— Я была бы рада наличию любых отношений.

Дилан касается ручки двери, застыв, и с каменным выражением лица оборачивается, провожая мать взглядом. Та обходит капот автомобиля, отвечает на зрительное давление, дернув бровями:

— Не, ну, а что?..

— Мама, — О’Брайен недовольно процеживает, и женщина сдается, подняв ладони, после чего садится в машину. Брук тянет меня к автомобилю, но сама садится между мной и женщиной, чтобы иметь возможность свободно общаться с ней. Не возникаю по этому поводу. По крайней мере, в салоне не повиснет натяжное молчание. Хорошо, что девушка отправляется с нами. Дэниел не выглядит общительным сегодня. Он садится впереди. Дилан занимает место за рулем, со вздохом оповестив:

— Чё? Погнали?

— Давно бы «погнали», если бы ты собирался активнее, — Роббин кладет сумку себе на колени, пристегиваясь. О’Брайен закатывает глаза, не пристегиваясь, и берется за руль, свое внимание посвящая вождению.

Одной рукой обнимаю рюкзак, который удерживаю у себя на коленях и животе, будто щит. Морально отгораживаюсь от людей. Непросто окунуться в собственное одиночество, когда с тобой в одном замкнутом пространстве находятся четыре человека. Взгляд обращаю в окно, изучая залитые солнечными лучами улицы, парки, дома, здания, прохожих, горизонт океана, парящих в голубом небе чаек. Всё. Наблюдаю, исследую, внешне оставаясь холодной. Этот небольшой город красив. Мне стоит это признать. Порт наполнен атмосферой спокойствия, отдаленности от суеты, присущей большим мегаполисам, в которых мне удалось побывать в свое время. Люди кажутся такими простыми, семейными. Точно, теперь я понимаю, что это за ощущение.

Будто я дома. Это так глупо, ведь мне не знакомо данное чувство легкости, которое дарит заключение в стенах помещения, где ты рос. Не могу сказать, что у меня был дом. Мое мнение, дом — это место, где ты можешь быть в безопасности.

Как я чувствую себя сейчас? Спокойно. Особенно, когда мы выезжаем с городских улиц на дорогу, что стремится через глубокий хвойный лес. Дальше и дальше. Понимание того, что ты отдаляешься от цивилизации одновременно пугает и завораживает.

— А чья это ферма? — думаю, Брук не составляет труда поддерживать беседу с Роббин. Она выглядит, как человек, любящий поговорить, да и мисс О’Брайен отвечает ей взаимностью, видимо, питая надежду, что эта девушка состоит в отношениях с её сыном.

— Моего дедушки, — Роббин с явной теплотой вспоминает о тех временах. — Я была близка с ним — и он оставил мне её в наследство. Мы долгое время жили там, — наклоняет голову, дабы взглянуть на Дилана, но замечает, как его лицо лишь сильнее мрачнеет, поэтому откашливается, не решая предпринимать попытки ввести его в беседу. Он говорит только с Дэниелом, и то его друг не особо пытается поддерживать разговор. Они оба не стремятся к общению, может, потому что не привыкли, когда рядом есть еще люди? По крайней мере, я вижу, что Дэниелу некомфортно. И почему-то полагаю, что причина в Брук.

Расслабляюсь, уложив голову набок. Смотрю в окно, продолжая отдаваться красивому лесу, над которым впереди возвышаются горы. Аромат хвои и океана заполняет мои легкие. Приятно. Тянет прикрыть глаза — и не сопротивляюсь, мягко сдавив веки. Голоса матери Дилана и его подруги продолжают звучать, всё больше приобретая «оттенок» эхо. Я практически прекращаю разбирать слова, дышу ровно, но камень в груди не дает полностью утерять связь с телом и физическим дискомфортом.

Но я засыпаю. И это так необычно.

***

…Сколько мы уже бежим?

Нас окружает дремучий лес, ночной и непроглядный. За спиной, где-то вдали, разносятся грубые мужские голоса, по ногам бьет свет фонарей. Лай псов приводит в ужас. Мы бежим с неестественной для нас скоростью. Наши тела истощены физически и психологически, но сознание — оно одно на двоих — и оно крепнет с каждым бешенным вдохом. Порой слабый на вид человек имеет сильное сердце и стойкий дух, хотя веры в нем недостаточно для того, чтобы стремиться к спасению.

Держим друг друга за руки. Боимся потерять в столь непроглядной мгле реальности. Нам нужно ускользнуть. Вместе. Провалиться в бездну темноты, но остаться вдвоем, тогда ничего не страшно. Страшна лишь зависимость, но мы должны остаться в небытие.

Голоса ближе. Лай режет уши, а паника в груди усиливается. Всё тело в ссадинах и царапинах. От постоянных падений кожа покрывается синяками. Но продолжаем рваться вперед, надеясь затеряться во тьме, которая с любовью и нежностью, подобной материнской, укроет их.

Но внезапно правую ногу пронзает нестерпимая боль, сводящая мышцу, и я не могу удержаться от падения, поэтому с внутренним истязанием мое тело врезается в неровную и грубую поверхность земли, пока довольная собой псина яростно сжимает зубами мою лодыжку.

Но она продолжает крепко держать мою руку:

— Тея!

— Тея?

Резко распахиваю веки, вырываясь из окутавшей меня темноты и холода, но ни одно, ни другое не пропадает, ведь вокруг меня всё тот же мороз, и тот же мрак. Но ночной. Начинаю часто моргать, крутя головой, чтобы быстрее осознать, где нахожусь и что вообще происходит, наверное, из-за моей легкой паники Роббин решает дернуть меня за рукав, дабы привлечь к себе внимание. Поднимаю на неё глаза, больно резко вдохнув в грудь ледяной воздух, практически зимний. Он полон влаги, аромата хвои и прошедшего дождя. Наконец, могу сфокусировать взгляд на женщине. Она наклоняется, чтобы заглянуть в салон, и немного устало улыбается, объясняя:

— Мы приехали пару часов назад, но ты так крепко спала, что никто не отважился тебя разбудить.

Вот оно что… Тру веки, старательно отгоняя остатки сонливости, и поворачиваюсь всем телом к краю сидения, спустив ноги на влажную траву. Оглядываюсь по сторонам, выбираясь из салона, и кручу головой, изучая окружающий лес. Здесь так тихо и… Не могу объяснить. Будто время застывает. Беру рюкзак, Роббин закрывает дверцу машины. Даже забора нет. Оборачиваюсь, с интересом рассматривая довольно крупный дом. Сразу понятно, что здесь раньше кипела фермерская жизнь, возможно, сразу несколько поколений семьи проживали в одном доме. Роббин что-то такое говорила в машине… Тут раньше разводили лошадей, кур и свиней. Но бизнес дедушки в большей степени держался на продаже коней. Так что не удивительно, что я сразу замечаю стойло у крыльца дома. Он мощный. Из кирпича. В три этажа. В окнах уже горит свет. И вокруг темное небо и непроглядный лес. Но я могу уловить шум прибоя, поэтому догадываюсь, что где-то рядом находится берег океана.

— Так спокойно… — топчусь на месте, шепнув. Роббин закрывает машину, проверяя двери, и с улыбкой подходит ко мне:

— Да, я бы вообще перебралась сюда жить, но моих финансов не хватит для содержания дома. Да и сложно поддерживать его в порядке, — оглядывается на лес, вздохнув. — И до города далеко… — вновь смотрит на меня. — Так что довольствуемся только недолгим отдыхом.

Шагает к крыльцу. Я шаркаю за ней, без остановки озираясь по сторонам. Такой свежий воздух. Он режет горло и легкие, но не могу прекратить поглощать его. Настолько приятен мне хвойный мороз.

Роббин открывает довольно тяжелую входную дверь, а мне остается только с легким дрожанием в груди исследовать интерьер прихожей. Сразу видно… Здесь жил настоящий отшельник, увлекающейся охотой. На стенах нет голов животных, но висят ружья. Всё выполнено в темных тонах. Общая жесткость пропитывает атмосферу, но мне привлекательна такая холодность. Без сомнения, дедушка Роббин был человеком суровым и с сильным характером. Женщина закрывает дверь и идет вперед меня, мягким касанием ладони плеча принуждая следовать за ней.

— Мы уже распаковали вещи, ты проснулась прямо к ужину, — не знаю, радоваться ли мне тому, что вышло избежать нудных разборов, поэтому отвечаю молчаливым кивком головы, ступив на лестницу, которая, кажется, сделана из дуба. Настолько она кажется мне прочной, даже не скрипит. Запрокидываю голову. Потолок очень высоко, возникает ощущение, словно нахожусь в открытом пространстве. Необычно.