Он нашел за углом уютный уголок с огромной пальмой в кадке и небольшим диванчиком, сел на него и надавил ладонями на глаза с такой силой, что засверкали разноцветные мушки. Можно было уснуть прямо здесь – вряд ли до утра кто-то сюда забредёт. Но как только Ирвин собрался положить голову на мягкий подлокотник, в нескольких метрах от него раздались голоса.

– Чтобы оплатить операцию, мне придётся продать весь свой бизнес, – Роджер говорил вполголоса, но в тишине каждое слово был отчетливо слышно.

– В нём уже много лет едва теплится жизнь, – голос Сьюзи звучал непривычно жестко.

– Да, пусть доход и небольшой, но стабильный! Много лет, Сьюзи! На что нам жить потом? И вырученной суммы хватит только на операцию, а еще обследования, подготовка, восстановительный период!

– Лучше делать хоть что-то, чем сидеть и ждать, пока… – Сьюзи запнулась, будто сдерживая подступающие слёзы. – Мы и так тянули слишком долго… Ты же не хочешь сказать, что какая-то паршивая фирма важнее жизни твоего ребенка?

– Бог с тобой, дорогая, я не говорил этого. Послушай, мы что-нибудь придумаем. Есть же всякие благотворительные фонды… Возьмем кредит, в конце концов…

Голоса стихли, вместо них послышался удаляющийся стук подошв. Превозмогая головокружение, Ирвин медленно поднялся с дивана и, обретя равновесие, направился к кабинету доктора Салливана.

Стук остался без ответа. Тогда Ирвин нажал на ручку, и дверь отворилась, впуская его внутрь. Доктор дремал за столом над ворохом бумаг, подперев голову рукой. Ирвин постучал в уже открытую дверь еще раз, громче, и мужчина чуть не подпрыгнул на стуле, резко проснувшись.

– Извините, сэр… – произнес Ирвин. – Я хотел спросить насчет моего друга.

– Кого? – доктор будто не узнал его спросонья. – Ах да, тот мальчик… – спохватился он и поправил съехавшие набок очки. – Простите, юноша, я уже сутки не сплю и просто с ног валюсь. А тут еще такой пациент…

– Кроме операции, ему может хоть что-нибудь помочь?

Доктор вздохнул и обвел рукой стол.

– Видите бумаги? Это его история болезни. В детстве парня два раза вытаскивали с того света. Сегодня был третий. Если бы помощь не подоспела вовремя, начался бы отёк лёгких. Его сердце больше не может полноценно работать. Нужно протезирование клапана, и как можно скорее.

– Сколько это стоит?

Врач вынул из ящика стола лист бумаги и протянул Ирвину.

– Вот прайс на комплекс услуг ближайшей кардиохирургической клиники. Сами видите… – он развел руками. – Американская медицина не из дешевых.

Прайс-лист пестрил множеством нулей. Ирвин бегло окинул его взглядом и вернул доктору Салливану, затем сухо попрощался и вышел, оставив уставшего мужчину наедине с его недосыпанием.

Приблизившись к палате Даниэля, Ирвин сбавил шаг и прислушался. Кроме ровного попискивания кардиомонитора, оттуда не доносилось ни звука, поэтому парень бесшумно открыл дверь и проскользнул в палату.

Даниэль спал, подложив под голову свободную от капельницы руку. На стуле лежала сумочка Сьюзи. Это успокаивало. Ирвин, наконец, решился поехать в кампус, с досадой признав, что его тренированный организм умудрился вымотаться до дрожи в ногах за один-единственный день.

«Спокойной ночи», – пожелал он почему-то мысленно, будто какие-то злые силы могли подслушать. Ирвин еще несколько минут рассматривал расслабленные черты лица Даниэля. Он был… «Красивый», – подсказал внутренний голос. Да, бледный, непричесанный, со всеми этими трубочками, окруженный пищащей аппаратурой, перенёсший острую сердечную недостаточность, Даниэль оставался красивым. Хотелось снова прикоснуться к его губам, провести кончиками пальцев по нежной коже на сгибе локтя, осторожно обводя зафиксированную пластырем иглу. Но Ирвин боялся потревожить его сон. Пальцы скользнули по шершавым больничным простыням, а неотданный поцелуй остался закушенным на губах. У них еще будет время.

«Ведь будет?..»

Комментарий к Глава 5

В США для измерения температуры используется шкала Фаренгейта. 50 градусов по Фаренгейту соответствует +10 по Цельсию.

========== Глава 6 ==========

– В Гринстоун, пожалуйста.

Таксист флегматично кивнул, и машина двинулась с места. В салоне сильно пахло лавандой и было очень холодно, хотя Ирвин даже на заднем сиденье ощущал потоки теплого воздуха, идущие из обогревателя. От них почему-то бросало в дрожь еще больше.

Парень достал из кармана куртки телефон и набрал номер матери. Спустя добрый десяток гудков сонный голос, наконец, ответил:

– Ирвин? Ты видел, который час? Что случилось?

– Мам, извини, что так поздно, но у меня очень важная просьба. Привези утром все мои документы, касающиеся банковского счёта. Мне срочно нужно провернуть одно дело…

– Погоди, – голос Маргарет звучал встревоженно, – с чего вдруг посреди ночи ты просишь об этом? Объясни внятно, что происходит и где ты?

– Еду в кампус. Даниэль попал в больницу.

– Этот твой сосед? Во что вы уже вляпались?

– Я же говорил – у него проблемы со здоровьем! Сегодня его забрала скорая, ему срочно нужна… Мам, ты слушаешь?

Телефон печально тренькнул, известив об окончании вызова.

– Блин… – процедил сквозь зубы Ирвин. – Сначала просит всё объяснить, а потом бросает трубку.

Таксист сочувственно покачал головой.

Комната безнадежно остыла. Окно всё это время было распахнуто, сырой ветер шелестел страницами книги, которая так и осталась лежать раскрытой на кровати Даниэля. Ирвин включил свет и прошел к окну, чтобы закрыть его. Под ногами хрустнули рассыпанные таблетки-драже, рядом валялась и баночка из-под них. В открытом ящике стола нашлась еще одна такая же – пустая. Как давно ему стало хуже?

Книгу Ирвин решил отвезти Даниэлю в больницу. Может, ему еще что-то нужно? Ноутбук? «История средневековой Европы»? Обдумывание повседневных мелочей создавало хоть какую-то иллюзию нормальности происходящего, отвлекало от тревожных мыслей и мерзкого холода.

Ирвин считал март самым отвратительным месяцем, бессмысленным метастазом зимы. В марте город был серым и немощным, словно после тяжелой болезни. С каждым днем иссякала надежда, что весна вообще когда-нибудь наступит. Блеклый, промозглый, ненавидимый март тянулся бесконечно.

– Мама, почему листья на деревьях так долго не вырастают? – спрашивал маленький Ирвин. – А бывает так, что они совсем не распускаются?

– Не говори ерунды, – отмахивалась миссис Хардвей. – Еще слишком холодно. Они просто ждут подходящей погоды.

И Ирвин ждал вместе с ними. Из года в год листья непременно вырастали весной и опадали осенью, а глупый детский страх забился в дальний угол подсознания, но с наступлением марта стабильно напоминал о своем существовании. Однажды Ирвин поделился этим с Бертом.

– Чувак, ты прямо как эмо! – сказал в ответ тот и расхохотался.

Больше Ирвин не открывался никому, он старался просто пробежать сквозь раннюю недовесну, как в детстве ночью порой бежал по коридору, крепко зажмурившись и обхватив себя руками, чтобы когтистые лапы, в которые – он был уверен – превращался в темноте рисунок обоев, не успели его схватить. Но когти марта оказались острее.

В марте не стало его отца.

Воспоминания долго не давали уснуть. Ирвин бродил по темной комнате, словно призрак, пока, обессиленный, не упал на кровать Даниэля, которая хранила его запах. Обняв подушку и завернувшись в одеяло, как в кокон, он, наконец, забылся изнурительным поверхностным сном.

Утро началось с того, что кто-то нетерпеливо тарабанил в дверь. Выпутавшись из одеяла, которое за ночь обмоталось вокруг ног несколько раз, Ирвин поплелся открывать.

– Не спишь? Прекрасно. Нам нужно кое-что обсудить, – сразу с порога заявила Маргарет.

– Доброе утро, мама, – сказал Ирвин подчеркнуто спокойно. Но миссис Хардвей, не ответив на приветствие, развернулась на каблуках, бросив через плечо: