— Что? — он явно пытает её допросом. — В твоем случае, это не работает? — догадывается. — Зачем пытаешься уверить людей в то, во что сама не веришь?

— Я — не ты, — всё, что может сказать девушка в свое оправдание, но звучит это глупо, правда, за её ответом скрывается глубокая истина. Она — не Дилан. Дилан другой. Поэтому он может быть «идеальным» со своими особенностями.

Но О’Брайен не понимает. Ему надоедает сверлить бэзэмоциональное лицо девчонки, поэтому он устало вздыхает, качнувшись на носках вперед:

— Если бы особенности делали людей «идеальными», а они бы не чувствовали себя… — и замолкает, резко опустив глаза. Тея искоса наблюдает за ним, боясь подобных внезапных перемен на его лице. Оно… Мрачнеет. Выражение становится жестче, но в итоге парень моргает, без лишней грубости поднявшись:

— Неважно, — шепчет. — Этот разговор меня выматывает, — сует ладони в карманы кофты, начав пятиться назад. — Я просто хотел извиниться, а в итоге ты раздражаешь меня еще сильнее.

Оушин вдруг хмурится, но без негатива. Она как-то обеспокоенно ерзает, сжав пальцами свои колени:

— Когда-нибудь ты поймешь.

Смотрит. В упор. Дилан не избегает зрительной встречи, но закатывает глаза, отворачиваясь и махнув на девчонку ладонью. Идиотка. Что взять? Она же сумасшедшая. Черт знает, что несет.

Выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Оказывается в темном коридоре. Складывает руки на груди. Напряженным взглядом упирается в пол.

Идеальный.

Привлекательный.

Тея, ты и половины не знаешь о нем. Дилан даже усмехается. Если бы он трахнул её, она бы так не выражалась. Узнала бы, что за дерьмо ему нравится. Черт, окей, О’Брайен признается — во время приступов, он гребаный сексуальный маньяк. И в момент помутнения ему это чертовски нравится. Парень нервно кусает костяшки, чувствуя, как жжение усиливается. Он прикрывает глаза.

Да. Ему нравится. Но после охватывает отвращение. И он ненавидит себя. А потом снова хочет этого, как наркотик. За сексом следует опустошение и омерзение к своему существу. Потом принятие. Период спокойствия и желания более никогда подобного не повторять, потому что это ненормально. И вновь. Вновь он хочет. И сейчас Дилан…

Приоткрывает глаза.

Хочет.

Медленно оборачивается на дверь комнаты Теи.

Так. Ему необходимо уйти. На всю ночь.

Оушин продолжает сидеть на кровати. Продолжает смотреть в сторону двери.

Что она опять не так сказала? Ей показалось, она точно передала свои мысли.

Странно, но девушка считает Дилана «идеальным», потому что он, несмотря на свои «особенности», имеет тягу к жизни и продолжает двигаться, развиваться. О’Брайен полон сил, и Тея ему завидует.

Он стремится к спасению.

А она выбирает легкий путь решения проблем.

Дилан будет бороться за жизнь. Тея решит погибнуть при любом удобном случае.

О’Брайен спешно спускается вниз, пытаясь незаметно улизнуть из дома, но замирает, когда на пороге встречает Роббин, которая так же быстро обувается, параллельно натягивая куртку. Женщина оборачивается, взглянув на сына, который с явным недоумением пялится на неё, не решаясь заговорить первым.

— Представляешь, — Роббин наигранно улыбается, проявляя не совсем искреннее счастье на лице. — Одна из медсестер заболела, и мне разрешили отработать её смену, — хватает сумку. — В этом месяце у меня будет премия, — да, единственный плюс. Дилан моргает, дернув головой, чтобы вывести себя из состояния потерянности:

— Так… — хрипло откашливается. — Тебе нужна машина?

Женщина ищет ключи в сумке и с удивлением смотрит на сына, кивнув головой:

— Конечно, — это очевидно. Дилан закатывает глаза, ощущая, как разгорается его раздражение и необъяснимая злость, отдающаяся жаром под кожей, и он сжимает пальцами затылок, с выражением дискомфорта на лице поспешив к двери. Роббин, стоящая лицом к зеркалу, резко оборачивается, заметив в отражении, как сын минует её, распахивая входную дверь:

— Эй… — заикается, рванув за ним, выронив ключи. — Дилан, — приседает, поднимая звенящую связку, и выскакивает на крыльцо, тревожным взглядом врезавшись в спину парня, который довольно быстро оказывается у калитки, покинув территорию дома. Роббин устало опускает руки. Он ведь только пришел. Куда опять собрался?

Уже пропадает с глаз, сворачивая с улицы. Боже. Какой трудный ребенок, серьезно.

Женщина неуверенно оглядывается на прихожую. Не хочется оставлять Тею без присмотра, но ей нужно отправиться на работу.

***

Не могу объяснить свою способность, но обосновать её проявление очень просто. Я чутко сплю, меня может разбудить любой, даже самый тихий шорох, и в данный момент именно он пробуждает мое сознание, помогая вырваться из сна — обычной темноты, в котором пребываю, эмоционально отдыхая. Распахиваю веки, взглядом врываясь в непроглядный мрак ночи, и привычно реагирую на непонятный шум, протянув вялую руку к тумбочке, еле нащупав переключатель на лампе. И загорается неприятный теплый свет, въедающийся в мои глазные яблоки, я не могу позволить себе сжать их, пока не узнаю, что является источником звука. С еще легкой паникой разворачиваюсь на спину, упираясь локтями в кровать, и кое-как морщусь, не справляясь с подавлением сонливости, когда взглядом врезаюсь в парня, присутствие которого окончательно вышибает возможное здравое оценивание происходящего.

— Боже… — морщусь, держась на локтях, и сжимаю веки больных глаз. — Дилан? — хрипло шепчу, пальцами одной руки растирая лицо. — Боже… — повторяю, всё еще не веря.

— Приве-ет, — слышу этот голос. Этот тон, и со вздохом приоткрываю красные от прерванного сна глаза, уставившись на парня, как на кретина:

— Ты пьян? — понимаю. Не нужно быть «стеклышком», чтобы различить это. Дилан задвигает ящик моего стола. Он рылся? Что-то ищет?

— Нет, — с притворной улыбкой поворачивается ко мне всем телом, поднося бутылку… Пива, вроде, к губам. Пьет. Хмуро наблюдаю за его глотками, щурясь и морщась, ведь… Какого черта? Может, я уже в бред впала? Настолько данная ситуация кажется мне нереальной. Напряжением окутывается всё тело, но не скажу, что оно сковывает. По крайней мере, я не испытываю страха или паники.

— Что ты здесь делаешь? — бормочу шепотом, заерзав с озадаченным видом на постели, двигаясь чуть в сторону, когда Дилан немного шатающейся походкой приближается к кровати. Ладно, он не выглядит сильно пьяным, но поведение у него развязное.

— Не хочу казаться подозрительной совой, но, — шепчет, неуклюже присев на край матраса и выдвинув ящик тумбы. — Мне кажется, у тебя есть травка.

— Нет, — качаю головой, прикрыв опухшие веки, и пальцами поправляю спутанные локоны волос, убрав пряди за ухо. — У меня её нет, — мне удается наиграно возмущаться. На самом деле, травка у меня есть. Еще с того раза осталась, когда он сюда непрошенных гостей привел.

А вот теперь начинаю испытывать скованность и неприятное жжение в животе. О’Брайен с обреченным и огорченным вздохом разворачивается, закидывая ноги мне на кровать, и ерзает, удерживая бутылку пива навесу. Серьезно? Понимаю, что не могу отползти дальше. Дилан неуклюже двигается на кровати, ложась набок, ко мне лицом, а щеку подпирает кулаком, бутылку крепко держит, поставив на одеяло. Окей. Теперь мне пора бы начать паниковать или хотя бы переживать, но внутри по-прежнему ничего. Смотрю на парня, как на идиота, и обреченно вздыхаю, решая заметить:

— Роббин волнуется за тебя. Зачем портишь ей нервы?

А О’Брайен будто не слышит моих слов, опьянено улыбнувшись:

— Как дела? — отпивает пива, продолжая сощурено смотреть на меня, знаете, так, словно… В чем-то подозревает меня. Очень необычно. — Я хочу поболтать с тобой, — так… Это не совсем хорошо.

Я вздыхаю, качнув головой, и с неприязнью подмечаю:

— Тебе нужен душ. И сон.

— Я не такой уж и приятный собеседник, верно? — он на мгновение опускает голову, лицом трется о край скомканного одеяла, будто бы у него чешется щека, но он почему-то не додумывается использовать руку, ладонью которой вновь подпирает голову. Подозреваю, что он догадывается о наличии у меня наркотиков, поэтому ждет, когда сознаюсь, лишь бы избавиться от него, но я не сдаюсь, продолжив внушать ему необходимую мысль: