Баки заскулил, уставившись в пол, но Стив ухватил его за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

– Ты понимаешь меня, Баки? Это очень важно. Ты зайдешь внутрь и скажешь, что порезался. Когда спросят, как – расскажешь про стекло в опилках. Все. Больше ничего говорить не надо. Не прячь взгляд. Не зажимайся. Не сопротивляйся врачу. Я сказал, не сопротивляйся, – сказал Стив, удерживая его сильнее, когда Баки снова заныл и завертелся.

– Они ее отрежут, – проговорил Баки, чуть не плача.

– Нет, – отрезал Стив. – И ни в коем случае не говори о том, что никто не должен на тебя смотреть. И про отрезание рук.

– Да, нельзя подавать им идею, – согласился Баки.

– Нельзя, чтобы врач заметил, как сильно ты испугался, – продолжал Стив. – Тебя накачают лекарствами и отправят в изолятор. Ты ведь не хочешь в изолятор? Ты не хочешь, чтобы они решили, что тебе стало хуже?

– Я не хочу в изолятор, – эхом отозвался Баки. – Там я беззащитен. Кто угодно может зайти и отрезать мне руку.

– Что у вас тут происходит? – услышал Баки. Он повернулся и увидел медсестру. Она ахнула, увидев, что они оба перепачканы кровью.

– Доктор Хилл, – крикнула она. – Сразу двое.

На ее голос выбежала врач. Они вдвоем бросились к Баки и Стиву, заводя их в кабинет.

– Я в порядке, – сказал Стив. – Это Баки поранился, я только привел его. Мне не нужна помощь, займитесь им.

Доктор Хилл кивнула и бросила медсестре:

– Шерон, проводи мистера Роджерса в палату и приготовь ему и мистеру Барнсу чистую одежду.

– Я останусь с Баки, – возразил Стив и мягко улыбнулся. – Для поддержки.

– Вы весь в крови. И вам не стоит смотреть на раны… еще раз, – добавила она, взглянув на перемотанную руку Баки. – Мы сами поддержим мистера Барнса, не волнуйтесь.

Пару минут назад Стив вел себя очень строго и властно, но сейчас вздохнул, виновато развел руки, ссутулился и поплелся вслед за Шерон, как и было велено.

– Пойдемте, мистер Барнс, – сказала доктор Хилл спокойно, но, тем не менее, ее тон не предполагал возражений.

Стив скрылся за поворотом, и Баки остался совсем один.

*

Солдат остался совсем один. Роджерс, обещавший прикрывать спину, защищать, когда Солдат был слишком поврежден, чтобы полноценно защищать себя, сбежал, стоило только пригрозить, что и он сам может попасть на операционный стол. Что же.

Солдат привык быть один. Верить только себе. Рассчитывать только на себя.

Может быть, так даже лучше. Роджерс ему не союзник, но и не враг. Окажись он здесь, когда начнется бойня, он будет только мешать. Он оттянет внимание, а попав под нож врагов – и силы Солдата.

А они понадобятся, еще как понадобятся.

Хилл была опасна. В ее руках не было оружия, но была власть, у нее был контроль. Солдат чувствовал себя еще беспомощней, чем был на самом деле, когда она приказала пройти вглубь комнаты, сесть на стул и положить руку на операционный стол. Солдат не мог не заметить, как далеко от двери они находились. Он не стал сопротивляться. Пока рано. Он не видел Хилл в деле, в бою, но она была доктором, а значит, прекрасно орудовала ножами. Солдат не хотел нарываться, пока был хотя бы призрачный шанс выбраться отсюда целым и невредимым.

На операционном столе появился поднос с инструментами. Солдат мог бы схватить нож и перерезать Хилл горло, пока она моет руки. Но однажды он был у нее, когда Беннер разбил ему лицо. И она не причинила Солдату зла. На подносе с инструментами не было пилы, а конструкция стула, на котором он сидел, не предполагала ремней и стяжек. Если он нападет, кто сказал, что на ее место не придут те, у кого все это есть?

Хилл размотала повязку и покачала головой:

– Как же вы так умудрились?

– Стекло, – проскрипел Солдат, как и велел ему Роджерс. Кажется, от него был какой-то прок.

– Потерпите немного, мистер Барнс. Сейчас я дам вам обезболивающие, – сказала Хилл, по своему трактуя его неразговорчивость.

Она сделала укол – Солдат внимательно следил, чтобы ничего кроме шприца в ее руках не появилось – и велела подождать пару минут.

– Больно? – спросила она, прикоснувшись к руке.

– Да, – сказал Солдат, стараясь, чтобы его голос звучал не так буднично, но и не слишком нервно. Баки справился бы с этим лучше. Вот только сейчас он не мог функционировать.

– А сейчас? – переспросила Хилл через некоторое время.

Солдат покачал головой. Это была не боль. Ничего такого, чего он не мог бы выдержать. Но Баки бился в агонии и страхе, поэтому Солдат пошел на риск и дал вколоть себе неизвестную жидкость.

– Сейчас я промою рану. Нужно проверить, не осталось ли там осколков. Продезинфицирую ее. Пальцы почти не пострадали, но порез на руке достаточно глубокий, так что лучше зашить. Трех швов, думаю, будет достаточно. Не так уж и много, мистер Барнс?

– Да, – согласился Солдат.

– А вы хорошо держитесь, – продолжала Хилл. – Кажется, мистер Роджерс волновался сильнее, чем вы сами. Может быть, стоило оставить его здесь? Вы держали бы его за руку, чтобы он не переживал.

Солдат бросил на нее холодный, полный презрения взгляд.

– Простите, – смешалась она. – Хотите, чтобы я отвлекала вас разговором или лучше не надо?

Солдат отрицательно покачал головой. Он не любил разговоры. Слова всегда лживы. Роджерс обещал прикрывать его, а сам сбежал. Предатель. Трус. А Солдат ему почти поверил.

Хилл уже закончила обрабатывать рану, когда вернулась Шерон, а вместе с ней Ситуэлл.

– Доктор Пирс сейчас на совещании, – сказал он, присаживаясь рядом с Солдатом. – Издержки того, что вас лечит лучший из нас, – фальшиво рассмеялся он.

Солдат ненавидел Ситуэлла почти так же сильно, как Пирса. Это была животная, иррациональная ненависть, крепко замешанная на страхе, хотя Ситуэлл не делал ему ничего плохого. Но его боялась и ненавидела Романофф. Они не были союзниками, но она тоже была Солдатом. Он видел это, хотя, скорее всего, она не знала об этом сама. Но Солдат ясно считывал сигнал опасности и верил Романофф, как равный равному.

Но Солдат был рад, что прислали именно Ситуэлла. Пирс или Фьюри сразу раскусили бы, кто перед ними сейчас. Ситуэлл не обратил на Солдата никакого внимания. Он был слишком занят собой. Или был слишком глуп для этого.

– Так что с вами побуду я, – продолжал Ситуэлл.

– Мне никто не нужен, – сказал Солдат.

Ему нужен был Роджерс, но тот сбежал с поля боя. Когда боль в руке угасла и стало понятно, что Хилл не будет его увечить, в груди Солдата разлилась новая, незнакомая боль – боль предательства. Может быть, у Роджерса еще найдется оправдание. Лучше бы нашлось, и, может быть, Солдат не станет планировать, как задушит его ночью подушкой.

– Самостоятельность – это важный шаг к выздоровлению, – фальшиво рассмеялся Ситуэлл. – Но порядок есть порядок. Кто-то должен быть рядом на случай непредвиденных ситуаций. Так что, уж простите, за руку вас сегодня держать буду я.

*

По всеобщему мнению, Баки очень хорошо перенес и собственное ранение, и лечение после. Но ему на всякий случай все же дали какое-то успокоительное. Не очень сильное, но после него страшно тянуло в сон. Так что остаток дня Баки провел в своей постели, подтянув ноги к груди и уткнувшись в стену.

Хилл сказала, что организму нужно отдыхать и набираться сил, так что Баки весь вечер никто не тревожил. Только на минуту заскочил Пирс, решивший лично принести ужин. Он велел санитару забрать поднос, что парой минут раньше притащил Стив, пожелал доброго здравия, похлопал по плечу, вызвав приступ смутной, пульсирующей боли в ладони, и ушел.

Только Стив просидел с ним весь остаток дня и вечер. Он снова мерил комнату шагами, чертил что-то в блокноте, переставлял с места на место свой цветок, но сейчас это скорее раздражало, чем пугало.

– Ты спишь, Баки? – спросил наконец Стив. Он присел на корточки рядом с кроватью, и голос звучал прямо над ухом. Баки отодвинулся к стенке и услышал тяжкий вздох.