Солдат был сильным, умным и хитрым. Он ничего и никого не боялся. Но когда речь шла о переговорах, то здесь он понимал свою слабость. Поэтому он ничего не ответил. Поэтому он отступил. Поэтому Баки Барнс, ссутулившись, схватил со стола щедро политый глазурью крендель, отломил кусок, и, запихнув его в рот, со стоном спросил:
– Зачем?
*
За тот год, что Баки провел в психиатрической лечебнице, он попадал в изолятор только пять раз. И каждый раз – ни за что. Сначала он сцепился с Беннером, но, как потом объяснили более опытные больные, каждый первый разговор новичка с этим тихоней, больше похожим на доктора, чем на психа, заканчивался дракой. Второй раз причиной было неправильно подобранное лекарство. Вместо того, чтобы чувствовать покой и умиротворение, Баки проснулся среди ночи с тревожным чувством, что именно через его палату проходит огромная трещина, из-за которой вот-вот рухнет все здание. Он сперва перевернул кровати и тумбы, укрепляя с их помощью несущую стену, а потом, спохватившись, что его знания о расположении не точны, начал срывать со стен картины и ногтями соскребать краску. В третий раз случилось недоразумение. Клинт попросил его достать пару таблеток «для настроения», что он припрятал в одной из шахт вентиляции, и Баки попался с кучей сильнодействующих лекарств в руках. В инциденте быстро разобрались, но к тому моменту Баки успел повздорить с одним из санитаров, который в шутку шепнул Баки, что это тянет на «хранение и сбыт наркотиков» и Барнсу пора готовиться переехать из уютной и чистой палаты в холодную и грязную камеру. Он довольно грубо схватил его за локоть и потащил, и Баки, не слишком тогда разобравшийся в местных порядках, не на шутку испугался. А когда он пугался по-настоящему, то ни к чему хорошему это не приводило. Еще два приступа случились во время лечения. Их Баки помнил не очень хорошо. Они прорабатывали с Пирсом травматичные испытания, а потом Баки очнулся в комнате с мягкими стенами, связанный по рукам и ногам. Теперь вот они договорились, что Пирс попробует гипноз. По всей видимости, сеанс прошел не слишком удачно. Во всяком случае, об этом говорил подбитый глаз санитара Рамлоу и заживающая царапина на лице Пирса. Баки не помнил, как нанес эти раны, но был уверен, что нанес их сам.
В общем, Баки не был буйным, иначе бы он не жил в крыле, больше похожем на гостиницу или пансионат, чем на психиатрическую лечебницу. Просто он был очень невезучим.
В общем-то, к настоящим сумасшедшим он тоже не относился. Именно поэтому, должно быть, настоящие психи с настоящими диагнозами посматривали на него свысока. Поэтому Клинт и выбрал его тогда пешкой в своих сомнительных махинациях с таблетками. Баки не ловил глюков, не разговаривал с голосами в голове, не преследовал красных шпионов, которые собирались захватить весь мир. Баки был банальным травматиком с приступами страха и избирательной амнезией.
Конечно, и с ним случались неприятные инциденты, ну а как без них? Если бы все шло гладко, он бы не оказывался здесь раз за разом. Впрочем, это уже перестало тревожить Баки. Когда речь зашла о госпитализации в первый раз, он здорово запаниковал. Однако давно понял, что и в психушке живут люди. В этот раз, самое длительное свое содержание в клинике, ему это даже нравилось. Не нужно было ходить на работу, убираться в квартире, думать о завтрашнем дне. Ему не надо было думать даже о своей больной голове, прикидывая, пора ли уже пить лекарства или еще можно потерпеть. Тут за него думали профессионалы.
И все же, когда Пирс объявил о том, что Баки уже оправился от гипноза и спровоцировавшего его приступа агрессии, он не обрадовался. В изоляторе жить было очень некомфортно, да он и не был рассчитан на длительное содержание. Но пока Баки был там, он не чувствовал обычного для себя страха. Почти. Может, все дело было в куче лекарств, которыми его накачивали, или в подсознательном желании запереться в комнате без окон и дверей и наконец оказаться в полной безопасности. А Баки всегда чувствовал, что находится в опасности. Он не боялся чего-то конкретного, у него не было фобий. Он просто боялся, и иногда это чувство выходило из-под контроля.
– Зачем? – проворчал Баки, отламывая и отправляя в рот очередной кусочек кренделя вприхлебку с ароматным кофе. Пусть его и мучил страх перед всем, что находилось за пределами изолятора, на вкусную еду он не распространялся.
– Чтобы лечиться. Чтобы выздороветь. Чтобы жить! – ответил Пирс, пафосно вскинув руки на последней фразе. – Ты демонстрируешь неплохие результаты. Шаг за шагом, Баки. Не обязательно, чтобы эти шаги были большими.
Баки скептически хмыкнул в ответ. По его внутренним ощущениям он совсем не продвинулся по сравнению с тем, как начал. Но он впервые лежал в такой дорогой и такой известной клинике, обещавшей к тому же проработать не симптомы, а причины его проблем, и что по окончанию лечения он выйдет почти здоровым человеком.
– Не будь к себе слишком строг, – продолжал Пирс. – Этот инцидент, ужасный, отвратительный, недопустимый, в нем нет твоей вины. Я целиком и полностью беру за него ответственность на себя. Использовать гипноз было моей идеей, и то, что твой разум отреагировал на воздействие агрессивно – мой просчет. Прости меня за него, – примирительно улыбнулся Пирс, подкладывая Баки на тарелку новую сладость.
– Спасибо, Александр, – ответил Баки. Пирс просил называть его, вопреки обычным порядкам, по имени, считая, что это создаст более доверительные отношения между ним и пациентами, которыми он занимался лично.
– Я очень сожалею о том, что произошло. Но, думаю, произошедшее не повлияло на твое самочувствие?
Пирс был очень любезен и рассыпался в извинениях, что было для него совершенно не свойственно, а значит, он и правда где-то сильно накосячил. Впрочем, так оно или нет, три дня взаперти все равно пришлось сидеть Баки.
– Я ничего не помню о сеансе, – признался Баки. – Это хорошо или плохо?
– Провалы в памяти сами по себе – очень плохой симптом. Но в нашем случае он сыграл нам на руку, – ответил Пирс. Он снова потрепал Баки по плечу так, что тот едва не пролил остатки кофе себе на колени. – Так что смотри, твой разум тебя защищает! Дадим ему шанс.
– Дадим, – неохотно согласился Баки.
– И, кстати, у меня для тебя еще одна хорошая новость, – сказал Пирс.
Судя по всему, именно она стала причиной необычайно приподнятого настроения и особой любезности Пирса. Баки начал подозревать, что ничего хорошего эта новость ему не принесет.
– Мы с коллегами посовещались и решили, что ты достаточно оправился, чтобы жить в одной палате с другим пациентом.
– Что?! – воскликнул Баки. – Это еще зачем?
– Коммуникация – важный элемент терапии.
– Я коммуницирую с Тони и Клинтом, – возразил Баки. – И с другими тоже. Но не думаю, что мое состояние позволяет…
Пирс вздохнул и присел на край стола, наклонившись к Баки, будто собирался поделиться секретом.
– Дело не только в этом, – проговорил он. – Но ты молодец! Не думай, что я не заметил, что у тебя появились здесь друзья. Но твой трастовый фонд не покрывает индивидуального содержания на постоянной основе. Когда это было необходимо – мы исхитрялись как могли, чтобы и обеспечить тебе условия, и не выбиться из суммы, которую ты можешь платить. Но сейчас мне нечем оправдать перед попечительским советом то, что ты живешь один. Так что – либо сосед, либо – другая клиника. Знаешь, что это значит?
– Знаю, – обреченно согласился Баки. – Значит – сосед.
– Ну, не грусти. Все не так плохо. Он тихий, спокойный парень. Ты быстро к нему привыкнешь. Я бы ни за что не стал подселять к тебе кого-то, если бы не был уверен, что вы поладите. Ты ведь доверяешь моим решениям?
И хотя Баки из-за решений Пирса провел несколько дней в изоляторе, ему не оставалось ничего иного, кроме как согласно кивнуть. И запихнуть в рот еще один кусочек кренделя, пока Пирс не велел идти к себе.
– Вот и отлично, – сказал Пирс. – Теперь иди, отдохни. И знаешь, возьми это себе, – он протянул Баки коробку с выпечкой. – И не забудь угостить своего нового друга.
