Невольный жест, а у него внутри будто взрывается фейерверк. Яркий. Горький. И дыхание сбивается. Сразу. Что ты творишь, Родионова?!

— Соколовский! Зайди в семнадцатый. – Этот безликий служитель закона даже не представляет, что он сейчас предотвратил.

Спас тебя, Вика. Спас меня. От нас.

Отворачивается от неё, не оглядываясь, выходит. Почти бежит. Прочь. Прочь от этих чувств, которых слишком. Слишком много. Слишком ярко. Слишком не вовремя.

Дверь в кабинет легко поддаётся. На стук никто не отвечает. Внутри темно, пахнет пылью и застарелыми бумагами. Игорь растерянно оглядывается: может, перепутал. Смотрит на дверь. Нет, семнадцатый кабинет. Ладно. Пожимает плечами, ныряет внутрь.

Они накидываются сразу. С двух сторон. Мешок на голову. Удушающий захват вокруг шеи. Что толку размахивать руками? Веселить и раззадоривать?

Бьют точно и методично. Менты. Знают, как надо. Под солнышко, чтоб не трепыхался. По почкам, чтоб никто не заметил. Ногами. Молча. Столько ненависти. По хер. Пусть.

Последний удар приходится по челюсти. От души. От Дани. Он точно знает, что от Дани. Дверь закрывается. Стянуть мешок. Лежит на полу, хватая воздух разбитыми губами. Хрен вам на всё лицо. Не на того напали. Даже не мечтайте так просто от меня избавиться.

Встаёт, придерживая рёбра. С-сука, больно! Зато мыслей о Вике — ни одной. Как холодный душ. Отрезвляет.

Туалет рядом. Вода мешается с кровью, закручиваясь водоворотом в раковине. Поднимает глаза, встречается с собой в зеркале. Хорош. Губа припухла. Трогает её языком.

— Что, собрался уходить? — Голос Дани за спиной полон предвкушения. Не угадал.

— Куда уходить, ты что? — Игорь поворачивается, в глазах — бесшабашный огонь. — Люди тут такие отзывчивые. Добрые. Где я ещё таких найду?

Выходит, чувствуя кожей его бешеный взгляд. Пусть злится. Пусть. Ненависть — хорошая эмоция. Чистая. Честная. Пусть будет. Ему так проще.

— Соколовский! — Из своего кабинета выглядывает Пряников. Хмурится, замечая свежий кровоподтёк. — Что у тебя? — Подозрительно щурится на идущего следом Даню.

— Вливаюсь в коллектив, Андрей Васильевич, — бодро рапортует Игорь, вытягиваясь по струнке. За спиной возмущённо фыркает Даня и, толкнув плечом, скрывается в коридоре. Пряников качает головой, но решает не комментировать. Сами разберутся. Не маленькие. А он им не нянька.

— Звонил твой отец. Просил передать, что ждёт тебя. Где, ты сам знаешь.

Брови Игоря ползут вверх, в глазах отплясывают джигу черти.

— Папа приплачивает вам за подработку в качестве секретарши, Андрей Васильевич?

— Полегче, Соколовский! — От возмущения Пряников чуть не подскакивает. Но тут же осекает сам себя, добавляя тихо: — Просто встреться с отцом, Игорь. Считай, что до завтра я тебя отпустил.

— Служу России! — Игорь прикладывает руку козырьком и нахлобучивает очки на нос.

Корвет стоит у входа, виновато поглядывая на хозяина, присев на все четыре колеса. Рядом трутся виновники проколов, хитро поглядывая на Игоря.

Как остроумно.

Игорь качает головой, бросает взгляд в сторону любителей проколоть чужие шины и делает вид, что аплодирует. Браво. Как предсказуемо. Шиномонтаж появляется у входа в отделение практически одновременно с тем, как из него выходит Игорь.

— Что-нибудь поновее придумайте, — иронично бросает Игорь, глядя на досадливо поджимающих губы оперов. Расплачивается за работу, выслушивая шутки о скидках постоянным клиентам.

Честно? Достало. Но хрен он об этом хоть кому покажет. Не дождутся.

Педаль в пол. Дальше отсюда. Не оборачиваясь. Как всегда.

Ресторан встречает прохладой, и услужливые официантки сгибаются чуть не до пола, узнавая сына самого.

Отец в своём репертуаре. Сидит у окна. Один. Ест.

— Чем обязан? — Игорь останавливается у стола, не спеша садиться в предложенное кресло.

— Ты не отвечаешь на звонки. — Сокловский-старший осторожно отрезает кусочек от стейка. По тарелке расползается кровавая лужица.

— Ты дал понять, что не хочешь меня слышать.

— Играешь в характер, — понимающе усмехается Соколовский-старший. — Смотри, не заиграйся.

— Ты позвал меня читать нотации? Поздновато, не находишь? — Игорь легонько отстукивает дробь пальцами по столу.

Советский цирк умеет делать чудеса.

— Не лезь туда, Игорь. — Отец вдруг вскидывает голову и смотрит прямо в глаза. Так, как давно не смотрел. Испытующе. Прося?

— Не лезть куда? — Игорь непонимающе хмурится, склоняя голову.

— Ты понимаешь, о чём я, — с нажимом повторяет Соколовский-старший.

— А, ты имеешь в виду, не лезть в дело о смерти мамы? Или о том месте, где упоминается, что это было не самоубийство? Или, может быть, о том, где ты изменял ей? А-а, наверное, о том, где ты, возможно, нанял людей, чтобы её убрали, как ненужную помеху!

— Прекрати! — Окрик заставляет официантку, поднимающуюся к ним с подносом, изменить траекторию, резко свернув вниз.

— Прекрати. — Тише, но так же напряженно. — Ты не понимаешь, что хочешь откопать. Что можешь откопать. Мамы больше нет. И эта информация тебе её не вернёт. Забудь.

— Как забыл ты? — Обида, давняя, застарелая, плещется в груди, клокочет, подпитываемая новым знанием. Как он его сейчас презирает. Отца. Того, на которого когда-то так хотел быть похож…

— Игорь, не надо ворошить прошлое. Оно ничего не изменит. Оно не вернёт тебе маму.

— Тебе ведь было плевать на неё, так? — Ему надо это услышать. Зачем? Просто надо.

— Я любил её, — твёрдо глядя в глаза сыну, говорит Соколовский-старший.

— И изменял, — выплёвывает Игорь.

— Я мужчина. Так бывает. Пойми, я… — Соколовский-старший и сам понимает, как жалко сейчас звучат его оправдания. Жалко и гадко.

— Она мешала тебе. Скажи. Мешала?! — Игорь чувствует, как она клокочет в нём, поднимаясь к горлу. Ненависть. Сейчас он его почти ненавидит.

— Нет, Игорь, это не так. Как ты вообще можешь так думать?!

— Некоторые ответы на вопросы приходится додумывать самому, раз ты не спешишь мне на них отвечать. — Взгляд, полный презрения. Даже добавить нечего. Отец стоит с видом побитой собаки. Виноват. В чём?

— Игорь! Стой!

— Да пошёл ты.

Улицы. Чужие. Пустые. Тёмные. За каждым окном — жизнь.

На пассажирском сидении две бутылки. Переливаются янтарём под толстым стеклом. День прошёл прекрасно, Соколовский, можно поставить себе галочку. Очередной день полный… Полный охренительной пустоты.

Машина останавливается у знакомой ограды.

Здравствуй, мама, вот и я.

========== 3. Ищи кому выгодно ==========

Дождь хлещет по лицу, стекает по спине. Дождь заставляет перехватывать дыхание, часто и судорожно дыша. Дождь прячет то, что в обычной жизни кажется полным сумасшествием. Слёзы.

И перестаёт как-то слишком резко. Игорь открывает глаза. Вика. Сидит рядом. Смотрит. Как смотрит? Не разобрать. Но хочется верить, что не жалостливо. Только не жалость.

— Ты как здесь?

— Несложно найти могилу твоей матери. — Вика смотрит на плиту. Невольно сравнивает фото с сыном. Ищет общие черты. Находит. — Красивая она у тебя.

Он молчит. Что тут сказать. По-детски. Лучшая. Самая лучшая.

— Ты опоздал на планерку.

— Прости. — Раскаянием в голосе и не пахнет. — У меня ещё дела есть. Отпустишь?

— Отпущу, если скажешь, какие. — Вика пытается говорить ровно, но так хочется схватить его за грудки и трясти, трясти, пока не вытрясет всю правду. Всю, что от неё скрывает. Почему?

Потому что ты ему никто.

— У отца была любовница. Когда мама умерла, он был с ней. Я хочу с ней поговорить.

— Я с тобой. — Быстро. Слишком быстро, чтобы не успел передумать. Но он и не собирается, видимо. Пожимает плечами, поднимается.

Он сегодня вообще не спешит говорить. Но молчать с ним уютно. Просто ехать рядом в машине. И молчать. Дышать им. Размытым запахом дождя, парфюма, тела.

Она боится вдохнуть поглубже, шумно втянув носом воздух. Боится, что сейчас, на светофоре, не удержится и потянется к нему, утыкаясь носом чуть ниже уха. Прижмется, залезет под руку, чтобы обнял. Чтобы просто держал в руках. И молчал.