„Женя, позвони. Это телефон замдиректора Эрмитажа, скажи, что я с ящиками на двенадцатом километре шоссе“…
Уже после войны от своего дедушки я узнал, что никакого „следующего“ поезда не было. Что к вечеру в Гатчину вошли немцы. Всех здоровых мужчин и женщин, подростков и пионеров, что дожидались поезда на вокзале, погнали к дворцу и, разбив на группы, заставили выносить из дворца не вывезенные в Ленинград ковры, мебель, картины, книги, свернутые „трубами“ гобелены. Утром к дворцу подкатили огромные грузовики с ящиками, в которые все эти дворцовые сокровища укладывались, паковались. „Где дворцовый парковый фигур? — спрашивали немцы. — Где дворцовый мрамор фигур? Куда, кто запрятал?“ Группа мужчин и женщин, видимо сотрудников музея и красноармейцев, стояла под охраной автоматчиков: „Где парковый мрамор фигур?! — без конца выспрашивал их офицер. — Если вы не будете говорить где, мы будем вас очень бистро стрелять!“ Никто не знал, где „парковый фигур“. Всех их, не знавших, а может, и знавших, но смолчавших, расстреляли действительно очень быстро, утром следующего дня… А работа во дворце продолжалась. „Бистро работай-работай! — покрикивал офицер на мужчин, женщин, пионеров. — А потом будет поезд, и вы все фарен, бистро все поехать!“ „Бистро все поехать“ было суждено не всем, а лишь детям и пионерам. В Прибалтику. В Литву. В Восточную Пруссию. В специальные детские лагеря, на добычу янтаря, в Пальмникен, на шахту „Святая Анна“ и в помещичьи усадьбы. В товарных вагонах по пятьдесят человек. Сутками без глотка воды. Как они хотели пить! „Воды, воды!“ — кричали дети, когда поезд останавливался на той или иной станции. „Битте, вассер!“ — как-то послышался веселый голос, заскрежетала дверь и в вагон просунулась рука с полным котелком. Расплескивая влагу, иссушенные жаждой рты приникли к котелку. Это была желтая, крутая солдатская моча… Среди тех, из-под Гатчины, пионеров была и пионерка Галя Новицкая, которую мне как секретарю Калининградской писательской организации спустя три десятка лет предстояло принять в Союз писателей…
Ах, этот янтарь! И в Пушкине, по-видимому, эвакуация сокровищ Екатерининского дворца происходила так же, как в Гатчине, но все же Янтарная комната! Неужели ничего нельзя было придумать, предпринять, спасти? Кто ответит на этот вопрос?
Но тут надо сказать следующее: помните, как моя предприимчивая сестренка выковырнула из янтарной стены один янтарик? Значит, ее и тронуть-то было нельзя, не то что эвакуировать?
…Пожилой человек, которому уже под восемьдесят, как-то неудобно, криво сидит в кресле, половина тела его разбита параличом, рука не поднимается, половина лица перекошена, но глаза веселые, а голос, хоть и тяжкий, сбивчивый, но живой, энергичный. Это Анатолий Михайлович Кучумов, первый смотритель Янтарной комнаты, которого я навестил в Доме ветеранов на окраине города Пушкина (господи, как неудобно писать: „Пушкина“, „в Пушкине“. Чем было плохо: „Царское Село“?). Он лишь недавно выкарабкался из тяжелой болезни, но согласился встретиться со мной.
— Да, все так! Янтарь осыпался. Деревянные панели, на которых был наклеен янтарь, как бы ссыхались, и янтарь отваливался. Порой даже от стука двери. И чтобы он не бился, вдоль стен пришлось настелить матрацы. Пытались ли эвакуировать? Ну, во-первых, в эвакуационных списках, составленных в 1939–1940 годах, Янтарная комната вообще… не значилась. Потом якобы она была включена в списки на эвакуацию, но перед приходом немцев в Царское Село этих документов в горсовете вообще не оказалось! Пробовали ли снимать панели? Пробовали. Обклеивали янтарь тонкой бумагой, затем марлей, тканью… — Устает от разговора, откидывается к спинке кресла, но вновь оживает: — Да, все сложно, все странно… Знаете, перед самой войной я был направлен из Екатерининского дворца смотрителем в другой, царя Александра… уф, жарковато в комнате, правда? Или это только мне жарко? Так вот, об эвакуации: из тысяч ценнейших предметов „моего“ дворца в эвакуационные списки было внесено всего… восемь предметов! Саксонские вазы, гобелен, еще что-то… А мы вывезли почти тысячу предметов! Помню, как в последние минуты перед отъездом вдруг из Екатерининского дворца привозят ящики со столовым серебром, умоляют: „Возьмите, мы вывезти не можем!“…
Вот как все происходило по свидетельству очевидца. В общем: „Без паники, товарищи! Враг будет остановлен и…“ Конечно, проявив невероятные усилия, работники дворца успели все же многое спасти, вывезти, упрятать, зарыть в землю, но огромное количество сокровищ, и в частности крупных вещей, отправить в Ленинград не удалось. Ну, а Янтарная комната? Как поступили с ней? По свидетельству А. В. Максимова, было принято наивное решение: спрятать, а вернее — замаскировать ее. Вдоль янтарных стен выложили другие, в половину кирпича, стены, оштукатурили их, эти фальшивые стены, оклеили обоями и украсили некоторыми, менее ценными из огромного количества дворцовых коллекций картинами. Нервничали: заметят немцы, не заметят?
И доктор Роде нервничал: не видя Янтарной комнаты, он знал о ней все, он ощущал ее как живое, трепетное существо, он был влюблен в это источающее золотистый свет чудо и терзал себя одними и теми же вопросами: успеют ли русские размонтировать „Бернштайнциммер“, увезут ли ее в Петербург? А если не увезут, то сохранится ли она, не будет ли повреждена? Когда же, когда появится возможность поехать туда, в это ’Тшарское зело»? Недолго уже оставалось ждать…
…«76-й день войны, — аккуратно делает глубокой ночью в своем военном дневнике запись Ф. Гальдер. — 17.30. Совещание у фюрера: 1. Ленинград. Цель достигнута. Отныне район Ленинграда будет „второстепенным“ театром действий…» Спустя некоторое время в дневнике появляется новая запись: «8 сентября, 79-й день войны… На фронте группы армий „Север“ в общем спокойный день. Корпус Шмидта занял Шлиссельбург». В этот день Гальдер подписал приказы о новых назначениях, в том числе и о вводе в должность командира 217-й Восточно-Прусской дивизии полковника Отто Ляша. Именно его «народные гренадеры» в ожесточенном, страшном бою, овладев Шлиссельбургом, замкнули блокадное кольцо вокруг Ленинграда.
Цель достигнута! Спокойный день! Нет-нет, конечно, не цель всей войны, а лишь одна из целей группы армий «Север»: Ленинград с суши полностью блокирован, с высот под Пулково уже можно рассмотреть дворцы и замки города в обыкновенный полевой бинокль, а самолеты, бомбящие город, достигают его центра, поднявшись с гатчинского аэродрома, за десять — пятнадцать минут…
В этот «спокойный», как записал в своем дневнике Гальдер, день в одной из кенигсбергских газет появилось следующее сообщение: «Германские ценности должны вернуться на родину! Сегодня в шестнадцать часов в помещении исторического кабачка „Блютгерихт“ состоялась пресс-конференция, которую дали общественности обер-бургомистр Кенигсберга д-р Гельмут Вилль, директор музея истории искусств Кенигсберга д-р Альфред Роде и д-р Герхард Штраус. Первым на пресс-конференции выступил д-р Вилль, который сказал: „В российских, литовских, латышских, эстонских, украинских и белорусских музеях скопилось огромное количество германских исторических и культурных ценностей, которые попали туда разными путями. Среди них и знаменитая Янтарная комната“. „Мы, — сказал д-р Роде, — обратились к нашему гауляйтеру, господину Эриху Коху, с просьбой о возвращении этих истинно германских ценностей на родину, в Восточную Пруссию, где Янтарная комната будет немедленно восстановлена в своем первозданном виде!“ Далее д-р Вилль сообщил, что магистрат готов выделить необходимые средства на восстановление Янтарной комнаты в одном из помещений Кенигсбергского замка. Д-р Вилль, д-р Роде и д-р Штраус ответили на многочисленные вопросы корреспондентов и представителей общественности, после чего были угощены вином из старых бочек „Блютгерихт“ и пуншем „Наша победа“».
На этой пресс-конференции не было сообщено, что Эрих Кох уже обратился к Альфреду Розенбергу, рейхсминистру по оккупированным областям, с просьбой о получении кенигсбергским историческим музеем Янтарной комнаты, на что вскоре последовал ответ: для размонтирования комнаты в Царское Село в ближайшее время выедет специальная группа батальона особого назначения министерства иностранных дел, однако комната эта никак не может быть передана в Кенигсберг, так как представляет собой особую государственную ценность. Несомненно, что она украсит будущий «Музей народов мира» в городе Линце, в создании которого так заинтересован фюрер. Батальон особого назначения в ведомстве Иоахима Риббентропа, которым руководит майор СС Эберхард фон Кюнсберг? Музей в Линце? Да, все это очень серьезно, но не таков был Эрих Кох, чтобы отступиться от задуманного! Несколько поразмыслив, он командирует в зону боевых действий свою группу с посланием командующему 18-й армией Георгу Кюхлеру, с которым был в хороших отношениях, — обеспечить передачу Янтарной комнаты и иных ценностей Екатерининского дворца его, Коха, людям. Получив действительно поступившее из Берлина от Риббентропа указание о передаче «янтаря» группе майора фон Кюнсберга и как бы отказав Коху, имперский министр по делам оккупированных восточных территорий, только что разместившийся со своим штабом в Риге, Альфред Розенберг тем не менее не спешил. Во-первых, он не подчинялся непосредственно Риббентропу — тот министр там, на Западе, а он министр тут, на Востоке; во-вторых, Ленинград и его окрестности территориально пока еще не попадали в зону его влияния, не были переданы ему военными, да и командование группы армий «Север» не подчинялось его ведомству. К тому же — Кох, любимчик Гитлера!.. Жаль, конечно, что такие сокровища уплывут в Восточную Пруссию, но все тут так сложно! Ведь даже если он и обратится к командующему группой армий «Север» фон Леебу или непосредственно к упрямому, как все пруссаки, генерал-полковнику Кюхлеру, будет ли какой толк? Нет-нет, надо помедлить…
