Потом, уже на яхте, она забыла о собранном материале и о смутных намерениях поделиться своими догадками с Мартином. Он был так изранен и слаб, что разговор с ним, даже самый незатейливый, выходил за рамки самых смелых мечтаний. И она отложила беседу до лучших времен. Вот только признаки этих лучших времен сама для себя не уточнила. Оказывается, одним из самых судьбоносных знаков может быть перелом. Когда в ответ на ее слова Мартин застыл будто заколдованный, она прошла из кухни в рабочую зону и взяла лежащий поверх клавиатуры планшет.
— Вот, почитай, я собрала здесь все, что нашла в сети, и даже кое-что стянула из базы данных галаполиции. Дорожное происшествие на Новой Земле. Гравиплатформа и флайер.
Мартин взял планшет и, не говоря ни слова, исчез на лестнице. Корделия покачала головой.
— И все же скотина неблагодарная! Мог бы спасибо сказать. Я сидела, собирала, время свое тратила… А время стоит дорого! Мое время!
Утром, несмотря на сломанную руку, она отправилась на пробежку, но сократила дистанцию. Уже направляясь к дому, почувствовала перемены — не было взгляда. Корделия быстро взбежала на второй этаж и позвала:
— Мартин!
Он сразу появился в дверном проеме. Взгляд потухший, даже без вопрошающей тревоги, волосы спутанные, одежда мятая. Он спал, не раздеваясь, или не спал, лежал, пялясь в наклонный потолок.
— Как ты себя чувствуешь?
Вот кто тут кому руку ломал?
— Уровень энергии 36%, работоспособность 45%, — отрешенно ответил он, глядя мимо нее.
— Понятно. В киборга играем. Приходи минут через десять, я сварю тебе кашу.
И пошла вниз. Ей не понравилось, как он выглядит. Взгляд совсем больной. Черные тени под глазами. Может быть, она поспешила с этим планшетом?
Он явился ровно через десять минут, сел на один из кожаных табуретов и смиренно сложил руки на коленях. «Бедный осиротевший ребенок», подумала Корделия, наблюдая за ним, «и не приласкаешь его, не утешишь…»
Снова почувствовала приступ необъяснимой ярости. На этот раз не только к «DEX-company», но и к супругам Каленберг и Александру Гибульскому. Безответственные, эгоистичные люди. Одним понадобился эрзац-сын, а другому — мировая слава. Создали живое, разумное, прекрасное существо и… бросили на произвол судьбы. Неужели ни один из этих «создателей» не задумался о возможных последствиях? Мать, понятно, была ослеплена горем, ей было не до рассуждений о причине и следствиях. Но профессор, пусть и любивший жену без памяти, должен был хотя бы на минуту задуматься, к чему может привести эта затея. Они оба уже немолоды. Или они надеялась как-то узаконить появление сына-киборга? Добыть для него паспортную карточку? Да кто бы им позволил! Приравнять киборга к человеку. Киборг он и есть киборг, пусть он даже тысячу раз разумный… Нет такого закона! Закона?
Корделия задумалась.
Мартин терпеливо сидел за столом, ожидая своей терапевтической порции разваренной овсянки без масла, но с ложкой меда. Он уже справлялся с тремя ложками каждые два часа. На сегодня Корделия планировала увеличение порции до четырех ложек. Когда-нибудь она сможет заказывать для Мартина всевозможные лакомства. Или не сможет. Никогда. Привыкание к пище шло тяжело. Потому что в действительности Мартин учился не есть, а заново жить. Чтобы жить, ему требовался весомый аргумент. И один космос знает, послужит ли таким аргументом правда о родителях. Или напротив, отбросит его назад, к рекомендуемой ликвидации. Мартин безропотно проглотил назначенные четыре ложки, не выказав ни протеста, ни удовольствия.
— Вот и замечательно, — сказала Корделия, — скоро куплю тебе мороженое. Ты знаешь, что такое мороженое?
Но ответа не услышала. Фиолетовые зрачки вдруг заполнили более светлую радужку. Мартин зажал рот рукой и бросился из-за стола. Через пару шагов упал на колени и локти.
— Что, Мартин, что?
Он страдальчески на нее взглянул. По телу пробежала судорога. Корделия вдруг поняла, что с ним происходит. Имплантаты блокируют рвотные позывы. Желудок сокращается, но устье и пищевод пережаты, потому что хозяйка приказала ему есть. Система выполняет приказ. Очередной конфликт человека и киборга. Только на этот раз имплантаты рвут не мышцы, а желудок.
— Отключить имплантаты, — резко приказала Корделия.
Мартина тут же вырвало. Спазмы скручивали его еще с минуту, еще более мучительные оттого, что желудок был уже пуст. Наконец он смог отдышаться. Все еще стоя на коленях, поднял на Корделию взгляд провинившейся собаки. Ждал наказания. Лицо бледное, залитое потом. Корделия выдернула салфетку из пачки, смочила ее водой. Из угла выполз робот-уборщик.
— Ничего, Мартин, ничего. Бывает. Мы сегодня поспешили. Вернемся к трем ложкам или даже к двум. Не смотри так. Я не буду тебя наказывать. Все, ложись на диван. Я поставлю капельницу. Вот, вытри лицо.
Мартин послушался. Лег на диван в импровизированной гостиной. Сначала вытянулся, как предписывала программа, затем повернулся на бок. По-детски сунул руку под голову. Корделия укрыла его пледом и, подпихнув подвижный штатив, присоединила трубку с теми же предосторожностями. Потом села рядом, на самый краешек.
— Давай кое о чем с тобой договоримся.
Мартин не ответил, но она не сомневалась, что он ее внимательно слушает. Хозяйка же…
— Нам нужно как-то отделить нейтральные фразы от приказов. Я не хочу, чтобы в ответ на каждую мою реплику в повелительном наклонении система тащила тебя, как зверя на аркане. Скажи, как лучше это сделать?
Мартин помолчал, потом ответил:
— Приказ можно маркировать специфическим обращением. Например, урод… Или тварь.
Корделия не смогла определить, издевается он или говорит серьезно.
— Другие маркеры не предусмотрены?
Он снова помолчал. Видимо, анализируя степень ее вовлеченности.
— Можно просто DEX.
— Это уже лучше. Тогда, если мне понадобится отдать тебе прямой приказ, я буду использовать этот маркер. Во всех остальных случаях я буду обращаться по имени или… никак. Буду говорить «пожалуйста».
— Информация сохранена.
— Вот и славно.
Намеревалась уже встать и уйти, когда Мартин вдруг заговорил:
— Они сказали, что там, на Хроносе, я потерял память.
Корделия замерла. Мартин еще ни разу не начинал разговор сам. Если не считать вчерашних уговоров у холодильника.
— Они сказали это, когда я очнулся. На космической станции, в окрестностях Бетельгейзе. Мои родители и тот ученый… Гибульский. Я тогда не знал, кто он. Я ничего не знал. Они сказали, что в результате переохлаждения мой мозг был поврежден. Поэтому часть функций взяли на себя мозговые имплантаты. Моя память была переведена в цифровой формат и закачана на носитель. Я как будто видел все со стороны. Дом, в котором вырос, свою комнату, сад, нашу собаку, белую с черными пятнами. Школу, где учился, старый велосипед… Я знал имена, называл даты, узнавал лица, но это было не мое… Это были плоские, неживые картинки. И хранились они как-то отдельно. Я тогда не знал, что они закачали весь архив в мою цифровую память. Потом они объяснили, что мое тело так же было повреждено и подверглось модификации. Кости, мышцы… Но я могу управлять имплантатами, как управлял телом прежде. Что это не более чем необходимость, чтобы вернуть мне способность двигаться. Я им верил. А разве у меня был выбор? Они сказали мне, что я человек, их сын, только сильно пострадал во время неудавшейся экспедиции. Долго лежал в криокамере, потом в коме. Надежды почти не было, но вот этому… ученому удалось вернуть меня к жизни. Это случилось благодаря особым технологиям, которые разработал этот ученый, Гибульский, что эти технологии пока держатся в секрете, вот почему меня перевезли сюда, на космическую станцию в созвездие Ориона, у Бетельгейзе. Но скоро я совсем поправлюсь и они меня оттуда заберут. Моя мать всегда это говорила, когда… когда прощалась… «Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок…» Они улетали, потом возвращались. Время от времени меня навещал этот ученый, Гибульский… Разговаривал со мной, задавал всякие вопросы. Снимал показания с приборов. А потом моя мать сказала это в последний раз… Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок… Больше я их не видел. Ни родителей, ни Гибульского. Я ждал их, ждал несмотря на то, что уже знал, что такое блокатор, что такое станнер, если его ставят на полную мощность и стреляют больше пятидесяти раз, знал, что такое стенд… Я продолжал надеяться. Мне твердили, что я не человек, я машина, вещь, киборг, а киборги не умеют надеяться. Как не умеют любить, верить, ждать… А я все равно надеялся. Ведь это так по-человечески — надеяться. Первое, что я вспоминал, когда приходил в себя после очередных тестов, это последние слова моей матери… Мне сказали, что мои родители от меня отказались, да и не родители они вовсе… Так, участники эксперимента, которым обещали хорошо заплатить.
