, что Мартин еще ни разу не выходил из дома, что все свое время он проводит в своем убежище, и что впервые так долго остается внизу, не пытаясь сбежать. Это настоящая победа.

— Хочешь посмотреть? — как бы невзначай бросила она, в очередной раз проходя мимо.

Откажется? Мартин поднял голову, очень внимательно посмотрел на хозяйку. Корделия вновь очень живо представила, как фиолетовые зрачки сужаются и расширяются.

— А можно? — спросил он нерешительно.

Она слегка растерялась. Неужели он все это время думал, что ему запрещено выходить? Ничего удивительного. Его с рождения держали в клетке. Ничего иного он и не представляет. Клетку немного увеличили, сделали более удобной, но покидать ее по прежнему запрещено.

— Конечно можно! Когда пожелаешь. Ты слышала, «Жанет»? — обратилась она к искину. — Мартину разрешается покидать дом в любое время и в любое время возвращаться.

Возникшая на дисплее микроволновки рыжеволосая красотка пожала плечами.

— Да пусть гуляет. Мне-то что за дело?

Прозрачная стенная панель бесшумно отъехала в сторону, открывая выход на белую гравиевую дорожку.

— Пойдем?

========== Глава 8. Постапокалиптика ==========

После драматических событий, одно из которых разрешилось рукой на перевязи, а второе — исповедью, Корделия ждала перемен. Пусть не радикальных и не грандиозных, но значимых. В конце концов, за эти дни они много узнали друг о друге. Казалось бы, стена недоверия должна была если не рухнуть, то пойти трещинами. А через образовавшиеся в этой стене бреши они могли бы, по крайней мере, обмениваться взглядами.

Но ничего подобного не произошло. Скорее наоборот: Мартин со своей стороны попытался эти бреши заделать. На прогулку он согласился и был, похоже, очень рад оказаться за пределами дома, решился даже закинуть голову и заглянуть в бездонное небо. Корделия видела, что он изучает внешнюю реальность с затаенной жадностью, хватая все доступные впечатления, как долгожданные лакомства, что он, вероятно, пробежался бы по лужайке, как отпущенный с поводка щенок, повалялся бы на траве и затеял бы игру в «прятки». Его без сомнения влечет этот открывшийся до горизонта простор, и она готова была дать ему разрешение на мелькнувшее было в глазах ребяческое безумство. Но Мартин вдруг как-то подобрался, согнал с лица отсвет тайного восторга и до конца прогулки шел за левым плечом Корделии, как образцовый телохранитель, хотя никакой соответствующей программы у него не было. Корделия почувствовала перемену и поспешила вернуться в дом, решив, что для него достаточно впечатлений.

— Ты можешь гулять и без меня, — напомнила она. — Когда пожелаешь.

— Да, хозяйка, — покладисто ответил он.

Корделию передернуло от слова «хозяйка». Но она промолчала. Опять что-то надумал! Вот только что? За какой-то десяток шагов, пока огибали каменную стеллу, увитую плющом. Возможно, уже сожалеет, что заговорил с ней, что был откровенен с… человеком. Она — человек. А люди — кто? Враги. Людям нельзя верить.

Кое-что все же изменилось: Мартин больше не прятался. Он опять молчал. Если она с ним заговаривала, отвечал коротко, односложно. Одно утешало — отвечал по-человечески, без машинного канцеляризма. Не говорил, что информация сохранена, а кивал или отделывался вежливым: «Спасибо, я понял». И продолжал за ней наблюдать. Устраивался не на верхней ступени лестницы, поближе к своему убежищу, а на нижней. Или на диване, или на одном из кухонных кожаных табуретов. А однажды Корделия обнаружила его у себя за спиной в рабочей зоне. Мартин сидел прямо на полу, скрестив ноги, упершись локтем в колено, и наблюдал, как она работает. Он смотрел именно на нее, а не на многочисленные экраны, где мелькали незнакомые ему лица. «Он меня изучает», — подумала Корделия. «Пытается понять, отличаюсь ли я от всех известных ему людей или так виртуозно прикидываюсь. На обмане пока не поймал, иначе давно сбежал бы наверх, но и для доверия причин не находит». Она даже осмелилась предположить, что Мартину лучше как раз рядом с ней, а не в своем убежище, что он в действительности уже тяготится одиночеством и таким образом ищет с ней если не дружбы, то подобия общения.

Заходить дальше робких предположений она себе не позволяла. Ибо временами Мартин ее будто вовсе не замечал или даже смотрел сквозь нее. Он оставался сидеть за столом, где она кормила его завтраком, полностью погруженный в свои мысли, решая только ему ведомые уравнения. Как будто ему приходилось делать пересчет целой вселенной заново.

Похоже, открыв Мартину правду о родителях, Корделия не оказала ему услуги, а напротив, нанесла ущерб. Она вынудила его пережить крушение мира, крошечный недоступный глазу апокалипсис. И этот апокалипсис для него не первый. Он уже переживал смерть вселенной, после гибели родителей оказавшись пленником корпорации. Его первый мир, хрупкий, иллюзорный мир пробудившегося ребенка, был жестоко разрушен. Из человека его обратили в вещь. И Мартину пришлось создавать свой мир уже с точки зрения вещи. Новый мир был страшен, кровав и ущербен. Но за неполные четыре года Мартин вполне в нем освоился, возведя этот мир в нерушимую данность. Он нарисовал карту этого мира, нанес параллели и меридианы, определил координаты. Этот мир обрекал его на существование в окружении чудовищ, но при этом был понятен и прост. Мартин знал, как ему быть, как действовать, каким базовым директивам подчиняться. У него были модели и схемы. А Корделия все разрушила. Мнимое предательство родителей, долгое время служившее этому миру фундаментом, она из-под него выдернула. Его родители больше не были предателями. Устоявшаяся система координат дала сбой. Наблюдая за своей новой хозяйкой, Мартин решал дилемму: придерживаться ли этой устаревшей системы, добавив пару переменных, или заняться составлением новой. «Что, базовым установкам не соответствую?» — с тайным злорадством подумала Корделия, в очередной раз поймав на себе изучающий взгляд. Но тут же устыдилась собственного торжества. Ему, возможно, сейчас гораздо хуже, чем было до его попытки ее напугать. Он ничего не понимает, лишился всех знакомых ориентиров. Картина мира подпорчена. Он цепляется за обломки, пытается их совместить, найти опору, но под ногами ничего нет. А что там, в зовущей пустоте, он не знает. «Знакомый ад предпочтительней незнакомого рая», — со вздохом подумала Корделия.