Мистера Кавана в меньшей степени интересовала необходимость пожать руку Ньюта, чем возможность что-то ещё сказать Тесею.
— Сам удивлён нашей встрече. Ваша матушка сказала, что вы сегодня в Министерстве до ночи. Старик Эвермонд наконец-то понял, в чьи руки должен передать управление Авроратом, не так ли?
— Планы Министра мне неведомы. — Холод в голосе снявшего пальто Тесея ощущался физически.
— И всё же, кому как не вам? Вы — наш герой. Показали этим спесивцам из Министерства, каким должен быть настоящий любящий свою страну волшебник. Хотел бы я, чтобы мой сын был похож на вас. Но, увы, увы…
Тесей побледнел, правая рука дрогнула, чуть не сжавшись в кулак.
— Седрик был…
— Тесей, тебя ждёт письмо из Министерства. — Из столовой рыбкой выскользнула мама, цепкими руками обвивая локоть мистера Кавана. Шляпка на её рыжих волосах чуть сбилась и была припорошена лёгким снегом. — С пометкой «срочно».
Она обворожительно улыбнулась обернувшемуся к ней мистеру Кавану, столь растерянному, будто он не знал, что помимо Тесея в семье Скамандеров есть кто-то ещё:
— Бэзил, я обещала показать вам оранжерею. Неужели эта скучная политика вам приятней моего общества? — На мгновение губы её обиженно дрогнули.
— Что вы, Капелла, — мистер Каван не смог устоять перед её дипломатическим очарованием, — конечно, никоим образом не хотел вас расстроить, и уж тем более не буду отвлекать вашего сына от работы.
Тесей тут же воспользовался предоставленным шансом и словно испарился. Замешкавшийся Ньют успел поймать встревоженный взгляд матери, прежде чем входная дверь захлопнулась, прерывая восторженный поток ботанических описаний.
Ноги и, если так можно сказать, чутьё провели его по коридору сквозь всё Северное крыло. Мимо портретов дедов и прабабок, пращуров, вереницы дальних греческих родственников в струящихся вдоль тел одеждах, о чём-то перешептывающихся, наблюдая за стремительным шагом потомка.
Музыкальная комната встретила его лунным светом, отражённым от белоснежных сугробов за окном и единственной зажжённой лампы на комоде, у ножек которого валялся скомканный белый чехол. Здесь же на дне хрустальной пепельницы тлела первая в новой нескончаемой череде сигарета.
Нестройные, немелодичные звуки повисали в воздухе неоконченными отрывками. Как пытающийся подобрать мелодию юный пианист, Тесей нажимал то на одну, то на другую клавишу, вслушиваясь. Лёгким движением он коснулся сразу нескольких, вырывая из инструмента тяжёлую, бьющую по ушам трель, а потом резко опустил крышку, утыкаясь лбом в пюпитр.
— Когда я очнулся в госпитале, — он развернулся на пуфике, бессильно опустив руки, — Персиваль в каждый свой визит говорил, усмехаясь, как мне повезло: «Лицо не задело, остался красавчиком». Меня же это волновало меньше всего.
Ньют быстро пересёк комнату, опускаясь перед братом на колени.
— Все умерли. Фоули, Олдридж, Бродвей… Дора. Мы были там вместе, но выжил только я. Им же достались лишь посмертные ордена и общая могила. А меня навестили из Министерства. Награждение, слава, статьи в газетах… И умереть за сохранение Статута вдруг стало почётно.
Потянувшуюся за сигаретами руку Ньют перехватил на середине пути и вернул на колено, крепко прижав ладонью.
— Я уходил, понимая, что могу не вернуться. Но к тому, что мной вдохновятся люди, я готов не был. В газетах писали, что Добровольческие отряды защищают наш мир от разоблачения. Что вопреки желаниям трусов-политиков мы жертвуем собой ради общего блага. Что мы — герои, — последнее слово он произнёс с пока непонятным Ньюту омерзением. — Молодые, такие как ты, начитались этих агиток. В газетах ведь не писали о кентаврах в Аргонском лесу, о кельпи в Изонцо, о том, с чем приходится сталкиваться каждый день, особенно если пошли слухи о проклятых вещах на передовой… Не все смогли через это пройти.
Ньют помнил и статьи, и портреты брата. Его красивое лицо, словно созданное для колдографий. В меру суровый взгляд, уверенно расправленные плечи. Вдохновляющий образ преследовал всюду, как чары Надзора. И «а вы не родственник ли того самого Скамандера?» звучало всё чаще.
— Зачем ты пошёл на войну, Ньют? — Дрогнувший голос брата заставил сжаться. Запершило в горле.
— Драконы. — В голове сами собой всплывали образы: заснеженные пики и величественные железнобрюхи, чьи огромные крылья, казалось, могли закрыть небеса. Огненные всполохи, заставляющие прочих драконологов нервно поглядывать вверх, тогда как Ньют восхищённо замирал и широкая улыбка расцветала на его лице. Подобный раскатам грома рык, дрожь земли, на которую опускалось многотонное тело. — Я мечтал узнать о них больше с той поездки в Альпийский заповедник. А потом услышал о карпатской программе и сбежал. — О роли в этом некоторых их общих с Тесеем знакомых он умолчал.
— Но одних драконов тебе всегда было мало, — хрипло усмехнулся Тесей, кивая на чемодан, прислонённый к стене у двери.
Ньют заглянул в его голубые глаза, отливающие болезненной синевой. Две льдинки — двери в мир холодной стужи. Лита когда-то, очень давно, рассказывала ему о девочке, что пыталась растопить ледяное сердце названого брата. Маггловская сказка, откуда только Лита её знала?
— Я восхищаюсь тобой. Ты вырастил меня, всегда был рядом, всегда — на моей стороне, даже когда я ждал от тебя другого. Ты лучший старший брат, о котором можно мечтать. Но стать тобой я никогда не хотел. — Он робко улыбнулся и, пошарив за пазухой, вытащил помятую и немного липкую упаковку лакричных палочек. — Когда захочется покурить, попробуй пожевать их.
Тесей раскрыл коробку, подцепил одну и, поднеся ко рту, сжал зубами, от чего тёмно-красная палочка дёрнулась вверх, стукнув по кончику носа.
Ньют поднялся с колен, присаживаясь на свободную половину пуфа, принимая из протянутой руки лакричную палочку. В молчании они жевали, думая каждый о своём. Ньют — о моральной стороне полуправды, Тесей… хоть кто-то знал ли наверняка, что творится в его голове?
— Я мог бы научить тебя паре приёмов, — прервал молчание Тесей. — Мало ли что тебе понадобится в будущем.
— Как когда ты учил меня драться на кулаках?
— Ты ещё считал, что мне просто нравится валять тебя по траве.
— Больше не считаю. — Ньют отогнал пару неприятных воспоминаний и размял кисть руки. — И в этот раз я тебя одолею. И… — Он почувствовал, что краснеет. — Может, сыграем? Мамину любимую.
Тесей провёл ладонью по лакированной крышке рояля раз, другой, как ищущий неровности реставратор. Замер, приподняв руку, но потом всё же покачал головой.
— Не в этот раз. Завтра много дел.
— Слушание?
— Да. Я хотел…
Тесей замолчал, оборачиваясь в сторону двери. В комнату не вошла — впорхнула мама, не снявшая пальто, и снег, налипший на нежно-голубой ворс, лез в нос, когда она порывисто обняла обоих. Холодная рука гладила Ньюта по загривку, от чего по позвоночнику прошла лёгкая дрожь. Он звучно чихнул.
Мама выпустила их из объятий, продолжая улыбаться едва-едва, одними уголками губ, и глаза у неё влажно блестели. Но в комнате будто бы стало светло, как днём. И в памяти Ньюта воскресла мелодия. Мамина любимая.
***
Ночью Ньют так толком и не поспал. То и дело проваливаясь в дрёму, он видел мужскую фигуру в тумане и резко подскакивал на кровати, хватаясь за лежащую у подушки палочку. А если в сознании возникал не образ из недавнего прошлого, то мысли возвращались к слушанию, которое вдруг перенесли. Тесей после ужина сказал, что напишет одному товарищу, так что до утра новостей ждать не стоит.
Промаявшись в постели по меньшей мере пару часов, Ньют зажёг лампу и решил отвлечься чтением. Поначалу он останавливался после каждого абзаца, размышляя о белых пятнах, о том, что Тесей ему так и не сказал, но Ньют очень хотел бы знать, но потом описание особенностей психики единорогов завладело его вниманием до утра.
Позёвывая в кулак, он спустился в столовую, прикидывая, чем бы покормить ниффлера и Пикетта (как Ньют решил назвать смелого лукотруса), пока не купит в Косом переулке сушёных насекомых с запасом. Кажется, на леднике ещё осталось немного говядины…
