Поворот, еще один, слева, на холме, виднеется огромная башня старинной кирхи, в которую, видимо, и ходила юная графиня со своими родственниками по воскресным дням пешочком из имения «Фридрихштайн». Спуск к ручью. Старые, «из тех лет», дома, крутой подъем влево, аллея могучих деревьев, посаженных два столетия тому назад, озера, мимо которых скакала когда-то юная владелица этих земель, студентка Базельского университета Марион.
Еще один поворот, и я останавливаю машину. Вот и поместье «Фридрихштайн». Вернее, бывшее. Там, где некогда возвышался роскошный дворец, виднеется груда поросших кустами и дикой травой развалин. Где некогда ярко зеленел короткой, упругой травой газон, где виднелись десятки кустов роз и фигуры на гранитных постаментах — раскинулся кое-как вскопанный, огороженный заборчиком из какого-то хламья огород. Справа, среди бурно разросшейся сирени виднеются две палатки, в которых ночуют наши добровольные в поиске сокровищ помощники. Обнаженные до пояса крепкие парни работают среди развалин графского особняка. Одни роют узкую траншею — так мы надеемся обнаружить подземелье дворца, другие ручным буром сверлят землю, оконтуривая участок поиска. Один из парней, отирая пот с лица, направляется к нам, улыбается. Неужели что-то уже нашли?
— Володя, привет, — полковник идет навстречу парню, нетерпеливо спрашивает: — Ну что, нашли? Где? Что?
— Кое-что есть, — кивает Володя. — Сейчас чай будем пить из графского, с гербами, сервиза… Идите сюда.
Мы спешим за ним. Володя выволакивает из палатки ящик, прикрытый брезентом, открывает его и достает из ящика изящную, почти прозрачную фарфоровую чашечку. Блюдечко. Еще одну чашечку. Тарелочку. Кувшинчик. Фарфор такой тонкий, легкий, что страшно его в руки брать. Как только уцелел? Когда все тут рушилось, с грохотом и треском проваливалось сквозь перекрытия, когда все горело жарким пламенем? Огонь добрался и до посуды: на тонком фарфоре видны темные отпечатки дымного, копотного огня. Кто-то держал их в руках? В каком из роскошных помещений некогда величественного древнего здания? Какие беседы велись за тем завтраком?
— С чаем повременим, — говорит Авенир Петрович. Он снимает тужурку, засучивает рукава зеленой рубашки. — Рудольф Фридрихович, давайте вашу схему, попытаемся соотнести ее с местностью.
— Битте, — Рудольф добывает схему. — Вот, видите? Вот этот крестик. Тут стоял Иммануил Кант на временном постаменте. «По левую руку от входа, если стоять спиной к фасаду здания…» Это приписка графини.
— Они очень неосторожно роют! — нервничает Ольга Феодосьевна. Она поправляет прядку волос, смотрит в схему, быстро взглядывает туда, где из траншеи вылетают комья земли. — Нет-нет, я так не могу… Я пойду туда. Надо осторожно, руками, надо ощупывать каждый комок земли.
— Оля, только сами ничего в руки не берите, — предупреждает ее Авенир Петрович. — Все же и тут была война. Мало ли какие сюрпризы могут оказаться в земле? Так. Значит, искать надо во-он там, на самом краю огорода. Что ж, начнем, пожалуй!
Копаем. Выворачиваем из земли сцементировавшиеся кирпичи, камни, железо. Вот что-то сверкнуло. Поднимаю тяжелую серебряную монету: пять марок. С одной стороны монеты массивная, с прической «бобриком» и тяжелой челюстью голова. Надпись: «Пауль фон Гинденбург. 1847–1934 годы», на другой — орел. Надпись: «Дейчес рейх» и год — 1935. Стоп-стоп, еще одна монета, еще! Кто их тут рассыпал? Уж не клад ли?
Устроившись под кустом, разглядываю их, положив рядышком на ладони. Под нажимом военных и промышленников, Гинденбург уже сдал свои полномочия рейхспрезидента Адольфу Гитлеру. К власти в Германии пришли фашисты. Вот он, символ фашизма: свастика. На второй монете, выпущенной год спустя, в тридцать шестом. С лицевой стороны ее все та же голова, но орел уже другой — расправил крылья, держит в когтистых лапах венок со свастикой.
Подходит Авенир Петрович и кладет мне на ладонь массивный металлический знак: полуовал из дубовых листьев, все тот же орел со свастикой вверху, граната и кинжал в центре и цифра «25» внизу.
— Один из почетнейших знаков германской армии, — говорит полковник. — За участие в штыковой атаке. Тот, кто носил его вот тут, — Авенир Петрович хлопает себя ладонью по груди, — участвовал в двадцати пяти атаках.
— Глядите, орел уже знает, в какую сторону ему глядеть, — говорю я, разглядывая тяжелый, серебристого металла знак. — На монетах он смотрит на запад, на знаке — на восток.
— Все они тут, в Восточной Пруссии, смотрели на восток. Где вы нашли монеты? Надо поглядеть внимательно. Может, еще обнаружатся?
Рудольф сидит на камне, что-то записывает в листок бумаги.
Четверо парней волокут тяжеленную каменную глыбу: барельеф с чьей-то головой. Похоже, это бог моря, Нептун. Рудольф говорит, что должно быть четыре таких головы. Они были укреплены на постаменте одной из мифических фигур. Ольга Феодосьевна счищает с серого камня сырую землю. Показываются выразительные выпуклые глаза, встрепанные каменные волосы, массивный нос, раскрытый рот. Наверно, это был источник. Изо рта бога била струйка воды. Кто-то из парней находит медный знак «Первое мая. День труда». Плуг, меч и молот под сенью орла.
Копаем. Ольга тоже что-то отыскала, завернув в лопухи, быстро уходит, оглядываясь. Это у нее примета такая — не показывать, что нашла, пока в этот день не закончатся работы, чтобы не сглазить удачу. Солнце кренится к кромке леса. Очень болит спина. Горят ладони. Ребята еще роются в том месте, которое указала графиня, но с меня довольно. Надо передохнуть. Сполоснувшись в озере, устраиваюсь на теплой плите в развалинах дворца и пытаюсь представить себе, что тут и как было.
…Белые стены. Огненное отражение закатного солнца в огромных окнах. Широкая белокаменная лестница с гербом древнего рода Дёнхоффов над входом. И молодая владелица поместья, графиня, возвращающаяся с обычной вечерней поездки верхом по окрестностям, по этим зеленым полям и холмам. Домой. В обширнейший таинственный кабинет отца, в котором она разбирала старинные документы, обнаруженные в огромных сундуках на чердаке и одной из забытых угловых комнат замка. Легко соскакивает с лошади, поправляя тяжелые волосы, поднимается по лестнице. Останавливается. Смотрит в вечереющий сад. На золотистые дорожки, темную зелень газона, купы подстриженных кустарников, массивные фигуры памятников, которые она видела всегда, которые будто выросли тут вместе с этими вековыми дубами. Какая красота. Спокойствие. Величие. Непоколебимое никем и никогда вечное величие, слияние творчества рук человеческих, труда и Природы. Все это ей будет сниться спустя многие годы вдали от этих прибалтийских краев.
Она родилась вот тут, в замке (он же дворец) «Фридрихштайн» в 1909 году, тут прошло детство Марион, тут она готовилась к поступлению в университет во Франкфурте-на-Майне и вскоре стала студенткой, но когда Гитлер пришел к власти, покинула Германию, отправилась в Швейцарию, в Базель, где и училась. Там даже намеревалась защитить свою докторскую диссертацию, посвятив ее работам Карла Маркса. Юная графиня, как и все ее именитые родственники, не приняла фашизм, учение и политику национал-социализма, опасные устремления «фюрера» расширить границы третьего рейха за счет восточных, славянских земель. Научный руководитель уговорил Марион Дёнхофф не делать этого. «Вам же возвращаться назад. В фашистскую Пруссию, — сказал он ей. — Изучите-ка документы, что хранятся в вашем замке. Это и станет вашей диссертацией».
Она вернулась сюда в тридцать пятом году, двадцатишестилетняя владелица этого и другого обширнейшего поместья — «Квитайнен», находившегося в нескольких десятках километров западнее «Фридрихштайна». Открыла старинные сундуки. Извлекла из них тяжелые рукописные книги, повествующие о роде Дёнхоффов, засела за систематизацию, изучение древних бумаг. Занялась ремонтом запущенного поместья.
А в мире уже полыхало пламя войны. Абиссиния. Испания. В Берлине и Кенигсберге маршировали молодые розоволицые парни в коричневой форме, яростно орали: «Зиг хайль! Зиг хайль!!» А здесь, в огромном отцовском кабинете, шуршали бумаги. Акты, письма, постановления. Свадебные контракты, сведения об имуществе… Бабушка польского короля Станислава Лещинского жила тут, была урожденной Дёнхофф. А вот бумаги одного из ее предков: запись лекций Иммануила Канта. Судебные бумаги. До конца XVIII века эта комната была «судебной», владелец имения сам вершил тут суд. Убийства. Насилия. Некая юная Алиса родила ребенка и утопила его в озере…
