Машина снова лежит на асфальте, печально растёкшись проколотыми шинами. Весельчаки те же, смотрят с интересом, ждут реакции. Да когда ж вы наиграетесь, дебилы великовозрастные? Игорь вызывает шиномонтаж и неохотно садится в машину к Дане.
— Как в банке консервной, — недовольно бормочет с заднего сидения, подвигаясь, чтобы место Жеке освободить. — Как вы в ней ездите, Данила?
— Заткнись и не отсвечивай! — огрызается Даня, поворачивая ключ.
Машина мчит по улицам, какой-то вызов. Спешка? Скучно. Игорь послушно плетётся следом, к толпе, вокруг чего-то собравшейся. Смотрит на часы, прикидывая, сколько ещё изображать из себя сыщика Пуаро придётся. Идёт вперёд, зевая, и замирает. Потому что видит.
Рука детская, кровь на брусчатке. Заколка. Волосы русые.
Перед глазами, как страбоскоб: щёлк-щёлк-щёлк. Картинки сменяют друг друга, яркие, цветные. Истошный крик, до костей пробирающий. Уши ватой заложены, с трудом разбирает:
— Игорь! Держи её, Игорь!
Пытается вцепиться в женщину, вперёд отчаянно рвущуюся, но не может понять, кто кого держит сейчас. Мир рассыпается, распадается под ногами на части. Так близко. По-настоящему. Смерть реальная, не в кино, не с экрана.
Руки слабеют, женщина рвётся вперёд, падает на колени, а Игорь стоит, не в силах пошевелиться. Так не бывает. Не сбивают маленьких девочек посреди города.
Хочется закрыть глаза и проснуться. Заткнуть уши, только бы криков, рвущих душу, не слышать. В голове шум, гудит что-то отчаянно, и Игорь не сразу понимает — это кровь. Его кровь в ушах шумит, а сердце стучит где-то в горле, словно выпрыгнуть хочет.
Он осматривается. Пытается зацепиться взглядом хоть за что-то, чтобы на ногах устоять, и цепенеет. Холодно. Не правда. Нереально.
Знакомая полоска пластмассы. Вместе рамки брали. Он до сих пор помнит, как Стас хотел, чтобы непременно золотая была, под цвет машины. Игорь присаживается перед ней, или это ноги сами подкашиваются? Поднимает осторожно, словно кусок вот-вот змеёй станет и ужалит. Сильно. Чтоб продрало. Поднимается медленно и идёт отсюда, не обращая внимания на то, что за спиной оставляет.
В голове всё ещё крик нечеловеческий. И мысль: «Так нельзя, сука! Нельзя так!»
Едет по адресу, с детства знакомому, на автомате. В душе всё кувырком, всё наружу просится, выворачивает. Игорь резко тормозит, пытаясь отдышаться. Мерзко. Верить не хочется.
В дверь звонит громко, долго, протяжно. Слышит, как там, за плитой из металла, музыка орёт громко. И злость внутри поднимается, кипит, захлёстывает, глаза застилая. И желание убивать в висках пульсирует.
— Игорь? — Лера открывает, смотрит недоуменно, в халатик кутается. Он проходит, даже взгляда не удостоив. К Стасу. К другу. Хочется пнуть ногой растёкшееся по дивану тело, но Игорь сдерживается. Дышит тяжело, надсадно. Смотрит в глаза мутные, красные. Объяснить что-то пытается, понять. Бесполезно.
Вылетает из квартиры на свежий воздух, ни минуты в этой гнили не может. Лера следом. Что-то лепечет про машину. Про то, что надо скрыть улики.
Тварь. Такая же, как брат, даже хуже. Только о себе всю жизнь. Только свою шкуру прикрыть. Сплюнуть бы ей под ноги, да слюну тратить жалко.
Игорь садится в машину, злобно глядя на Леру, что продолжает суетиться вокруг бампера Стаса.
А чем ты лучше, Соколовский? Что случилось с тобой за эти несколько часов, разве сам ты никогда свою жопу деньгами прикрыть не пытался? Сколько хрустящих купюр перешло ментам, чтобы закрыли глаза на пьяную езду?
«Не лучше», — соглашается с собой Игорь, и на душе становится гадко. «Вот только я никогда никого не убивал», — поправляет себя, оправдывает.
А если бы убил? Тебе просто везло, Соколовский. А так ты такой же, как они. Решил поиграть в справедливость, когда сам в дерьме завяз по самые яйца.
Поворот ключа, машина ревёт, срываясь с места. Губы улыбкой кривит жуткой, на оскал похожей. Его рвёт на части. От того, что увидел. От того, что понял. Он не такой, как они! Не такой, слышите! Он никогда бы не убил маленькую девочку! Не сбил бы по пьяни, не ухал бы с места преступления…
— Уехал бы, — шепчет голос внутри. — Уехал, Соколовский, и рыдал бы, у папочки в ногах валялся, чтобы замазал.
— Нет! — кричит Игорь, дёргая руль вправо, обгоняя неторопливый форд впереди.
Перед глазами пелена красная. Сердце бьётся гулко, больно, в висках гудит, пульсирует. Вырвался из этого. Он смог вырваться. Больше не с ними, больше не такой. Перед глазами тело маленькое. В ушах до сих пор крик нечеловеческий, звериный. И приходит облегчение — не с ним. Эгоистичное, простое облегчение — не он.
Игорь хохочет, громко, каркающе. Бьёт ладонями по рулю, не обращая внимания на взгляды водителей, что на светофоре рядом стоят. Похер. Это не он! И он никогда таким не будет!
Что-то ломается. С треском, сухим и звонким, как лёд на реке в марте. Что-то рвётся наружу, новое, чистое, светлое. Хочется отряхнуться, сбросить шелуху, что годами на него нарастала.
В отделение возвращается другой Соколовский. Пусть этого пока никто не видит, не важно. Мнение этих новоявленных коллег не важно. Важно то, что понял он сам. Важно, что теперь он ощущает в себе прилив сил небывалых.
Он дал Стасу шанс. Это справедливо. Это по-дружески. Я — твой единственный друг. Голос Стаса обухом по голове. Игорь замирает на полпути к кабинету. Зубы крепче стискивает. К чёрту таких друзей.
========== 3. Последние дни безмятежности (глава-бонус) ==========
Ночью — клуб. Привычно. Просто по-другому не умеет. В гордом одиночестве бутылку. Никто не подходит, не спешит здороваться. Уже знают, что мент? Что друга сдал? Похер. В голове шум, в груди басы, на душе — пусто. До утра заливать. Из клуба — в отдел. Прямиком.
На рожи недовольные смотреть. Молоко бы скисло при их виде. Он так точно. Скис. Вика поджимает губы, смотрит осуждающе. Игорь даже не удивлён: чего от неё ждать ещё? Синий чулок. С синими глазами.
— Ты что, мажор, совсем оборзел? — Бугай демонстративно тянет носом воздух. Морщится. А все вокруг такие правильные! Тошно.
— Что-то не так? — невинно хлопает глазами Игорь, поднося к губам бутылку минералки. Мысли их легко читает. Как на ладони. Зажрался. Бесит. Вали скорее. Рад бы. Дайте только срок.
— Не время пререкаться, у нас вызов. — Капитан Очевидность брезгливо морщится, окидывая недовольным взглядом. Скучные. Все они — скучные.
Игорь нехотя отрывается от стола, идёт следом. Очки на глаза, к корвету. Тот жалобно смотрит, присел на все четыре колеса. Рядом смеются те, кого коллегами называть надо. Таким только посочувствовать. За скудностью ума других развлечений найти не могут. Номер шиномонтажа всегда под рукой. Придётся с доблестным отделом ехать. В одной машине. День перестаёт быть томным.
Всю дорогу — молча. Игорь цедит минералку, наполовину вывалившись из окна. Жека то и дело бросает взгляды завистливые, наверняка в красках представляет, как он ночь провёл. Вика губы поджимает, изредка косясь на него в зеркало заднего вида. Не будет дел с ним. Только мешает. Выгнала бы давно, да кто позволит.
— Будешь продолжать пить — не будешь здесь служить. — Не выдерживает. Говорит, когда из машины выходят.
— А я не пил. — Игорь плечами пожимает. Бутылка не считается. А как ещё на эти будни серые смотреть, в которых вы все живёте?
— Ага, не пил, — цедит Даня. — Так надышал — теперь обивку менять придётся.
— Ему мозги поменять надо! — Жека вставляет свои пять копеек.
Игорю не смешно даже — похер. То ли от похмелья, то ли от мыслей, что вчера весь мир перевернули. Идёт по инерции, а перед глазами — следователь, которому всё про Стаса рассказал. И кто из вас двоих большее дерьмо, Соколовский?
— Здравствуйте Иван Петрович. — Вика останавливается возле криминалиста. Игорь делает шаг. Другой. Зачем-то очки приподнимает. Нахрена? Чтобы лучше мозги, по асфальту размазанные, видеть?
К горлу подкатывает резко. Ноги заплетаются, пока до ближайшей машины бежит. Второй труп за три дня — такой жизни ты для меня хотел, папа? Чтобы насмотрелся и привык? Как вообще к такому привыкнуть можно?
