Сидовски-младший похлопал отца по колену и отправился к прилавку. Идти на матч он не так уж и хотел, а билеты принял по настоянию шефа.
Сидовски-старшему, напротив, в «Колизее» нравилось, но сам он на этот культпоход напрашиваться б не стал, так как считал, что сыну не до него в силу занятости.
Стоя в очереди, Сидовски вспоминал былые времена. Когда «Атлетикс» играли с бостонскими «Ред сокс», он, бывало, ездил по мосту через Залив, чтобы лишний раз поклониться Карлу Майклу Ястржемски, трехкратному чемпиону Американской лиги. Свой третий титул Яз взял в эпоху, когда великие питчеры[7] помножали на ноль бэттеров[8] средней руки.
Вот это было упорство.
На дворе стоял шестьдесят восьмой год. Год, когда в Окленде утвердились «Атлетикс», а полиция Сан-Франциско заполучила в свои ряды Вацлава Сидовски.
Неужели это было так давно?
– Ты знаешь, Уолт: на пенсию можешь выйти, когда захочешь, – частенько напоминал ему шеф, лейтенант Лео Гонсалес.
Но Сидовски не мог. Во всяком случае, пока. Чем еще тогда заниматься?
Жена его, Баша, шесть лет назад умерла от Паркинсона. Девочки выросли и разъехались, у них теперь свои собственные дети. А у него остался Джон – старик отец, восемьдесят семь годков, догляд нужен. Старик еще тот. В Польше на ферме выращивал картофель, а еще цирюльничал: во время войны в трудовом лагере спасался от голода тем, что подстригал нацистских офицеров. И все крохи тащил в семью.
Сына Сидовски-старший учил, как слушать, как вчитываться в людей. Теперь старик уютно существовал сам по себе в Пасифике, ухаживая за своим огородиком и болея за «Атлетикс». К сыну он переезжать отказался, и тот теперь жил один в доме на Парксайд, где они с женой растили своих дочерей, а он теперь выращивал канареек.
– Сэр? С вас четыре доллара.
Сидовски, вынимая купюры, обнажил в улыбке два коронованных зуба. Девочка-подросток в ответ тоже улыбнулась. Осанистый, ростом метр девяносто и девяносто кило весом, смуглый с проседью брюнет Сидовски был по-прежнему мужчиной видным. И пускай хот-дог вызовет непременную изжогу, ну так что с того? По его просьбе юная продавщица дополнительно сдобрила хот-дог кетчупом, горчицей и лучком. В конце концов, коп он или кто? И чем ему заниматься после выхода в отставку? Инспектор отдела убийств – это вам не жук чихнул. В этом вся его жизнь. Для одних он был красой и гордостью городской полиции, для других «спесивым поляком». И пускай ему по должности вменялось обламывать норов новичкам-детективам, за ним значился и самый высокий показатель раскрываемости. Старые волки рассказывали новичкам, что инспектор Сидовски так знает убийц потому, что сам из их числа.
Как-то в конце войны – сколько ему тогда было? лет восемь-девять? – их семья батрачила на ферме в юго-восточной Германии. И случилось так, что он наткнулся на пьяного немецкого ефрейтора, который за хлевом насиловал его двенадцатилетнюю сестру. Сидовски тогда выхватил у немца из кобуры «люгер» и приставил ему к потному виску: «На колени, мразь! Молись о пощаде!» Тот подчинился, а Сидовски нажал курок, и арийские мозги брызнули по всему хлеву.
Но то было в другой жизни. Сидовски стер о ней память; во всяком случае, он так считал.
Но каким-то образом ярость, которая ожгла его тогда, ярость, которую, как он полагал, он никогда больше не испытает, вернулась, воскресла, когда ему дали дело той двухлетней девочки. Худшей частью работы всегда было убийство детей. Глядеть на их неподвижные тельца, зная, что у них не было никаких шансов, что этот мир подставил их и отрекся, он с болью чувствовал, что его долг – отомстить за их смерть.
Да, это было мучение – видеть все это, держать в памяти, но, возвращаясь с саднящим сердцем домой, целовать свою Башу, девочек и говорить им, что день прошел как обычно.
На протяжении лет ему удавалось отстраняться от своих дел настолько, чтобы безболезненно выполнять свою работу. Победа была в основном на его стороне, хотя случались и поражения, с которыми приходилось смиряться. Иного не оставалось.
Стопроцентного успеха не бывает, и не все дела заканчиваются выигрышем. Но похищение и убийство Таниты Доннер было делом совсем иного рода.
Это было с год назад. Сидовски был старшим оперативником и не мог его закрыть. В какой-то момент он почувствовал, что близок. А теперь у него ничего не осталось. Эта штука отказалась быть раскрытой и съела его с потрохами. Лео предложил взглянуть на вещи свежим взглядом и пока сосредоточиться на других делах. Все как-то размылось, затухло. Делу Доннер Сидовски отдал частицу своей души. Разве он мог забыть об этом ребенке хотя бы на секунду?
Шел дождь, когда он в сопровождении молодого детектива прибыл в парк «Золотые ворота» и заглянул в тот мешок. Помнился знакомый дурной запах, мухи и черви, землисто-серая кожа, шрам на тонкой шейке – а также как ее глаза, ее прекрасные глазки, открытые и словно окаменелые, незряче смотрели на него. Вглубь него. Что-то внутри его сломалось, заклубилось темнотой, сжав болью сердце в тот момент, как он поднял ее и прижал к груди на виду у всех копов, репортеров и сбившихся в кучу зевак.
C делом Таниты Сидовски пересек эмоциональный барьер. Сначала в морге, увидев трупик девочки размером с куклу, затем когда возил на опознание ее сидящую на пособии, совсем еще девчонку мать. С ней был дед Таниты из их квартиры на Бальбоа. Как он поймал мать, после того как та при виде своего ребенка упала в обморок, а дед застонал, закрыв лицо руками. Он тогда умирал от рака и уже не мог ходить. Помнилось, как его убогая инвалидная коляска держалась на платяных плечиках; как мать, выронив из рук смятый снимок Таниты, заголосила навзрыд, а Сидовски был вынужден отвернуться и смотреть в потолок.
Он знал, что то дело не отпустит его никогда, что он сам от него не отступится. На похоронах Таниты он коснулся ее гроба, безмолвно поклявшись найти убийцу.
– Вот, пап, держи.
Сидовски передал старику пакет с попкорном, а сам пару раз куснул свой хот-дог, пытаясь вернуться к игре. Но концентрация была потеряна.
Поначалу дело Доннер шло ходко. Департамент дал ему «зеленый коридор», а ФБР для подкрепления назначило на него пару своих сотрудников. Старшим агентом был Мерл Раст, молчаливый федерал с двадцатилетним стажем и трехдюймовым шрамом на подбородке от пули, чиркнувшей его при перестрелке с «Орденом»[9] под Сиэтлом в 1984 году.
Раст с одинаковой симпатией воспринимал жевание табака и своего молодого напарника, спецагента Лонни Дитмайра, по виду точь-в-точь персонажа из «Полицейской академии» (сияющая американская улыбка и убежденность, что в муниципальной полиции сплошь засранцы).
Несмотря на неизбежные трения, все работали с самоотдачей, не жалея время и силы. С детскими убийствами всегда так. Задержали подозреваемых, Куантико[10] выдал профиль. Они высветили информацию на большом экране парка подсвечников и предложили награду. Прошли недели, затем месяцы, и два телевизионных криминальных шоу показали это дело. Комиссия возбудила дело об аресте. Плакаты проросли в районе Залива. Но они сидели на корточках до тех пор, пока что-то не сломалось. Куантико оперативно выставил профиль. Информация высвечивалась на фоне Кэндлстик-парка, там же предлагалась и награда. Шли недели, месяцы; два раза дело показывалось в криминальном телешоу. У комиссии наготове были ордера на арест. Район Залива наводнили постеры и флаеры. Но дальнейший ход дела застопорился, а там и вовсе что-то надломилось.
Один заштатный коп, ища на детской площадке в Долорес-парке нычки с наркотой, вдруг отыскал подгузник Таниты, а еще потрепанные погодой полароидные снимки двух мужчин, держащих девочку. Все это было припрятано в мешке среди кустов. Профиль правдиво указывал на двух человек, причастных к похищению и убийству ребенка. Одним из изображенных был Франклин Уоллес, учитель воскресной школы, живший недалеко от дома, где проживала Танита. Отпечатки на подгузнике совпадали с его. Их проверили и обнаружили, что десять лет назад в Виргинии Уоллес был осужден за растление малолетних девочек. Второй подозреваемый – татуированный мужчина – на снимках был в маске.
