*

Как часто бывало, Баки вышел от Пирса слегка растерянным и подавленным. Он чувствовал себя невероятно глупо с этой коробкой кренделей в руке. Пирс не говорил ничего такого, был любезен и честно обсудил с ним возникшие проблемы. И все же Баки казался сам себе маленьким ребенком, которого сначала не взяли в парк развлечений, а чтобы он не ревел, заткнули рот конфетой.

Впрочем, Пирс не был самым нелюбимым из докторов, к которым Баки довелось попасть, хотя и любимым тоже не был. После первого серьезного приступа, когда Баки попал в психушку в первый раз, с ним работал доктор Зола. Его методы были жесткими, порой даже жестокими, и когда Баки смотрел на него, то в его голове крутилось только одно слово: «Трентон». Тем не менее, Зола смог в кратчайшие сроки поставить его на ноги, превратив из кричащего комка ужаса в относительно функционального члена общества. Потом у Золы начались проблемы с лицензией. Баки говорили, что ему повезло, что его случай оказался слишком тривиальным, чтобы вызвать «научный» интерес Золы. Но Баки слухам не верил, и, может быть, продолжал бы лечиться у него, если бы управляющий трастовым фондом не уперся рогом и не отказался платить за лечение у «этого нового Уолтера Фримена».

Доктор Карпов тоже был ничего. Баки в нем подкупала северная сдержанность, экзотический акцент и военная выправка, хотя он прекрасно знал, что вся семья Карпова эмигрировала сначала в Европу, а потом в Америку еще до всей этой истории с коммунизмом, и никто из них не держал в руках оружия страшнее стетоскопа. Однако Карпов тяготел к групповой терапии, вел свой блог на ютубе. К настоящему времени он полностью оставил клиническую психиатрию в пользу вебинаров и консультаций по скайпу. Баки понимал его решение. Он сам был свидетелем однажды, как психи на сеансе арт-терапии разволновались после предложения нарисовать свое эмоциональное состояние и начали закидывать Карпова гуашью. Баки тогда среагировал и позвал санитаров первым. И хотя Карпов утверждал, что гуашь – не худшее, чем в него кидали в его врачебной практике, он подарил Баки несколько ключей на свои вебинары, которые, впрочем, категорически не рекомендовал смотреть при его клиническом состоянии. Но в целом Баки был согласен, что впаривать неудачникам «мотивационную подзарядку» за пятьсот долларов за сеанс куда безопасней и спокойней, чем то, с чем приходилось работать Карпову раньше.

После Карпова Баки сменил еще пару лечащих врачей и больниц, но ничего вразумительного о них сказать не мог. Когда среди множества брошюр ему попался буклет клиники Щ.И.Т., когда он получил в ответ на письмо согласие его принять, а потом сам главный врач решил вести его случай, это казалось настоящей удачей. Больница была известной, более того, в ней лечился и ее собственник, а у Александра Пирса во врачебной среде была репутация непревзойденного практика. Правда, злые языки говорили, будто секрет высокого процента выздоровлений среди его пациентов в том, что он заведомо выбирал несложные случаи и хорошо поддающихся терапии пациентов, но Баки это не только не отпугнуло, а, напротив, обнадежило. Он очень хотел оказаться легким случаем и скорее поддаться любой терапии, которую ему предложат.

Баки верил Пирсу, его способности обернуть обстоятельства на пользу пациенту. Если он говорил, что присутствие соседа в его жизни, пусть и вынужденное, принесет пользу – так оно и есть. Но Баки очень, очень не хотел соседа. Даже если он правда хороший парень, даже если он лучший человек на земле. Не то чтобы Баки не любил людей. Просто он не любил новых людей. Его пугали новые люди, и должно было пройти очень много времени, пока опасный незнакомец превратится в подозрительного типа, потом в сомнительного знакомого, потом в безобидного приятеля, и, наконец, в надежного друга. Неоспоримым преимуществом психиатрической клиники было то, что контингент менялся не очень часто. А если среди санитаров или пациентов появлялись новички, Баки можно было не контактировать с ними до тех пор, пока он не перестанет вздрагивать, замечая их лица. С соседом по комнате такой трюк не прокатит, как ни старайся.

Баки на автомате добрел до своей палаты, набрал в легкие побольше воздуха, зажмурился и толкнул дверь. Он чувствовал себя преступником, которого отправили на смертную казнь, Люком Скайуокером, запертым в мусорном прессе, куклой вуду, летящей в печку, водолазом, которого схватил за ногу гигантский осьминог и потащил на дно с неопределенной целью.

Он постоял в дверях некоторое время, но ничего не случилось. Баки успел отмести мысль об осьминоге как нездоровую, почувствовать, что у него слегка затекли брови от слишком длительного зажмуривания и усомниться, так ли мил его сосед, если, увидев замершего как столб человека, даже не спросил, все ли с ним в порядке. Психиатрическая больница – это то место, где принято очень чутко следить за состоянием окружающих. Хотя бы из соображений личной безопасности.

Баки открыл глаза и увидел чистую, прибранную и совершенно нежилую палату. Он выругался, вспомнив, что его перевели в соседнюю. Он так перетрусил, готовясь увидеть перед собой нового соседа, что чувствовал себя совершенно вымотанным. Все, чего он хотел – это добраться до своей постели, упасть на нее, спрятаться под одеяло и никогда не выползать на свет божий. Поэтому он не стал морально готовиться – или, скорее, накручивать себя – перед тем, как зайти. Он просто вежливо постучал и, выждав несколько секунд, вошел внутрь.

Соседа он увидел сразу. Он как-то привык потенциально опасные вещи замечать первыми. На одной из кроватей сидел парень. Он и правда казался тихим. Во всяком случае, сидел он спокойно, как примерный ученик, сложив руки на коленях, с ровной, как доска, спиной, и смотрел в противоположную стену. Это могло бы выглядеть пугающе, но Баки, наоборот, моментально успокоился. Он твердо выучил в психиатрических лечебницах: безопасней и тише людей, до стеклянного взгляда накачанных успокоительным, сложно себе представить. Правда, возникали неприятные вопросы, зачем тихому и спокойному парню вообще потребовались сильнодействующие успокоительные, но Баки предпочитал решать проблемы по мере их поступления. Он сделал несколько шагов вперед, попутно разыскивая взглядом сумку со своими вещами. Он совсем потерял бдительность, когда сосед с поразительной для человека, накачанного транквилизаторами, скоростью встрепенулся, подскочил на ноги и с нечеловеческий улыбкой во все лицо протянул Баки руку:

– Стив. Стив Роджерс, – радостно сообщил он.

Его глаза были широко распахнуты и казались почти черными из-за расширившихся зрачков.

Баки, застигнутый врасплох, только бессмысленно переводил взгляд от его руки к его лицу. Время тянулось, а Стив так и стоял на месте, не шелохнувшись, с протянутой для приветствия рукой. Баки готов был поклясться, что за это время он так ни разу и не моргнул.

Немного придя в себя от неожиданности, Баки понял, что пора что-то ответить. Было бы правильным пожать протянутую ему руку, но было нечем. Его единственная рука была занята коробкой, которую дал ему Пирс. Баки неловко дернул ею в сторону Стива.

– Ох, прости меня, – проговорил тот. – Я не подумал, черт, прости, пожалуйста.

Его голос звучал очень взволнованно, но выражение лица ничуть не изменилось. Он все так же счастливо и чуть застенчиво улыбался и пялился на Баки тяжелым пронизывающим взглядом.

– Ничего, – пробормотал Баки; он бросил коробку на тумбочку и протянул руку в ответ. – Я Джеймс Барнс, но зови меня Баки.

– Конечно, Баки, очень рад с тобой познакомиться, Баки, – ответил Стив и затряс его руку. Рукопожатие было каким-то слабым и суетливым, чего Баки не любил, однако ему пришлось приложить усилие, когда он решил, что оно затянулось. Стив вцепился в него так крепко, как будто не хотел отпускать.

– Прости, прости меня, Баки, – снова заговорил он, и его улыбка все же стала чуть более растерянной, чем счастливой.

– Все в порядке, – повторил Баки. – Так, значит, я сплю там? – спросил он, махнув рукой в сторону кровати, противоположной той, на которой сидел Стив.