Мундиры оттащили Рида и Вонга в сторону, где женщина внесла их имена в свой кожаный блокнот.

– Том Рид, – сказала она, поедая его своими карими глазами. – Почему меня это не удивляет? Еще раз выкинете подобный трюк, и вам предъявят обвинение.

– Вы когда-нибудь слышали о конституции? – парировал Рид, стараясь разглядеть бейдж у нее на талии. Однако без грубости узнать ее имя у него не получалось.

Игнорируя Рида, она выступила вперед.

– Мистер Беккер, прошу меня за все это извинить, – сказала она.

Снова звякнул колокольчик, и дверной проем заполнил Сидовски, сразу прошедший в тыл магазина.

– Так-так-так. Это что за наваждение? Опять ты? – Он поглядел на Рида. – Все ли здесь в порядке? А это, кажется… инспектор Тарджен?

– Все верно, Тарджен. Да, все в порядке.

– Вы разве не должны были отвезти мистера Беккера на станцию «Инглсайд»?

– Микелсон пожелал, чтобы он пока находился рядом с местом преступления.

– Ах да. Я только что разговаривал с Гордом. В скором времени мы мистера Беккера отвезем. А теперь, если никто не возражает, я займусь мистером Ридом. – Рука Сидовски твердо легла Риду на предплечье, и он повел его в заднюю часть магазина, а оттуда наружу. Следом двое патрульных повели Вонга.

Когда они оказались одни в окольном проулке, Сидовски припер Тома к стене и болезненно поморщился. Изжога – цена за съеденный хот-дог – начинала допекать его не на шутку. Он ткнул Риду пальцем в грудь.

– Какого черта ты здесь делаешь?

– Свою работу.

– Как ты нашел Беккера?

– Интуиция. Как оно в целом?

– Крыша едет. А тебе все еще платят за то, что ты переводишь деревья?

– И даже повышен в должности. Я теперь святой покровитель репортеров, которые доверяли своим полицейским осведомителям.

– Эх, Томас, Томас, – печально выговорил Сидовски. – Ты хоть понимаешь, мужик, что обделался настолько красиво, что мог бы теперь купоны стричь, если б выступал в цирке клоуном? Я ведь говорил тебе: сиди на том, что под тобой. Разве нет? Из благих побуждений, чтобы ты усвоил.

– А ты, Уолт, все разводишь мелких пташек?

– Самые высокие ноты они выдают, когда я им клетки подстилаю твоей писаниной.

Вверх по улочке поехала машина без опознавательных знаков. Сидовски махнул рукой, тормозя ее возле бутика.

– Беккера сейчас отвозим домой. Жена от новостей лишилась чувств.

– Чем ты располагаешь?

– Задачкой не по зубам.

– Нет, ну правда?

– Дело о похищении.

– Зачем тебя к нему приплели? Ты же из убойного отдела.

Сидовски озадаченно моргнул.

– А у тебя какие мысли, Том?

– Может, подражатель объявился?

Сидовски отвел глаза и, морщась, сглотнул. Было видно, как судорожно двинулся его кадык, а лицо погрустнело.

– Кто знает? – вздохнул он. Изжога пронимала так, что слезились глаза. Чертов лук, чертовы специи. Чертова неизвестность. – Мне пора.

Ссадив своего последнего за день пассажира на Городском колледже, Вилли Хэмптон за рулем своего таксомотора издал облегченный вздох и начал насвистывать мелодию из «Тихоокеанской истории».[11] Все это от невозможности сдержать свое блаженство. Через каких-нибудь три часа он пристегнет свою изголодавшуюся по отпуску задницу к креслу «Боинга-747», держащего курс на Оаху,[12] и оставит вождение бомбилам, готовым рулить до посинения. «Возьми меня в Перл,[13] и давай во все тяжкие…» Старина Вилли усмехнулся. Обмотаюсь там цветочными гирляндами. Уж Хэмптон, моряк с линкора «Калифорния», лично засвидетельствует свое почтение парням с «Аризоны». Свою медаль «За безупречную службу» он приколет на видное место и даст им понять, что никто не забыт и ничто не забыто. Нет, сэр. Ну а затем на три недели заляжет в сладостный дрейф.

Выключив радио, Вилли направлялся в сторону магазина, когда у пересечения Сан-Хосе и Полдинга, возле парка Бальбоа, его наметанный глаз заприметил пассажира. Прямо у обочины.

Извини, дружок, но уже не получится.

Вилли присмотрелся снова. На руках у мужчины был ребенок – маленькая девочка, поникшая головой ему на плечо. Заболела, что ли? Какого черта? Ладно, подбросим, но только если это по пути. Может, и не регистрировать их.

Вилли подрулил к обочине.

– Вообще-то я смену уже закончил, но вам куда?

– В Логан.

Это в Уинтергрин. На жителя той зоны боевых действий этот парень не походил. Темные очки, каменное лицо. Ребенок спал, длинные светлые волосы разметались. К руке все еще был привязан шарик. Должно быть, вышли из парка. Ладно, маршрут более-менее по пути.

– Залезайте. – Вилли потянулся назад и открыл заднюю дверь. Мужчина поместил спящего ребенка на сиденье, голову бережно уложив себе на ноги.

– Что, принцесса ваша нагулялась вдоволь? – спросил Вилли в зеркало заднего вида.

– Да.

Через несколько кварталов мимо под вой сирен пронеслись два черно-белых полицейских авто с включенными мигалками. Вилли вставил несколько привычных эпитетов о засилье в городе криминального элемента: дескать, такие-разэтакие все заполонили. Тем временем его пассажир откинул голову на заднюю панель и прикрыл глаза.

Ладно, пускай спят.

Хотя Эдвард Келлер не спал. Он молился. Благодарил Бога за его сиятельную защиту и помощь в обретении Ангела. Вся его, Келлера, вера, наблюдательность, прозорливость – хлороформ, парик, воздушный шар – все сработало, пригодилось. Вышло на славу.

Вместе со своими мыслями Келлер плыл назад, вспять против течения месяцев. Месяцы назад, хотя время для него значения не имело. Разум Келлера плыл к… смерти среди пучины.

Он повторял это про себя как мантру.

Был апрель. Апрель, избранный месяц смерти.

Он стоял на краю пирса, озирая Тихий океан. Все, чем он был тогда и в прошлом, все это неотрывно смотрело на него из глухой толщи воды.

Глаза, вселяющие непокой в мои сны.

Затяжная реакция на тяжелую утрату, называл это доктор.

Келлеру вспомнилось, как доктор в заведении смотрел на него, задумчиво покручивая в пальцах эспандер-колечко.

– Принимая это, Эдвард, вы не можете изменить реальность. И поймите, что в этом заведении у тех, кто занимается самобичеванием, шанс на поправку более низок. Продолжайте жить своей жизнью. Найдите себе утешение там, где сумеете.

И Келлер его нашел и обрел. В своих видениях.

Там, среди подернутых туманом Фараллоновых островов,[14] жизнь для него закончилась и началась вновь. Отныне сердцу была известна судьба.

Она была ему открыта.

«Sanctus, sanctus, sanctus. Dominus Deus Sabaoth».[15]

Наполняя баки своего катера, Реймер изучал его, стоящего на краю причала в обнимку с большим, обернутым бумагой пакетом.

Эдвард.

Так звали этого парня. Фамилии Реймер вспомнить не мог. Парень выглядел как… В самом деле, как? Сильно за сорок, слегка за пятьдесят? Поджарый? Нет, скорее изможденный. Рост примерно метр восемьдесят. Ему бы лучше подстричься, соскоблить свою лохматую бороду. Говоря начистоту, выглядел старина Эд неважнецки.

И с каждым годом будто все хуже. Доходяга, и только. А ведь один из умнейших людей, каких Реймеру доводилось встречать. Мог рассуждать и о религии, и о философии, и о бизнесе – когда говорил, а не отмалчивался. Звучал как какой-нибудь профессор.

Хотя он им не был.

Реймер знал, кто он. Было в этом нечто постыдное; что-то, о чем старожилы Бухты Полумесяца, те, кто был в курсе, редко и заговаривали. Во всяком случае, при Эде. Что пользы от таких разговоров? Все равно ничего не изменишь. Реймер лишь желал, чтобы этот тип не припирался всякий раз перед его отъездом.