Был в доме еще один неординарный жилец. Сперва Ирвин принял гору черной шерсти, дремлющую у камина, за пса, но потом она встала и, выгнув спину, издала что-то вроде «пурр-мя». Двадцатифунтовое чудовище породы мейн-кун звали Клавдий. Несмотря на свою инфернальную внешность, он оказался очень общительным и ласковым котом, всё время тёрся о ноги, громко мурлыча, а когда Ирвин шел спать, Клавдий каким-то образом открывал дверь в его спальню и ложился рядом, убаюкивая своим урчанием.

Ирвин старался как можно больше времени проводить с Даниэлем, которому приходилось буквально силой отправлять его домой поспать или поесть, уверяя, что с ним всё хорошо, после операции нет никаких осложнений, а чтобы скоротать время, всегда есть книги или интернет. А иногда мадемуазель Дюлор приезжала в больницу навестить внука и забирала упирающегося Ирвина с собой. Дома она кормила его всевозможными вкусностями, от которых сама воздерживалась, и поила чаем с молоком.

– Раньше я тоже не понимала, как англичане пьют эту гадость, – сказала она, когда Ирвин в первый раз недоверчиво заглянул в свою чашку. – А теперь жить без него не могу. Ты попробуй.

Затем она садилась в кресло у камина, наливала себе бокал вина, закуривала тонкую длинную сигарету и рассказывала о молодости на театральных подмостках Парижа и о многочисленных поклонниках, с одним из которых она связала себя узами брака.

– Оливер – замечательный человек, хоть и изрядно попортил мне нервы, – сказала однажды Софи о своем бывшем муже. – Он был против того, что малышку Сьюзи воспитывала няня. Потом он стал требовать, чтобы я ушла из театра и занялась ребенком. В общем, мы так и не ужились вместе… А сцену всё-таки пришлось бросить. Я не смогла осилить всё и сразу, – Софи вздохнула. – К счастью, моя дочь намного, намного сильнее меня…

Ирвин отхлебывал чай, который оказался не таким уж и гадким, и думал о том, что Сьюзи и впрямь гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд. Родив достаточно рано больного ребенка, она не сломалась, напротив – стала неиссякаемым источником любви не только для Даниэля, она была готова дарить любовь всему миру, каждой его молекуле.

Софи сделала несколько глотков из бокала и продолжила:

– После развода я вернула себе девичью фамилию и осталась жить в Лондоне. Чтобы заработать на жизнь, стала давать частные уроки актерского мастерства. Так и выжили с дочерью. А Сьюзи рано вылетела из гнезда… Уехала учиться в Америку и там встретила Роджера. Не успели они оба закончить колледж, как родился Даниэль… – Софи допила оставшееся вино, поставила бокал на журнальный столик и закурила очередную сигарету. – Все заботы о ребенке легли на плечи Сьюзи, пока Роджер пытался прокормить семью. Я ни в чём не виню зятя, но… Даниэлю был почти год, когда заметили неладное. Он только начинал учиться ходить, и одновременно с этим появилась одышка… Врачи сказали, что если бы патологию выявили сразу после рождения, можно было бы обойтись простой операцией. Всего лишь нужно было заплатить за обследование. Роджер не заплатил…

У дома остановилось такси. Спустя минуту хлопнула входная дверь, зашелестели пакеты, и Клавдий вприпрыжку помчался проверять их содержимое.

– А Даниэль знает? – спросил Ирвин.

Софи кивнула. Она налила еще чая Ирвину, а себе вина.

– Бедный мальчик столько натерпелся, – вновь заговорила она после небольшой паузы. – Береги его.

Чашка дрогнула в руке Ирвина. Он вспомнил тот лунный вечер на крыше общежития Гринстоуна, когда он впервые дал это обещание, хотя еще совсем не понимал, что за чувство зарождается в его сердце. А чувство росло и крепло день ото дня, и спустя несколько месяцев стало почти осязаемым, видимым невооруженным глазом всем окружающим.

– Даниэлю повезло с тобой, – улыбнулась Софи, на миг коснувшись запястья Ирвина. – Ты не смотри, что я старая кляча, на самом деле я – женщина современных взглядов. Вы не планируете в будущем узаконить свои отношения? Я слышала, в Штатах теперь с этим проблем нет*.

Ирвин поперхнулся чаем.

– Вы уже утомили юношу своей болтовней, мисс Дюлор, – бросил Роджер, проходя на кухню сквозь гостиную.

– Боже мой, вы только посмотрите, с каким грубияном связалась моя дочь, – беззлобно посетовала Софи, отпивая из бокала. – Какой пример вы подаете молодому поколению?

– Я попрошу! – парировал мистер Марлоу. – Вы курите и пьете, как слепая лошадь, так что, прикажете молодёжи равняться на вас?

Ирвин не стал дальше слушать их перепалку. Поблагодарив мадемуазель Дюлор за чай, он тихо выскользнул из дома и направился к станции метро. Уже через десять минут поезд мчал его в своём металлическом чреве к клинике.

Спустя неделю после операции Даниэля выписали. Правда, о возвращении в Штаты не могло быть и речи еще как минимум месяц, а значит, парням предстояло долгое и основательное изучение Лондона.

Был на редкость ясный полдень, когда Даниэль, щурясь от непривычно ярких падающих на лицо лучей, ступил за порог клиники и вдохнул полными легкими чуть колышущийся теплый воздух. Обновленное сердце стучало в груди ровно и уверенно, как метроном.

Когда родители с вещами были посажены в такси, Даниэль взял Ирвина за руку и повёл за собой. Они шли по пешеходной набережной, густо наводненной туристами, а впереди над серой гладью Темзы возвышались башни Тауэрского моста. Он оказался меньше, чем Ирвин себе представлял по виденным когда-то давно фотографиям. Как, собственно, и сам Тауэр – старинная крепость посреди современной столицы выглядела, словно театральная декорация, а выглядывающий из-за крыш круглый небоскреб*, похожий то ли на огурец, то ли на яйцо Фаберже, добавлял в городской пейзаж еще больше сюрреализма.

На речном трамвае парни добрались до Вестминстерского моста, возле которого вращалось огромное чёртово колесо. Кабинки Лондонского глаза снизу напоминали уплывающих в небо жирных рыб. Каждая из них заглатывала по два десятка туристов и медленно поднималась вверх, чтобы «добыча» как следует переварилась в коктейле головокружительного восторга. Даниэль снимал на телефон оставшийся внизу Лондон, себя на фоне Лондона, а затем притянул к себе Ирвина, поставив его так, чтобы в кадр попал крошечный Биг-Бен, и нажал на кнопку камеры. На экране остался снимок двух счастливых улыбающихся лиц, а следом еще один, на котором Ирвин целовал Даниэля в уголок губ, воспользовавшись моментом, когда остальные находящиеся в капсуле люди глазели на Вестминстерский дворец.

Остаток дня они гуляли по аллеям королевских парков, кормили лебедей на пруду, фотографировали друг друга рядом с Букингемским дворцом. Ирвин несколько минут смотрел на гвардейца в огромной медвежьей шапке, замершего у входа, словно оловянная фигурка, после чего спросил:

– Как думаешь, он настоящий?

Даниэль звонко рассмеялся и потащил Ирвина за руку дальше, по тенистому тротуару вдоль Конститьюшн-хилл в сторону Гайд-парка. Найдя в его глубине укромный уголок, они валялись на мягкой траве, подставляя лица пробивающимся сквозь молодую листву лучам, пока солнце не начало клониться к закату.

В тот же вечер Роджер улетел в Штаты – его ждала работа. Сьюзи провожала мужа в аэропорту и просила не ждать ее. Уже давно стемнело, мадемуазель Дюлор то ли читала книгу в гостиной, то ли уже видела десятый сон – до спальни Ирвина на втором этаже не доносилось ни звука. Даниэль, утомленный насыщенным днём, был и без того еще довольно слаб, поэтому рано принял лекарства и лёг в постель в соседней комнате.

Ирвин лежал в темноте, тыкая пальцем в экран смартфона. Внезапно в коридоре послышался какой-то шорох, и дверь с тихим скрипом отворилась.

– Клавдий, ну что тебя так тянет сюда? – негромко произнес Ирвин и посветил телефоном в сторону двери.

Едва различимый в полумраке белый силуэт сделал несколько шагов в направлении кровати. Ирвин сел, зажигая настольную лампу. Часть комнаты наполнилась теплым оранжевым светом, и искаженные тени от бабочек на абажуре легли на потолок и стены.