— А вот это за меня!
— Слушай, я тебя просил по-человечески. — Он суёт телефон ей в руки.
— Ты не человек. Ты — мент. — Лера кривится брезгливо. — Ты в душе мент, и на людей тебе плевать! Ты нашёл себя, молодец!
Игорь кивает. Соглашается наверное. С тем, что на кого-то ему плевать сильнее, чем на себя самого. Телефон летит в спину, заставляя сбиться с шага.
— Пошёл вон отсюда! Мент!
Обернуться в дверях. Посмотреть в последний раз сквозь стёкла очков тёмных. Вот и всё, Лера. Не вышло у нас «долго и счастливо».
========== 1. Поверь в мечту ==========
Темнота. Кого-то она пугает. Глупые. Чего тут бояться? Собственных страхов? Они и так обступают тебя днём и ночью, кружась и нависая, корча свои уродливые морды в издевательских ухмылках. На кладбище ночью, говорят, страшно. Страшно жить в постоянной темноте, чувствуя, что летишь в головокружительную пропасть и удержаться уже не получится. А кладбище… Чего тут бояться?
Очередная бутылка Хеннеси подошла к концу, а опьянение, долгожданное и необходимое, всё не наступает. Интересно, сколько надо времени, чтобы спиться окончательно? Год? Два? Десять? Он постарается сократить этот срок до минимального. У него всегда получалось добиться желаемого.
Отбросив пустую бутылку в кусты, Игорь тяжело вздыхает, роняя голову на руки. Темнота, пустота и кладбище — вот так и живём, Соколовский. Где в этом списке клубы, девочки и крутые тачки, чем так любят попрекать Даня и Жека? Кажется, он где-то свернул не туда, и теперь летит на всех парах, а тормоза уже не работают… И тормозить уже не хочется… Ещё недавно у тебя было всё. Теперь не осталось даже голимого коньяка в бутылке. Ты жалок, Соколовский. Так жалок, что даже смеяться не хочется.
Ни матери, ни отца. Только пустота и темнота. Ни-че-го.
Хотя нет, что-то ещё осталось. Усталость. Хроническая. Если чувствуется, значит, ещё жив.
И ещё обида. На что? На жизнь. На то, что аист, нёсший его, был пьян, и занёс не в ту семью, не к тем людям. Не в ту жизнь. Жил бы сейчас в хрущёвке на окраине, ходил на работу с девяти до шести, по выходным ехал на дачу, помогать родителям поливать помидоры. Или как там обычные люди живут? Была бы жена. Или девушка. И любила бы за красивые глаза, а не за счёт в банке.
Нет, Соколовский, не для тебя всё это. Не заслужил. Слишком много ошибок. Слишком мало возможностей их исправить. Люди рядом с тобой умирают. Красиво так умирают. Эпично даже. Ванна, скальпель, кровь на полу, — чем не сюжет для драмы? Вот только не драма это ни хрена. Это жизнь его грёбаная. Его прекрасная, полная чудес жизнь мажора.
Ночи на кладбище, на могиле у мамы в обнимку с бутылкой. Дни — в попытках найти причины верить отцу. Верить, что это не он её убил. Немного не так представляют себе жизнь богатенького Буратино его сослуживцы. Немного не так.
У него всё немного не так. Немного не как у всех. Немного с перебором, так чтоб зашкаливало. Абсурд вперемешку с реальностью. Что ты куришь, Соколовский?
Яркий свет обжигает глаза, заставляя щуриться, прикрывая лицо.
— Руки подними, так чтобы видно было!
— Да я свой. — Игорь нехотя встаёт с мраморной скамейки, поднимая руки. Достали. Надо для таких случаев табличку ставить рядом с могилой: «Здесь проводит свой досуг стажёр полиции Игорь Соколовский». И фото удостоверения приложить, чтобы не лезли.
Правда, народ в основном попадается понятливый. Ксиву посмотрят и уходят. Иногда даже спрашивают, не нужно ли помочь… Как дети, честное слово! Вот и эти туда же:
— Помощь не нужна?
— Коньяка ещё привезите.
— Чего?
— Да ладно, ладно, шучу. Ничем вы мне не поможете. Спасибо.
Недовольно переговариваясь, патруль скрывается между рядами могил. Игорь провожает их глазами, весело хмыкнув. Косится на могилу. «Попрощаемся, мам, завтра приеду».
Мотор с готовностью урчит, откликаясь на движение ключа. Ворота кладбища остаются позади. Ночной город сверкает огнями, обрушиваясь яркой, праздничной какофонией. Где-то вовсю кипит жизнь: люди пьют, едят, занимаются сексом…
А ему — только пустота и темнота. Не больше. Не меньше.
Квартира встречает тишиной, ключи скользят по столу. Свет включать нет необходимости. Зачем? Скоро рассвет. И снова в бой, он главный самый… Игорь усмехается — строчки из забытого детства, когда за его воспитанием ещё кто-то следил, когда кто-то ещё пытался привить что-то правильное, светлое, чистое…
Резкий звонок в дверь заставляет вздрогнуть — не квартира, а проходной дом какой-то! Кто на этот раз? Убийца, клофилинщик, или просто давний недруг, желающий сказать, как ненавидит?
Вика. А вот это уже неожиданно. Зачем?
— Что привело тебя в мою обитель, о, нимфа?
— Игорь, не надо паясничать. — Вика недовольно морщится, проходя внутрь. — Опять пил?
— А ты что-то имеешь против? Или хочешь разделить со мной тяготы алкогольных будней?
— Игорь, я серьёзно, прекращай столько пить.
— Хорошо. — Он покаянно склоняет голову. — Не буду. Полегчало?
— Нет. — Вика молчит, рассеянно прохаживаясь по тёмной комнате. — Где ты был?
— И это всё больше напоминает допрос, — тянет Игорь, перекатываясь с пятки на носок. — Чем обязан?
— Я беспокоюсь. — Вот так. Просто взяла и сказала. Два слова, а воздух в лёгких моментально кончается. Игорь смотрит на неё пристально, жадно. Так хочется, чтобы она продолжала. Чтобы сказала, что он для неё важен. Что он — не чужой. Хотя разве к чужим приезжают среди ночи? Очнись, Соколовский, поверь своим глазам. Поверь в то, во что не может повериться даже в самых смелых мечтах. Поверь в мечту.
— Беспокоишься. — Повторяет он, кивая. — Почему?
— А что, не должна? — голос Вики звучит прохладно и, кажется, даже отстранённо. Но вот его уже не провести. Ниточки связываются воедино, сплетаясь в узор, невероятный, но такой отчаянно-прекрасный, что хочется в него верить. Он подходит ближе, останавливаясь перед ней, нависая сверху. Глаза, огромные, яркие, смотрят снизу вверх, будто ожидая чего-то. А воздух так и не хочет возвращаться, не давая сделать лишний вдох, сгущаясь между ними.
— Ты мне ничего не должна, — звучит его голос. Хриплый и тихий. Почти интимный. А сердце в груди колотится так громко, что оглушает, звеня кровью в ушах. Она так близко, стоит лишь немного наклониться, и можно коснуться губ. — Зачем ты приехала? — Выдыхает прямо в губы, почти ощущая их вкус на своих.
Она молчит. Только смотрит испуганно. Боится. Чего? Его или того, что сейчас происходит с ней? Забыла, что можно вот так — сильно. Хотеть. Хотеть, чтобы коснулся, хотеть, чтобы сказал. Хотеть, чтобы чувствовал. Чувствовал то же, что и она.
И он чувствует. Чувствует, как мысли, что неумолчно шумят в голове, отступают, путаясь и толкаясь. Как они вытесняются одним желанием — касаться её. Чувствовать её вкус, её запах. Тот, что уже ворвался в лёгкие, стоило вернуться возможности снова сделать вдох. Она заполняет собой всё пространство вокруг, отсекая всё лишнее. Она и её огромные, нереальные глаза.
Между ними мечутся слова. Невысказанные, плещутся во взглядах, оседая горьким привкусом на губах. Потянуться навстречу, сделать первый шаг — и вниз. В бездну. Кто шагнёт первым? Кто потянет за собой на дно, откуда нет выхода?
Ты хочешь увидеть моих демонов?
Эта мысль бьётся в голове, почти заставляя отпрянуть. А она всё смотрит, смотрит, не отводя взгляда, ожидая, умоляя, предлагая. Вот она вся, бери, пока дают. Забудься на несколько часов в объятиях самой желанной женщины на свете. Не можешь? Боишься.
— Скажи это, — шепчет он, прикрывая глаза, почти касаясь носом её щеки. Повторяя очертания её лица, скользя вдоль скул невесомым касанием.
— Что? — находит в себе силы выдохнуть она, закрывая глаза, подаваясь навстречу. Вслепую ища его губы.
— Ты знаешь, — тянет он, и от звуков этого голоса она чувствует, что падает. Уже падает, и остановить падение невозможно. Что уже готова на всё, что он скажет и сделает после. Что мыслей больше нет. И воли больше нет. Есть только он. Здесь и сейчас.
