Как новичку, Ирвину разрешили посмотреть первый бой. Он пробрался в толпу зрителей, случайно наступив кому-то на ногу и получив болезненный тычок под лопатку. Интуиция подсказывала, что это было далеко не самое тяжелое увечье, которое он получит сегодня.

Из колонок зазвучал тяжелый рок, знаменуя начало состязания. Зрители расступились, образовав живой коридор от раздевалки до ринга. Под восторженные крики толпы по нему прошествовал первый боец, всячески рисуясь и демонстрируя мускулы, пока рефери объявлял его имя в микрофон. Затем тот же путь проделал его соперник. То, что было дальше, напоминало классический боевик: бойцы бросали друг друга о ринг, так, что сетка дрожала и поскрипывала, удары руками и ногами сыпались во все возможные места, а когда дело доходило до захвата, казалось, что сквозь крики и визги толпы слышен хруст костей, а гримасы боли на обливающихся потом лицах бойцов были точно не актерской игрой. На какой-то миг Ирвину захотелось незаметно, вдоль стены удрать отсюда ко всем чертям, однако, помня, ради чего он пошел на это, он храбро остался ждать своего часа.

Ирвин вернулся в раздевалку, предпочтя потратить время, оставшееся до боя, на разминку. Азиат уже не прыгал, а сидел на скамейке, закрыв глаза, и, кажется, медитировал. Возможно, настраивался на ментальную связь с каким-нибудь своим сэнсэем?

Наконец, рефери объявил бой Ирвина и его соперника. Первым на ринг отправился мигом вышедший из транса азиат. Колонки жутко фонили, и его имя Ирвин так и не расслышал. Тем более, что уже объявляли его собственное.

Он шел по живому коридору, пытаясь расслышать, что же кричат все эти люди, но голоса сливались в сплошной какофонический рокот. Кто-то в глубине толпы поднял над головой руку с опущенным большим пальцем. Преодолев половину пути, Ирвин снял футболку. Шум будто стал тоньше и выше, стоявшие поблизости девушки махали ему – кто руками, кто бутылками с пивом – и восторженно визжали.

Прежде, чем впустить Ирвина в клетку, на его руки надели кожаные перчатки без пальцев, похлопали по карманам джинсов и, не обнаружив там опасных предметов, пригласили на ринг, в противоположной стороне которого прыгал с ноги на ногу, как теннисный мячик, азиатский парень.

– Бой! – воскликнул рефери.

Азиат принял защитную стойку и начал скакать вокруг Ирвина, готовясь нанести первый удар. Не дожидаясь такового, Ирвин решил начать с подножки. Удар пришелся точно по поврежденной лодыжке соперника. Тот покачнулся, но на ногах устоял. Крикнув что-то не по-английски, он высоко вскинул ногу, но Ирвин ловко перехвалил ее, и уже через секунду оба оказались в партере. Ирвин заломил руку азиата за спину, тот вскричал от боли и брыкнулся, умудрившись больно ударить Ирвина пяткой по спине.

Пришлось отступить. Ирвин откатился в сторону и поднялся. Публика кричала и свистела, какая-то девушка в первом ряду задрала майку, как только Ирвин посмотрел на нее. Пока дела шли неплохо.

Но нельзя было отвлекаться на подвыпивших девиц – противник вновь кружил около него, как кобра. Потеряв бдительность, Ирвин пропустил удар в солнечное сплетение. Он согнулся от боли, пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, но соперник набросился на него сверху и повалил на пол.

Теперь уже Ирвин стал жертвой болевого захвата. Плечо зловеще хрустнуло, когда азиат рванул его руку вверх. Пытаясь собраться с силами и высвободиться из цепкой хватки, Ирвин увидел прямо перед собой на полу красноватые разводы – пятно крови, оставленное чьим-то разбитым носом, вытерли наспех и не до конца. Странным образом оно подействовало как доза нашатыря – Ирвин рванулся вперед и впечатался в сетку, оставив соперника лежать в партере. Ирвин пнул его ногой в живот, пока он не успел подняться. Затем упал сверху, ударив локтем по почкам азиата. Тот на время потерял ориентир в пространстве и лишь скулил от боли. Воспользовавшись моментом, Ирвин поднял распластавшееся тело и швырнул о ринг через плечо.

Публика оглушающее взревела. Ирвину уже казалось, что разрыв барабанных перепонок станет в этот вечер самой серьезной травмой. Пока он переводил дыхание, а рефери отсчитывал секунды до нокаута, азиат ползком добрался до сетки и, цепляясь за нее, смог встать. Затем он внезапно ринулся вперед. Ирвин лишь успел заметить, как в его руке блеснуло что-то металлическое. «Кастет», – последнее, что пронеслось в голове, после чего левую скулу обожгло ударом, и наступила темнота.

…Топот множества ног и оживленные студенческие голоса сотрясали теплый послеобеденный воздух. То и дело кто-то проносился мимо и задевал плечом или огромной дорожной сумкой.

– Не переживай, вы точно поладите, – сказала Клэр, хлопая Ирвина по плечу.

– Будешь жить с ботаником? Ну, удачи, чувак, – Берт повторил ее жест.

Ирвин всего на миг прикрыл глаза, чтобы снисходительно кивнуть. В ту же секунду Берт и Клэр исчезли. Ирвин огляделся. Он стоял посреди абсолютно пустого коридора на втором этаже общежития колледжа Гринстоун. В тишине раздавалось лишь тиканье настенных часов, и пульс в такт ему стучал в висках. Ирвин нерешительно двинулся к своей комнате. Вот дверь с номером «208». Рука замерла в дюйме от ручки. Сейчас он повернёт ее. Пульс ускорялся с каждым ударом, и тиканье часов, казалось, вторило ему, становясь всё громче, поглощало в себя все остальные звуки, пока не превратилось в оглушительный грохот. Всё тело от головы до пят пронзила острая боль. Ирвин одернул руку от дверной ручки и со всех ног бросился прочь. Прочь из этой общаги, из этого кампуса, из этого города! Дома, машины, деревья, небо, асфальт под ногами теряли свои цвета, становясь кроваво-алыми. Он бежал, не чувствуя заплетающихся ног, пот катился по лицу, шее, затекал ручьями за шиворот. Прочь отсюда! А грохот то ли часов, то ли его сердца, то ли чьего-то еще не прекращался, он будто звучал сам по себе в его голове. Он обрёл голос. Он звал его.

– Ирвин! Куда ты? Не бросай меня! Ты обещал!..

– Лорен! Кажется, он оклемался!

Голова раскалывалась до тошноты. Незнакомый мужской голос раздался где-то рядом, затем послышались быстрые удаляющиеся шаги. Затекшие конечности не чувствовались, лишь в том месте, где должна была быть правая рука, слегка ныло. Ощущение невесомости дополнялось невыносимым головокружением. Ирвин с трудом разлепил веки, и яркий свет больничных ламп резанул глаза. Он хотел оглядеться, но стоило лишь слегка приподнять голову, как внутренности подкатили к горлу и стали проситься наружу.

В этот момент кто-то вбежал в палату. Над Ирвином нависли два расплывчатых белых силуэта.

– Не вставайте! У вас сильное сотрясение, – сказал женским голосом силуэт поменьше, и чьи-то руки уложили Ирвина в прежнее положение.

– Нет… – хрипло пробормотал Ирвин, едва ворочая пересохшим языком. – Я должен лететь в Лондон…

Левую щеку будто что-то стягивало, к тому же каждый вдох отдавался болью в груди.

– Какой еще Лондон? – мужской голос звучал насмешливо. – Дружище, ты несколько часов провалялся в отключке.

– Мой друг умирает…

– У него бред, – произнес женский голос.

Силуэты начинали принимать очертания серьезной миниатюрной женщины с хвостиком на голове и полноватого молодого парня, наверное, интерна. Источником боли в правой руке оказалась капельница. Слева попискивали приборы, совсем как тогда, в палате Даниэля.

– Здорово же тебя приложили, – не унимался интерн. – Как еще череп не треснул! Знаешь, Лорен, с каким звуком трескается череп? Как спелый арбуз. Хруп!

Врач, проверявшая всё это время показания приборов, не выдержала:

– Уэсли, ради бога, следи за лексикой! В соседней палате тебя ждёт двадцатишестилетняя незамужняя пациентка с переломом ноги. Вот иди и расскажи ей… про арбузы. А я здесь справлюсь сама.

– Перелом ноги, говоришь? Ну, ладно, – промычал себе под нос интерн и вышел за дверь, что-то насвистывая.

– Простите моего коллегу, он немного грубоват, – сказала врач и улыбнулась. – Вы помните, что с вами произошло?