— Миссия выполнена, командир, — доложил обосновавшийся как обычно в самом темном углу Зимний.

— Какая миссия? — лениво переспросил Рамлоу, сосредоточенно раздвигавший занавески, чтобы не мешали любоваться закатом.

— Доставить командира в безопасное место. Приступить к миссии охраны базы?

— Ты же все равно не отцепишься… Приступай, кто тебе не дает? И переставай командиркать. Зови по имени. Можешь «Брок», если мы наедине, и «Грегори» на людях. Ты теперь не оружие, а человек.

— Ты больше не будешь моим командиром?

— Тебе не нужен командир, раз уж ты настолько пришел в себя, что, вон, симпатии испытываешь, — Брок криво усмехнулся, но тут же вновь нахмурился, прикладывая руку к пока еще плоскому животу, в котором он совершенно не ощущал присутствия новой жизни, — ребенком скоро обзаведешься.

— Если ты не мой командир больше, то кто ты… для меня? — Зимний сам был как дитя. Вопросы у него были те еще, выбивающие из колеи.

— Нянька? Да нет… Эдак тогда ничего не поменяется, — стоять почему-то быстро стало тяжко, и он опустился в низкое плетеное кресло.

— С тобой было легче. Я помню, что до тебя… Холод. Голод. И ток.

— Эй, Джей, ты будешь свою винтовку бить о стену, если она дала осечку? — Брок вздохнул вспоминая: он сам испортил себе жизнь. Несоблюдение регламента по управлению Оружием (инициативный, бл*дь!) сделало его самым эффективным хэндлером Солдата в истории Гидры, что привлекло к его персоне излишнее внимание руководства — и в результате его с бойцами откомандировали в ЩИТ, где он оказался между молотом и наковальней. Он вюбился в агента ЩИТа и одновременно истязал человека, которого этот агент любил много лет, и еще надеялся, что это останется тайной за семью печатями. Дурак. Не будь он хэндлером Зимнего, возможно, Стив смог бы его простить, если не принять. А так… Напрасные разрушающие мысли.

С другой стороны, практически сразу о равнодушии к Зимнему не могло быть и речи: он чувствовал Солдата всегда, сразу, как только познакомился, и интуитивно делал все, чтобы войти с ним в контакт, добиться максимальной отдачи, работать плечо к плечу. И получил в итоге привязавшегося к нему щенка, да и сам вляпался по самое не балуй, непонятно как, наверное, все же из жалости, пустив его в свое сердце. В любом случае, он нес за жизнь этого щенка ответственность. Погрузившись в собственные мысли, он едва успел поймать окончание ответа:

— Нет, я сам виноват, плохо почистил или плохо собрал.

— Вот видишь. Когда ты шел вразнос, я всегда следил: ты вредничаешь или кто-то из халатов нарушил правила эксплуатации.

— А когда я к тебе… — Зимний сглотнул и подошел ближе, — прикоснулся. Когда ты позволил мне… На той базе…

Какое-то время тишину нарушал только звук их тяжелого дыхания. О случившемся на той миссии они никогда не вспоминали вслух.

— Почему не отправил тебя на обнуление после секса, ты это хочешь спросить? — рубанул Брок с плеча. — Не знаю. Наверное, потому что и сам нарушил кучу инструкций тогда.

— Тебе было плохо одному, — слова мучительно не подбирались. Не выразить словами, насколько важными стали для него те сладкие, горячие, невыносимые минуты близости на маленькой жесткой койке, то, что произошло между ними тогда, было самым невероятным, острым и приятным в жизни Солдата; эмоциональная встряска разорвала путы принуждения, сформировав прочную личностную привязку, теперь он жаждал быть ближе. — Я хотел помочь.

— Ты помог, — резко ответил Брок, поднимаясь и снова подходя к окну. Голова была пустая и звенела от напряжения. Плохой разговор, плохая ситуация, плохая жизнь. И теперь не прикажешь обо всем забыть; сам сказал, что можно быть человеком. — Мне действительно стало легче тогда. Спасибо.

«Спасибо», — повторил про себя Зимний. Его никто никогда не благодарил за выполнение миссий. Даже сейчас командир благодарил не за сопровождение, не за добычу припасов, а за то, что и миссией не было, за то, что он поручил себе сам. Было странно радостно. И хотелось еще?

— Море красивое? — неуверенно заметил Солдат, незаметно приблизившись почти вплотную.

— Да. Завораживает, — откликнулся Брок, делая вид, что не замечает маневров за спиной. — Иногда я думал, что в старости куплю себе виноградник. Будем с ребятами вино делать. Или коньяк, — он фыркнул, собираясь закрыть ставни и подняться в спальню, но был остановлен металлической рукой.

— Ты злишься? Почему? — Солдата учили считывать чужие эмоции, чтобы быть более эффективным. А уж скрытую агрессию и злость он ловил на раз, без такого навыка жизнь его была бы совсем невыносимой и травмоопасной.

— Какая старость? Какой виноградник? Либо ЩИТ бы нас сожрал, либо из Гидры уволили бы вперед ногами! Ты бы и уволил! Скольких до меня увольнял? Убери от меня руки!

Брок вырвался из объятий. Он не справлялся с эмоциональной перегрузкой. С одной стороны, его нестерпимо тянуло к Зимнему. Когда тот подходил ближе, Брок погружался в какой-то кокон безопасности и покоя. С другой стороны, застарелый страх хэндлера перед оружием никуда не делся — тот не был другом, не был соратником или надежным напарником, скорее — бомбой замедленного действия, которая способна была вызвать ураган по имени Роджерс, ураган, который не отступится от поисков своего Баки, даже если тот давно был стерт бесчисленными ударами тока.

И Броку стоило бежать от них обоих как можно дальше. Но он не мог. Они забрались ему под кожу, проросли в душу, и хоть и были первостатейными ублюдками, деться ему от них было некуда.

***

Засыпать в нормальной постели было непривычно и почему-то некомфортно. Новое белье неприятно хрустело, привычный жесткий матрас давил на спину. Ко всему прочему, внезапно накатила жгучая тоска. Тело мучительно ныло и словно плавилось, желая близости. Теперь, когда основные проблемы решились, снова подняло голову чувство острой нехватки чего-то важного и нужного, что было у него когда-то, но пропало.

Брок резко перекатился с боку на бок и зажег светильник. Было тревожно, внутри что-то тянуло куда-то идти, бежать, искать. Сознание мутилось, он падал в полусон, в пустоту. Весь покрытый потом, приходя в себя ненадолго, понимал: они в относительной безопасности, а ему нужен кто-то рядом. Разум говорил, что пускать Солдата в свою постель — не лучшее решение, но инстинкты буквально вопили о другом.

Помучившись, Рамлоу встал, прошелся до двери — позвать, позвать того, кто в соседней комнате — но тут же усилием воли вернулся обратно, закутавшись во все одеяла, надеясь обмануть самого себя, и тепло и тяжесть ткани сойдут за ощущение живых рук на плечах.

Во сне пришел Роджерс. И яркие, почти реальные картинки еще больше усугубили страдания. Его организм нуждался в человеческом тепле, близости, физической и духовной. Кожа горела, губы были сухими и обветренными, трущийся о простыню стояк он старался вообще не замечать.

Вот Стив, глядя чуть исподлобья, улыбается после прыжка в воду с тарзанки — мокрый, растрепанный, близкий. Брок не знал, куда сводить национальное достояние, чтобы в них не тыкали пальцами — и притащил на полулегальный пляж — мечту адреналинщиков.

Вот Стив, задумавшись, сидит над своим альбомом и водит испачканными в графите пальцами по губам. Оторваться невозможно.

Вот Стив молотит грушу, и мышцы красиво перекатываются под мокрой футболкой. Нечеловеческая скорость и грация движений. Сильный, смертельно опасный хищник, который так удачно притворяется домашней болонкой, позволяя кормить себя с рук, давая надежду, что так будет всегда.

Наверное, он стонал и рвал простыни, пытаясь ухватить, удержать Стива из своих видений, потому что очнулся придавленным тяжелым телом на перекрученных, измочаленных тряпках, которые недавно были новеньким комплектом белья. Рвано вздохнув, Брок постарался успокоиться, досчитал до десяти и открыл глаза. Над ним буквально в сантиметре нависало лицо Зимнего со скорбными складками у губ, сдвинутыми друг к другу бровями — переживает, что ли? — и обеспокоенным прищуром из-под густых ресниц.