– Наша с Юлей свадьба, – бесхитростно отзывается сын, делая знак официанту.

Я вновь не удерживаюсь, чтобы не посмотреть на рязаночку. Выглядит, словно волнуется: щеки розовые, глаза опустила. Только волнуется ли? Платье открытое на ужин надеть не постеснялась, а сейчас само смущение.

– Мам, какие у тебя были предложения по поводу свадьбы?

Снежана что-то невнятно мычит, подтверждая мои предположения: вынести близость конкурентки она не может.

– Раз Снежана молчит, тогда я начну, – обвожу присутствующих глазами. – У меня есть пара вопросов к Юле.

Рязанка дергается, словно через нее пропустили разряд тока, а вместе с этим дергается ее грудь под тонкой тканью, и в брюках снова болезненно тянет. Не помогает и то, что платье явно не предусматривает ношение бюстгальтера, и я вижу выпуклости ее сосков. Кондиционер, что ли, попросить выключить.

Отрываю взгляд от ее груди и сосредотачиваюсь на глазах:

– Поведай нам, Юля, за что ты привлекалась к административной ответственности. Дважды, если я не ошибаюсь.

Тишина за столом становится напряженной, Снежана охает, картинно прикрывая рот ладонью, рязанка растерянно хлопает глазами, а Дима хмурится, заставляя на секунду ощутить себя главным злодеем вечера.

Вот только злодей здесь не я, а потому, не сводя с побледневшей Юли взгляда, повторяю:

– Рассказывай, Юля. Я жду.

Тонкая шея дергается, выдавая нервозность хозяйки, и тут в разговор неожиданно вступает Снежана:

– Мой муж прав, Юля. Ты не имеешь права утаивать от нас такую информацию. Мы уважаемая семья в Москве, и не можем позволить портить нам репутацию.

Мне с трудом удается подавить смех. Послушать, так сама Снежана непогрешимая белая кость. Будто не ее охранники еще лет пять назад выносили из столичных клубов в невменяемом состоянии, и будто не ее интернет-СМИ обвиняли в педофилии, когда она стала появляться на публике с парнями вдвое ее младше. Я еще Володю просил посодействовать, чтобы эту статью убрать, потому что она выла в трубку белугой.

Но сейчас я предпочитаю отмолчаться и даже не заострять внимание на том, что Снежана назвала меня своим мужем, потому что цель этого вечера – вывести на чистую воду рязанку.

Юля распрямляет плечи и смешно морщит нос, словно хочет чихнуть или расплакаться. Надеюсь, что до слез не дойдет, потому что я их не выношу. Следом на ее лице проступает выражение уязвленного достоинства, но голос звучит ровно и спокойно.

– Я действительно привлекалась к административной ответственности. Дважды, – с вызовом смотрит на меня. – Но я ни о чем не жалею и не стыжусь этого. У нас в Рязани есть магазин «Шестерочка». Так вот однажды при мне пытались задержать бабушку-пенсионерку за то, что она украла половинку хлеба. А у нее пенсия маленькая, понимаете, ей кушать не на что, – тут она кривится, словно ей больно, и я, кажется, кривлюсь вместе с ней. – Сын пьет, денег клянчит, она на квартплату еле наскребает. Я стала полицию умолять, чтобы разрешили за нее заплатить, а ее чтобы отпустили. Но они не разрешили и не отпустили, и за это я обозвала их бессердечными козлами. Это первое правонарушение. А потом я устроила возле ментовки одиночный пикет, и это стало вторым правонарушением, потому что мне не было восемнадцати. Могли, кстати, и уголовку дать, – произносит с гордостью. – Про меня тогда в газете «Огни Рязани» написали, с бабушки благодаря этому обвинения сняли. Такая история.

Рязаночка раскраснелась, дышит тяжело, тонкие пальцы дрожат. Дима рот раскрыл и смотрит на нее с восхищением, Снежана залпом осушает бокал вина за тридцать тысяч, а я чувствую себя не только полным идиотом, но еще и зажравшейся скотиной. Снова уложила меня на лопатки, чертова рязаночка.

По окончании ужина Молотов-старший едет отвозить домой изрядно подвыпившую Снежану, а мы с Димой возвращаемся в Барвиху. Оказавшись в спасительном уединении нашей спальни, я стаскиваю с себя дорогущее платье и начинаю снимать с лица макияж. Ватный спонж в руке дрожит, а на глаза наворачиваются слезы. С каждым новым днем моя надежда на благословение нашего брака семьей Димы неумолимо тает. Сергей Шерлокович сдержал слово и перешел к активным боевым действиям: взялся за мое прошлое с целью унизить. Удивительно, что не накопал, как я в садике Пете Боброву сопатку разбила ведром – наверняка такой поступок не укладывается в благопристойные каноны их суперсемьи.

Я, конечно, понимаю, что он волнуется по поводу сохранности своих олигархических капиталов, но нельзя же вот так всех под одну гребенку… Я никогда не просила у Димы денег и ни разу не клянчила никаких побрякушек. И меня правда не интересует состояние Молотовых – я с восемнадцати лет зарабатываю сама, админя популярные паблики в соцсетях. Конечно, не шикую, но этих денег и повышенной стипендии МГУ хватает на скромное существование в столице.

После моего признания Молотов больше не предпринимал попытки уязвить, но тут обнаружилась новая проблема: на меня за что-то взъелась Снежана Борисовна, с которой мы отлично ладили все это время: весь вечер она бросала на меня убийственные взгляды, и когда Молотов внезапно снизошел до того, чтобы своей мускулистой олигархической рукой налить мне вина, злобно зашипела, что для этого существуют официанты. О свадьбе мы так и не поговорили, потому что мать Димы заполонила весь эфир рассказами о своей последней поездке в Ниццу, и сейчас я уверена, что сделала она это специально.

Иными словами, вечер вышел провальным, и это не может не огорчать.

– Малыш, ты у меня такая красивая, – говорит подкравшийся сзади Дима, глядя на меня из отражения в зеркале. Кажется, его приводит в восторг черное пятно туши вокруг глаза, размазанное Лореалевской смывкой.

– Спасибо, – натянуто улыбаюсь я, машинально продолжая свои манипуляции. Не собираюсь показывать Диме, что мне тяжело. Бабушку у органов отбила, и замужество свое отобью назло всем вредным синеглазым олигархам и их неуравновешенным бывшим женам.

– Малы-ы-ыш… – вкрадчиво тянет Дима и, положив ладони мне на плечи, приспускает тонкие лямки ажурного пеньюара, отхваченного по распродаже в «Women's secret». – Пошли в кроватку.

Сейчас у меня совсем нет настроения на секс, а мысль о том, что вернувшийся Молотов может нас услышать, приводит меня в трепетный ужас.

– Дим, давай не сегодня? – перехватываю крадущуюся к груди руку, но он будто меня не слышит: подхватывает за талию и, стащив с пуфа, сваливает на кровать.

– Хочу тебя, Юлька, – ложится на меня сверху, так что ребра начинают потрескивать, и впивается в губы поцелуем. Я целую его в ответ, но до конца расслабиться не могу: голова забита мыслями об ужине.

– Дим, я серьезно, – упираюсь ладонями ему в грудь, – твой папа может вернуться и нас услышать.

– Ты такая трусишка, – беспечно смеется Дима и рывком стаскивает с меня пеньюар, обнажая грудь. – Папа знает, что мы трахаемся. Ты же моя невеста.

От его слов мне ничуть не легче. Даже хуже. Я бы предпочла, чтобы олигарх Молотов думал, что мы с Димой к курсовой готовимся, когда остаемся наедине, а не предаемся прелестям секса. Так и вижу его ледяной осуждающий взгляд, транслирующий: «Айя-яй, шлюха ты, Юля, и живешь в грехе».

– Давай просто спать ляжем, а, Димк? Завтра обоим ко второй паре – папа твой уедет, и сексанем.

– Сейчас хочу, – бормочет Дима, целуя мою шею. – Ты такая красивая в этом платье была за ужином. А еще и, оказывается, старушек защищаешь. Такая отважная у меня… Робин Гудка.

Он начинает эффектно стаскивать с себя футболку, подражая моделям или, на худой конец, киношному Кристиану Грею, а я, воспользовавшись этой рекламной паузой, принимаю сидячее положение и пытаюсь найти пеньюар. Даже мой жених не может заставить меня заниматься сексом, когда я не хочу.

И вот тут происходит, пожалуй, самое худшее из того, что вообще могло случиться. Дверь без стука распахивается, и на пороге возникает отец Димы собственной персоной. Уместно было бы провалиться сквозь дорогие московские земли, но меня будто парализовало. Мой самый страшный кошмар: полуголый Дима, я, сидящая на кровати в одних бессовестных стрингах, и смотрящий на нас Молотов-старший. Апокалипсис стыда. Венец моего позора. Ахтунг.