Люки на Адольф Гитлер-плац… Какие «целые памятники» туда сброшены? И еще этот «канцлер» Шуткал? Или — всерьез? Как-то все странно… Помню, что в конце пятидесятых некие доктора наук опубликовали в местной газете обширную статью, доказывая, что на землях бывшей Восточной Пруссии обитали славянские племена, что чуть ли не отсюда пошла вся наша великая Россия-матушка, а теперь, выходит, большая часть Восточной Пруссии принадлежала Литве? Что это такое — «Малая Литва»? Что стоит за этим сообщением? Может быть, они, наши добрые соседи, пожелают воссоединить Малую Литву с Большой, Великой Литвой, которая когда-то была «от одного до другого моря»?

«Литва! Литва!!» Смотрю в окно автобуса на мелькающие мимо пейзажи, черепичные крыши, галок, собирающих вдоль дороги какой-то сор, а вижу обширный, наполненный людьми зал вильнюсского Дворца спорта, огромное табло, на котором горят слова: «За нашу и вашу свободу». Вижу, как к маленькой трибуне на фоне огромного трехцветного знамени подходит поэт Юстинас Марцинкявичус, делегаты съезда «Саюдиса» поднимаются, размахивают штандартами, на которых изображены кабаны, короны, лебеди, мечи, витязь на белом коне с мечом, занесенным над головой, и все утопает в громогласном скандировании: «Литва! Литва!! Литва!!!» Позади меня, через три ряда, стоит первый секретарь Центрального Комитета Литовской компартии Альгирдас Бразаускас, крупный, широкоплечий светловолосый мужчина с плечами тяжелоатлета, и его мощный голос вливается в полторы тысячи голосов: «Литва! Литва!!» Юстинас Марцинкявичус поднимает руку, просит тишины, голоса стихают. Тишина. Напряженность. «Земля, которую мы унаследовали от своих предков, это наша земля… — произносит Марцинкявичус. — Зовем мы ее Литвой и хотим, чтобы это слово не исчезло с географической карты, из языков разных народов. История, которая служит нам опорой, — это наша история. Пусть луч света и правды озарит ее трагические и героические, кровоточащие и мрачные страницы, старые и новые памятники ее культуры. Язык, на котором мы говорим и которым гордимся, — это наш язык. В нем достаточно слов для любви и ненависти, радости и печали. Он никому не угрожает и никого не отвергает. Как и все другие языки, он хочет жить… Мы приветствуем перестройку, освобождающую дух, мысль, труд, творчество, и под ее знаменами — знаменами гласности и демократии — выступаем за обновление, возрождение человека и нации». Он складывает листок. Объявляет учредительный съезд литовского движения за перестройку открытым. Предоставляется слово первому секретарю ЦК компартии Литвы Альгирдасу Бразаускасу. Зал снова встает. Огромный Бразаускас быстро направляется к трибуне. «Литва! Литва!! Литва-аа!!!» — скандирует весь зал.

Литва… Сейчас мы едем по «Малой Литве», которая, как утверждает канцлер пруссов Л. Палмайтис, некогда простиралась от Немана до реки Дейма; земля, где каждая речка, холм, лес несут в своем старом наименовании прусское происхождение, как и многие поселки и города, где жило много литовцев. Малая Литва, где были города Лабува («а не „Лабиау“, как варварски изменили название тевтоны, и, естественно, не „Полесск“, как придумали вы, русские, пришедшие в сорок пятом году в эти края!»), город Тильже («не „Тильзит“ и не „Советск“, а именно — Тильже!»), Караляучай (конечно же не «Кенигсберг», а тем более — не «Калининград»). Да, хотя этот город и не входил в состав Малой Литвы, но назывался он по-литовски!..

Господи, сколько возникает неожиданных проблем. Немецкая, польская, литовская, российская запутанная История. Веками складывающаяся тут культура, свой сложный жизненный уклад и обычаи! Войны. Сорок пятый год, переселенцы из разоренных войной смоленских и псковских деревень, из Мордовии и Чувашии, из-под соломенных крыш — в особняки под черепицей, с глиняных полов — на паркеты, в дома с каминами и ваннами…

Все перемешалось. Старые корни ушли в эту землю на семисотлетнюю глубину, и мы пытаемся пустить тут свои корни, врасти в эту землю, утвердиться тут навсегда… «Литва! Литва!! Литва!!!» «…Мы вернемся на свои земли! Мы вернемся в Малую Литву!» — кричал мне в лицо во время перерыва один из деятелей «Лиги свободной Литвы». С одной стороны, с Запада, нет-нет да и слышатся голоса о том, что Потсдамские соглашения, по которым бывшая Восточная Пруссия стала частью Российской Федерации, не имеют юридической, правовой силы; с другой — «Пруссы» и активисты «Лиги свободной Литвы» с их лозунгами объединить Малую Литву с Великой Литвой… И еще — поляки, которых тут тоже до тридцать девятого года было немало, которые были либо загнаны боевиками Эриха Коха в концлагеря, либо изгнаны из Восточной Пруссии, а теперь хотели бы вернуться в свои родные края. И еще этот Вальтер Мюллер.

Дорога. Движение. Оно успокаивает и тревожит. Отвлекаясь мыслями от «Саюдиса», вспоминаю строчки одного из трепетных стихотворений Саломеи Нерис: «Пусть черный ветер ветви гложет, растает снег, и зацветет сирень, в сирени соловей не петь не может…» Вот и расцвела сирень, и мы, калининградские и литовские писатели и поэты, артисты и музыканты и просто любители поэзии, вновь отправляемся в один из красивейших уголков области, местечко, что исстари называлось Тольминкемис. Замечательный, редкостной силы духа, веры, любви к людям, к работящим литовским крестьянам-бурасам жил тут, по штату Шталлупенского (ныне Нестеровского) уезда пастор, по призванию поэт и гражданин, защитник народный — по своей человеческой, духовной сути, основоположник литовской художественной литературы Кристионас Донелайтис.

Слышны звуки гитары, молодые голоса. Девчата и парни из хора сгрудились в «корме» автобуса, то и дело все вдруг громко смеются. «Икарус», мягко приседая на тугих рессорах, мчит по шоссе. Мелькают высаженные вдоль дороги старые, в обхват толщиной липы, вязы и каштаны. Зеленые открываются взору поля, а чуть дальше крутые взгорбки холмов, перелески, группки могучих, посаженных неизвестно кем деревьев. Вот ярко сверкнула озерная гладь, а там речка змеисто изогнулась, прорезала собой землю, катит куда-то свои, хочется верить, еще не замутненные воды. Все так, все тот же мир, которым любовался и Кристионас Донелайтис, как он описывал его в своей знаменитой поэме «Времена года»: «Здравствуй, светлый мир, ты справил праздник весенний, Здравствуй и ты, человек, дождавшийся милого лета!..» Под мягкий гул мотора и эти приглушенные голоса молодых людей так хорошо думается, вспоминается… Если бы мы весной сорок пятого года, когда искали Фромборкские архивы, знали о существовании поэмы «Времена года», мы бы уже тогда могли найти ее, но ничего мы не знали ни о поэме, ни вообще о Кристионасе Донелайтисе. Мы искали одно, а рядом, в том же замке «Лохштедт», находились другие ценнейшие документы и бумаги! Так и милый забывчивый профессор Брюсов, разыскивая картины киевских музеев и утварь дворцов из пригородов Ленинграда, вначале и в голову не брал, что он находится рядом с Янтарной комнатой.

Дорога дальняя, и я взял с собой, чтобы почитать в пути, некоторые документы и письма, только что поступившие в фонд. Вот обширнейший список картин, вывезенных немцами из Государственной белорусской картинной галереи. «Живопись». А. П. Антропов, «Мужской портрет», стоимость 25 тысяч рублей. Ф. Рокотов, «Портреты Загряжской и императрицы Марии Федоровны». Д. Левицкий, «Портрет графа Санти», оцененный в 60 тысяч рублей, и его же картина «Екатерина-Законодательница» такой же стоимости. Карл Брюллов, «Восход солнца». Картины В. Боровиковского, Дж. Лау, В. Тропинина, А. Орловского, С. Щедрина… О. Кипренский и вновь Брюллов, картины яркого, плодовитого и всегда желанного для любой выставки, любой галереи И. Айвазовского и его ученика Л. Лагорио. Малые и большие картины А. Боголюбова, К. Маковского, В. Якоби, и конечно же Ивана Шишкина, его всегда любимое, всегда прекрасно исполненное, российское: «Лес», «Опушка леса», «Сосны». Картины А. Саврасова, И. Прянишникова, И. Левитана. Репин, Врубель! Двести с лишним великолепных картин отечественных художников, богатейшая коллекция, не вывезенная вовремя из Минска. По халатности ли?.. Но это не все, куда там! Сотни картин западноевропейской живописи, художники фламандской, голландской и французской школ, итальянцы и немцы, художники всех стран и народов из собраний В. Набокова, П. Бенкендорфа, А. Фаберже. И еще — тысяча картин из запасников. Иконы, 794 гравюры, офорты, литографии. А какая скульптура! Жилле — «Мужской портрет», Растрелли — «Бронзовая маска Петра Первого», П. Клодт — «Этюд головы лошади», бронза. Бах — бюст Ф. Достоевского. С. Коненков, М. Козловский, А. Голубкина, Раух: бюст Николая Первого и бюст Александры Федоровны… «Наш» Раух, чью фигуру Иммануила Канта мы ищем? Имя в списке не поставлено, но время, название этих бюстов совпадают с годами творчества этого замечательного кенигсбержца.