Поцелуй меня. Чья просьба? Не важно. Последние остатки разума осыпаются хрустальными осколками разбитой вазы, что летит на пол, сброшенная его рукой. Холодный гранит стола обжигает разгорячённую кожу, сухой воздух сиплыми выдохами вылетает из лёгких.

Держать в руках, крепко сжимая, боясь, что выскользнет, что исчезнет, как исчезает из его жизни всё, что становится дорогим и важным.

Ощущать её, всю, целиком, порхая по шее влажным дыханием. Срывая одежду, как последнюю преграду между ней и собой. И не суметь сдержать стон, впервые коснувшись её обнажённой кожи своей.

Теряться в ней, растворяясь без остатка, и лететь, снова и снова взлетать вверх, не боясь разбиться. Чувствуя, что здесь и сейчас они — вместе. А потом… А не будет больше «потом».

Ловить её тихие, еле слышные стоны, вторить, вскрикивая, выгибая спину, погружаясь всё глубже и глубже, и падая, падая, падая…

Серый рассвет делает освещение в квартире нереальным, рассеянным. Стирая грань между вчера и сегодня, словно они застряли где-то в безвременьи. Где-то, где их никто никогда не найдёт.

Игорь зарывается лицом в её волосы, шумно вдыхая слабый аромат миндального шампуня. Крепко прижимает к себе, боится, что сейчас отпустит и всё — исчезнет. Как не бывало. Словно знает, что сейчас всё закончится, чтобы никогда не повториться.

Идут минуты. Одна за одной. А Вика молчит. Потому что знает: стоит заговорить, и сон прервётся. Наступит новый день, где нет места всему, что произошло сегодня ночью.

— Давай сегодня прогуляем, — хрипло шепчет он куда-то чуть ниже уха, щекоча кожу, вызывая сладкую дрожь предвкушения. — Мы же можем просто взять и никуда не пойти. Провести день вдвоём…

— Нет. — Она резко поднимается, сбрасывая его руку. Возможно, чересчур резко. Игорь, прищурившись, наблюдает за ней, не пытаясь остановить.

— Подожди, я тебя отвезу. — Садится, ищет взглядом джинсы.

— Не надо. — Вика отводит глаза. — Не надо, чтобы нас видели вместе.

— Понятно, — иронично. — Связи с подчинёнными у нас не приветствуются. Или это касается только стажёров? А, товарищ капитан?

— Игорь, ну зачем ты так? — взгляд полон укоризны. — Просто я…

— Просто ты не хочешь объяснятся с Даней. — Игорь пожимает плечами, опускает глаза. — Просто ты уже жалеешь. — И добавляет, так и не сумев до конца спрятать горечь: — Просто жалеешь.

— Игорь, — в голосе Вики звучит отчаяние. — Послушай, ты…

— Не будем усложнять, Вик. — Вскидывает голову. В глазах пустота. — Я так полагаю, дорогу к выходу сама найдёшь?

— Прости.

Дверь тихо закрывается, отсекая его от мира. От неё. От неё, которая для него целый мир.

Что ей до него? Не о таком муже мечтает капитан Радионова. Не о таком, Соколовский. Ей нужно дом, семью, детей. А ты? Что ты? Проблемы с отцом, проблемы с друзьями, проблемы с алкоголем, проблемы со службой, проблемы, проблемы, проблемы…

Выдохни, Соколовский. Тебе через час вставать на службу. Смотреть в лицо женщине, которую любишь, и делать вид, что всё прекрасно. Что всё ровно. Что жизнь продолжается. Она ведь продолжается?

========== 2. Улыбайся. Это всех раздражает ==========

Кофемашина чуть слышно гудит, готовя очередную порцию горького и крепкого. А он всё стоит перед душем, пытаясь заставить себя повернуть ручку крана. Повернуть и смыть. Смыть с себя сегодняшнюю ночь. Смыть с себя её.

К чёрту!

Холодные струи упруго колошматят по спине. Игорь стоит, упираясь в скользкий кафель руками, и тупо смотрит вниз, на воду под ногами. Удивляясь. Удивляясь, что кожа не стекает вниз лохмотьями, растворяясь в воде. Резко дёргает ручку, заворачивает полотенце на бёдрах.

Мокрые следы на полу. Сухая резь в глазах. Горячий чёрный кофе с трудом проталкивается в глотку.

Проснись и пой, Соколовский! Проснись и пой…

Взгляд то и дело спотыкается о постель. Белым бельмом она притягивает к себе, и мысли, не подвластные, распоясавшиеся, угодливо мчатся не туда, не о том, не о той…

Ловит себя на том, что стоит над кроватью, не в силах отвести глаз. Сколько? Минуту? Десять? Очнись, Соколовский. Очки на глаза, отвернуться и выйти. Правильно. Так и надо. В прошлом. Всё в прошлом.

Вызывающе-яркий корвет чуть слышно шелестит шинами, останавливаясь у входа в отделение. Снова эти счастливые лица у входа.

Широкая улыбка. Натягивается просто. Раз — и ты снова беззаботный мажор.

— Доброе утро, коллеги! — Ленивый жест, за спиной отзывается сигналка.

Опера у входа кривятся, будто съели лимон. По хер. Так надо. Бесить их. Бесить их всех. Раздражать до кровоточащих глаз. Пусть ненавидят. Пусть психуют. Пусть.

Короткий выдох перед дверью отдела. Губы дрогнули. Куда? Назад! Улыбайся, это всех раздражает.

— Всем привет! — Модели из рекламы голливудских стоматологов сейчас дружно удавились. Тридцать два белоснежных зуба обаяния и шарма. А за тёмными стёклами — боль. Не спрятать.

— Ты ещё здесь? — цедит Даня, с недовольством окидывая взглядом жизнерадостную фигуру.

— А ты всё мечтаешь, что однажды тебя вызовут на мой труп? — преувеличенно заботливо спрашивает Игорь. — Не волнуйся. Когда-нибудь будет и на твоей улице праздник. Как там говорят: перевернётся грузовик с деньгами?

— Иди на хер, — огрызается Даня.

Игорь кривится. Шипит под крышкой Перье. Почему нельзя запить эту горечь?

— Что, опять бурная ночка, а, мажор? — Жека не может прикрыть зависть в голосе. Откуда она, эта мещанская злость к чужому благополучию?

— И не говори! — Игорь падает в кресло, вытягивая ноги под столом. — Всю ночь не спал. Оч-чень бурная.

Сквозь тёмные стёкла — на неё. Молчит. Поджимает губы. Покраснела? Бросает быстрый взгляд на Даню. Так, значит.

Бесшабашная злость накрывает с головой, заставляя стиснуть стеклянное горлышко. Сегодня ты не на главных ролях, Соколовский. Непривычно, правда?

— А что сидим такие кислые? — Он со стуком ставит бутылку на стол. Минералка жалобно плещется о стенки. — Зарплату задерживают?

— Заткнись, мажор, уж про зарплату молчал бы. — Даня кривится, как от зубной боли.

— Мрачный ты тип, Даня, — констатирует Игорь, качая головой. — Мрачный и злой. Что в тебе женщины находят?

Стул с грохотом отлетает к стене, и Даня уже нависает над Игорем, дёргаясь в руках Жеки.

— Оставь. Потом, — шепчет Аверьянов, обжигая Игоря яростным взглядом.

А он сидит и сладко улыбается. Вывел. Так просто. Почти скучно. Лениво зевает. Косится на Вику.

— А что у нас там, работы никакой?

— Давно под кустом не блевал? — буркает Жека, выпуская Даню и отходя к своему столу.

— Прочищать организм очень полезно, — наставительно поднимает палец вверх Игорь. — Рекомендую. Лишняя желчь выйдет.

— Ты достал, мажор! — рычит Даня, дёргаясь в его сторону.

— Даня! — резкий окрик Вики заставляет того замереть и, плюнув, выскочить из кабинета. Жека срывается следом.

Каждый нерв отзывается на её голос. Тебе не кажется, или ты окончательно завяз, Соколовский? Молчание между ними висит тяжёлым, неподъемным грузом. Так много хочется сказать. И ничего не говорить. Просто молчать, только рядом. Близко.

Но он заставляет себя сидеть на месте, хотя каждая клеточка тянется к ней. Тянется за ней.

Вика нервно выдыхает, перекладывая бумажки на столе. Настолько противно?

— Так и будем молчать? — Он не выдерживает первым. Плохо. Очень плохо.

Вика вздрагивает, поднимает на него свои нереальные глаза.

Улыбка сползает с его лица. Надо же, а он надеялся, что она приклеена. Он медленно поднимается, подходя ближе, не сводя глаз, как змея на дудочку факира.

Падает. Опять падает. В неё, в эти глаза. В то, что сейчас в них плещется, отражая его желания.

— Отойди. — Голос Вики срывается. Она вжимается в спинку кресла, вцепляясь в подлокотники. — Я серьёзно. Отойди, Игорь.

— А то что? — зачарованно шепчет он, останавливаясь у её стола. Она нервно облизывает нижнюю губу.