– Это безумие, – проговорил Эрик. – Только и разговоров, что о войне. Всех держат в панике.

– И под контролем, – вставила я.

– Вините в этом кайзера, – сказал Кук. – Он силен – и побеждает на одном континенте. Может победить и на другом – почему нет?

Я наблюдала за всеми военными перипетиями издалека. В каком-то смысле все это началось еще во времена Марсианской войны. Британский флот, лучший в мире, оказался бессильным против угрозы с неба. Когда мы с Фрэнком отплывали из Англии на пароходе, мы видели ла-маншскую эскадру, выстроившуюся вдоль устья Темзы, – как выразился Уолтер, моряки «зорко наблюдали за победоносным шествием марсиан, бессильные, однако, ему помешать». Так что после войны случились масштабные перестановки: финансирование резервной армии было повышено, а флота – напротив, урезано. Все это сопровождалось причитаниями об утрате традиций и жестким соперничеством между разными видами войск. Частью этой стратегии стало подписание с кайзером в 1912 году довольно унизительного пакта о ненападении – это было сделано во избежание гонки военно-морских вооружений.

После ужасов марсианского вторжения милитаристская направленность Марвиновского режима срезонировала с общими настроениями. Отдельные предприимчивые дельцы обернули это в свою пользу: портные стали шить униформу, кожевники – изготавливать портупеи, кобуры, сапоги и прочее обмундирование, а военные заводы неустанно штамповали оружие, готовясь кинуть его в разверстую пасть грядущих войн…

Все это в конце концов привело к тому, что в 1914 году союзники нас предали.

Филип потер подбородок.

– Что бы вы ни думали о национальных интересах и обо всем подобном, многие из нас испытывали жгучий стыд из-за того, что мы стояли в стороне, когда Германия обрушилась на Бельгию и Францию всей мощью своих машин – тем более что мы сами пережили такую атаку со стороны марсиан. Неудивительно, что у американцев все это вызвало отвращение.

– Мы, слава богу, в то время изливали свою желчь на ирландцев, – с циничной усмешкой сказал Кук. – А что до войны янки с немцами – возможно, марсиане снова к нам пожалуют, и она кончится, не начавшись.

В этом был парадокс Альберта Кука. Его нельзя было назвать умным человеком в привычном смысле слова, и он явно был малообразованным, но он умел ухватить общую картину. И его последнее предсказание, высказанное в шутку, конечно же, оказалось правдивым.

Филип завел машину.

– Не будем медлить. Я знаю в Петерсфилде неплохой бар, где можно перекусить…

Едва перевалило за полдень, когда я узнала, что такое Суррейский коридор, о котором говорил Филип.

Мы ехали через Гилфорд. Когда мы миновали Хай-стрит, перед поворотом на Лондон-роуд дорогу преградил шлагбаум – вроде тех, что бывают на железнодорожных переездах. Филип замедлил ход, и мы пристроились к небольшой веренице машин: шлагбаум поднимался и опускался, пропуская их одну за другой.

Когда пришел наш черед, к окну водителя подошел полицейский. Он был одет в форму, но на ней не было личного номера, а из кобуры на поясе торчал револьвер. Филип предупредил, чтобы мы заранее приготовили документы. Их унесли в небольшую будку на обочине дороги и тщательно изучили. Мне ожидание показалось невыносимо долгим, но Эрик и Кук, лучше знакомые с нынешними английскими реалиями, вынесли его стоически.

Этим дело не кончилось. Нам по очереди пришлось выйти из машины и проследовать в будку. Эрика и Кука быстро отпустили. Последний, возвращаясь, улыбался.

– Там у бобби лежит моя книга. Попросил меня поставить автограф. Ха!

Словом, с ними все прошло гладко – в отличие от меня. Дежурный офицер оказался низеньким и сердитым, с усами по немецкой моде – длинными, уныло висящими. В Лондоне мне предстояло увидеть еще немало таких усов.

– Мне очень жаль, мисс, но вам придется побыть здесь какое-то время, – сказал он.

– Филип! – крикнула я.

Филип Паррис был представительным человеком даже по меркам марвиновской Британии. Как только он встал рядом со мной, я еще раз спросила, за что меня задерживают.

Усатый офицер взглянул в свои записи.

– Мисс, в 1908 году вы стали членом запрещенной организации – Женского социально-политического союза…

Филип разразился смехом:

– Так вот в чем дело! Вы суфражистка!

– Да, я была суфражисткой, – сказала я и поправилась. – И до сих пор ею остаюсь. Что, теперь это преступление?

– Вообще-то да, Джули. Но с этим мы разберемся.

Благодаря познаниям в области английской бюрократии и силе характера Филип быстро убедил офицера, что нет никаких свидетельств, указывающих на мою причастность к покушениям и нападениям. Я не участвовала ни в убийстве премьер-министра Кэмпбелла-Баннермана на открытии Могилы испепеленного солдата – величественного мемориала в память о павших от тепловых лучей, – ни даже в стихийных протестах, участившихся после полулегальной победы Марвина на выборах в одиннадцатом году, вследствие чего движение запретили. В конце концов после долгих телефонных переговоров Филип вытащил меня в обмен на заверения, что в Лондоне я явлюсь в полицейский участок и Филип собственной персоной выступит гарантом моего хорошего поведения.

Хотя я была благодарна Филипу, с учетом всех обстоятельств было весьма унизительно полагаться на помощь мужчины.

Так меня встретила новая Британия. Мы поехали дальше.

Гилфорд остался позади. «Бентли» легко скользил по практически пустой дороге. И вот мы въехали в те края, где когда-то расхаживали марсиане.

Вы наверняка видели карты этой местности, которые рисовали с самого конца Первой марсианской войны. Зона боевых действий начиналась к юго-западу от Уокинга, на Хорселлской пустоши, где в полночь 14 июня 1907 года приземлился первый цилиндр. Затем землю испещрили новые воронки, складывающиеся в неровные треугольники – следы от цилиндров, упавших за девять следующих ночей. Они тянулись через Суррей до центрального Лондона и дальше. (Конечно, в расположении шрамов, оставшихся на лице Земли, была своя логика, которой я в то время не понимала, но об этом речь пойдет позже.) Эту полосу разрушений вскоре прозвали Коридором. С тех пор природа, насколько я могла судить, взяла свое – опустевшие поля покрывала зеленая трава, яркая даже в сером мартовском свете.

Но мы увидели и руины в центре Уокинга – эту часть города не стали восстанавливать, и она стояла словно памятник погибшим. Горькая ирония судьбы: в свое время Уокинг был печально известен тем, что там построили первый в Британии крематорий, а теперь сам город превратился в некрополь.

Мы ехали по пустынной сельской местности. Исключая дорогу, здесь не было никаких следов цивилизации – я не видела ни оград, ни домов, ни даже живых изгородей.

– Даже после зачистки эта земля осталась заброшенной. От черного дыма, который применяли марсиане, и от красной травы, которая в изобилии здесь разрослась, остались следы – как считается, ядовитые. Поэтому здешние земли ни к чему не пригодны.

– Конечно, этим удобно прикрываться, – с усмешкой заметил Альберт Кук.

Ближе всего к месту высадки марсиан дорога подходила в Пирфорде. Там мы заметили солидное здание из бетона и рифленого железа, с колючей проволокой и вышками по всему периметру, вооруженными часовыми и беспечно развевающимся британским флагом. Чтобы подобраться ближе к яме, пришлось бы проехать через еще один пост – куда более внушительный, чем в Гилфорде.

– Я вообще не вижу отсюда воронку, – пожаловалась я.

– Ничего удивительного, – отозвался Филип. – Так со всеми ямами. Слишком важные объекты, чтобы по воскресеньям пускать к ним ротозеев и торговцев лимонадом.

– Более того, – добавил Кук, – там идут какие-то научные изыскания. Сделали из ям что-то вроде лаборатории. Ученые, изобретатели, военные – все возятся с марсианскими машинами. Видимо, пытаются приспособить их для людей.