Я невольно наблюдаю за их общением, впервые за столько лет испытывая к чему-то интерес. Они так похожи. Даже эмоции проявляют одинаково.

— Прекрати жаловаться и ешь, — Роббин хочет поставить точку, и обращает внимание на меня, мягко улыбнувшись. — Тея, кушай, — двигает мою тарелку ближе ко мне, а я нервно киваю, вернувшись из забытья.

— Я могу отвезти тебя на работу, а потом… — парень не сдается, но женщину не переубедить:

— Укатить хрен знает, куда? — стучит вилкой по тарелке. — Нет, Дилан. Сегодня и последующие дни ты никуда не выходишь.

Он смотрит на неё, приоткрыв рот, и сощуривается, пустив смешок:

— Злая ты женщина, — отворачивает голову в момент, когда мать обращает на него резкий взгляд. — А ведь в больнице работаешь.

Вижу, как Роббин пальцами перебирает ткань влажной тряпки. Кажется… Она сейчас сунет её ему в рот…

Парень вновь переводит взгляд на мать, лицо которой тут же озаряется улыбкой:

— Ешь, милый, — активно хлопает ресницами, и Дилан, так? Он пародирует выражение её лица, под конец скривившись:

— Искра, буря, безумие, — усмехается, указав на меня вилкой. — Ты всё ещё хочешь жить здесь?

И получает по затылку влажной тряпкой. Я вздрагиваю, чуть не выронив столовый прибор, напуганно смотрю на женщину, которая вот-вот лопнет от негодования, а парень… Он улыбается, никак не реагируя, будто ожидает подобного от матери, и та нервно складывает во второй раз ткань, выдохнув:

— Тея, я забыла тебя предупредить об этом типе, — мы встречаемся взглядами. — Не волнуйся. Если он будет вызывать у тебя дискомфорт, то я найду, куда его сплавить, — улыбка. Приятная.

Дилан переводит на неё внимание, задумчиво хмурясь:

— Я — твой сын, — напоминает, на что Роббин огорченно вздыхает:

— По больному режешь, — и не позволяет парню продолжить говорить, обратившись ко мне. — Тея, я собираюсь в магазин сегодня. Не хочешь со мной? — поднимаю на неё взгляд, прекратив ворошить листья салата в тарелке. — Чего дома торчать? Заодно покажу тебе местность. Ты же никогда не была здесь, верно?

Моргаю. Головная боль усиливается, я… Я не успеваю обрабатывать её слова, осваивать информацию, и успеваю схватиться только за последнюю фразу:

— Нет, — шепот слетает с губ. Продолжаю смотреть на женщину, и она, думаю, понимает свою ошибку, разглядывая на моем лице растерянность:

— Извини, я очень быстро говорю, — виновато потирает ладони. — Постараюсь приспособиться к тебе, — это не её вина. Просто… Я, мягко говоря, «особенная». Меня так называют, чтобы не задеть мои чувства. Проблема лишь в том, что задеть меня нельзя. Я ничего не ощущаю. Как говорит доктор: «Из-за травмы головы и стресса пациентка эмоционально отупела».

Но это ничего. Я не чувствую себя обделенной или вроде того. Наоборот, в этом изъяне много плюсов.

— Удачи, — парень пускает смешок, сунув помидорку в рот. — Ко мне ты так и не приспособилась.

— На убийство не провоцируй, — Роббин искоса смотрит на сына, начав хрустеть салатом. Дилан бросает взгляд на настенные часы и хмурится, задавшись вопросом:

— Не рановато ли для смертей?

— И в кого ты такой противный? — только и может вздохнуть в ответ женщина, смирившись.

— Ну… — парень размышляет вслух. — Моим воспитанием занималась ты, так что…

И тут женщина не на шутку разгорается злостью, даже бросив вилку в тарелку, и туловищем поворачивается в сторону сына, чтобы высказать ему всё, что терзает её глотку:

— Ты… — но не успевает, ведь парень поднимается со стула, рукой обняв женщину за шею, прижавшись виском к её виску с довольной усмешкой:

— Спасибо, я наелся, — он издевается? Кажется, да. Ведь Роббин краснеет от жара, охватившего её по причине злости, а этот тип идет наперекор ситуации, совершая неожиданные поступки.

— Ты… — Роббин давится словами, указывая на сына пальцем. — Ну… — Дилан оставляет тарелку в раковине, поспешив к двери:

— Я потом помою, — выскакивает в коридор, бросив свою мать как дурочку махать рукой перед собой. Женщина моргает, еле вынудив себя выпустить пар, и вздыхает, сев ровно:

— Не за что, — слетает с её губ усталым шепотом. Я чувствую себя неуютно. Не знаю, как относиться к подобному поведению. Их отношения довольно-таки… Странные, хотя, не мне судить.

— Ты не думай, это… — Роббин нервно мешает салат, с больно истощенной улыбкой взглянув на меня. — Это нормально для нас. Мы постоянно так общаемся… — прерывается, когда телефон в её кармане начинает вибрировать. Вынимает, поднося к уху, и отвечает.

Опускаю взгляд на тарелку, сутулясь, и пытаюсь понять эмоциональный спад женщины, которая опускает телефон, выдохнув:

— Вот блин, — встает изо стола, вновь виновато растянув губы. — Срочно вызывают к пациентке. Я вернусь только к обеду, а потом на ночную смену, — берет тарелку, относя её в холодильник. — Работаю в больнице, — оглядывается на меня, объясняя. Киваю. Ясно.

Женщина что-то бубнит под нос. О своем, думаю, и берет со столешницы свою сумку, спешно направившись к порогу кухни, на котором тормозит, неуверенным тоном спрашивая:

— Это точно ничего?

Не совсем понимаю, о чем она, поэтому вопросительно хмурю брови, продолжив молча смотреть в её сторону. Роббин дергает заусенец на пальце, махнув ладонью, и на её лице вновь возникает яркая улыбка:

— Забудь. Прими лекарства, — напоминает, одной ногой переступив порог, но вспоминает ещё кое-что, поэтому вновь оглядывается. — И мне выдали твои специальные таблетки. На верхней полке, — указывает на ящики над столешницей. — Не забывай, ладно? Очень важно стабильно принимать дозу, тогда ты точно пойдешь на поправку.

Всё, что могу дать в ответ — кивок. Роббин могла бы заставить меня говорить, но принимает молчание, попросив о последнем:

— Можешь посмотреть, — указывает на часы, — во сколько парень с придурью выйдет из дома, ладно? — это она о своем сыне? Моргаю. Кивок головой в ответ.

— Хорошо, спасибо, — благодарит, хлопая по карманам, чтобы обнаружить мобильный телефон. — Я побежала, — прощается, помахав мне ладонью, и ускользает за стену, не дожидаясь моего ответа.

Я бы не ответила.

Слышу дверной хлопок. Но не расслабляюсь. Продолжаю сидеть, как на иголках, без конца ерзая на стуле. Взглядом ношусь по содержимому тарелки, по-прежнему задаваясь актуальным вопросом: «Куда деть еду?»

Выкидывать нельзя. Это некультурно и неуважительно. Роббин действует из хороших побуждений, но они не согласованы с тем, чего добиваюсь я.

Не шевелюсь, сильнее въедаясь в поверхность салата, когда на кухню вновь заскакивает парень, уже бодро шагая к раковине. Он сменил футболку. С мятой белой на ещё более мятую черную. Волосы в прежнем хаосе.

— Где эта женщина? — он оглядывает помещение, коротким вниманием окинув меня, после обратив его в сторону окна и, наверное, не обнаружив машины:

— Уехала? — фыркает под нос, повернувшись к раковине и включив воду. — Черт, я, типа, без машины сегодня?

Остаюсь безэмоциональной до тех пор, пока случайно не улавливаю знакомый запах, и резко поднимаю голову, ощутив легкое кружение внутри неё. Моргаю, принявшись глотать до мурашек приятный аромат, и останавливаю свой взволнованный взгляд на спине парня, осознав.

Курит. Он курит. Пахнет никотином. Он только что курил. У него есть сигареты?

Нет.

Дергаю головой, старательно откидывая шумящие в висках мысли, которые полностью захватывают мой разум, не давая сосредоточиться на проблеме наличия еды в тарелке. Начинаю активно расчесывать шею тонкими ноготками, делаю это невольно, не контролирую, и пытаюсь никак не проявлять своей нервозности, когда парень выключает воду, взглянув на тостер:

— Ты будешь тосты? — переводит глаза на меня, совершенно спокойно интересуясь. — Я могу взять один?

Киваю головой, активно, отвожу взгляд в сторону. Продолжаю нервно чесать шею.

Лишь бы не думать об этом запахе…

— Ты не расскажешь моей матери, что я отобрал у тебя еду? — он усмехается, взяв один тост. — Не шучу, я у неё не в приоритете, — откусывает немного, подойдя ближе к столу. — Узнает, что стащил, надает по лицу.