***

— Утречко, — Дилан сворачивает на кухню, на удивление, не ощущая гнета после бессонной ночи. Он принял холодный душ, подремал — и стал другим человеком. Вновь собой. Одной из версий себя. Роббин наливает себе кофе, еле удерживаясь на ногах после долгой ночной смены. Смотрит на сына, не подавляя тревогу во взгляде:

— Вижу, ночь прошла хорошо, — ей неприятно видеть отметины на коже сына. — Не скажешь, где ты был?

— Я ничего не употреблял, — лжет, зная, что мать в первую очередь интересует именно это. Подходит к фильтру, взяв стакан, и начинает заполнять его холодной водой.

— Оно видно, — Роббин не думает верить сыну. Видит, как того слегка покачивает при ходьбе, и предполагает, что он ещё не до конца протрезвел. Присаживается за стол, устало выдохнув, и ладонями проникает в распущенные волосы, пальцами помассировав виски:

— Я знаю, каким ты становишься, когда выпьешь, — с волнением шепчет, сцепив ладони в замок возле своих искусанных губ, чтобы осторожно постукивать костяшками. — Тебе голову сносит, — смотрит перед собой, не получая никакой реакции со стороны Дилана, который продолжает пить воду, достав аптечку с полки. Женщина моргает, обеспокоенно глотнув кофе, и набирается смелости поднять актуальную тему:

— Я знаю, ты не любишь обсуждать это, но кто-то должен напоминать тебе о твоей предрасположенности, — напряженным вниманием одаривает парня, который прекращает перерывать аптечку в поисках лекарства от головной боли. Дилан поднимает глаза, никак не реагируя на слова матери, поэтому она продолжает:

— У тебя это в генах, пойми, — пытается говорить мягко, без должного давления, ведь почему-то её сын никак не примет эту часть себя и не поймет, что с ней необходимо бороться. — Тебе нельзя пить.

— На меня сегодня не готовь, — О’Брайен оставляет аптечку, взяв стакан с водой, и натянуто улыбается матери, направившись к двери. Отворачивается, а женщина еле вскакивает на вялые ноги:

— Куда ты?

Парень выходит. Роббин без сил опускается обратно на стул, вновь упираясь кулаком в губы. С хмурым видом размышляет, всё больше тонет в тревоге.

Да. Каждый раз Дилану становится легче, но какой ценой он зарабатывает временный душевный штиль? Ему нужно морально остановиться. Роббин вздыхает, прикрыв веки.

Найдет ли её сын когда-нибудь эмоциональную гармонию с собой.

С обеими своими личностями.

========== Глава 6 ==========

У меня необычный оттенок кожи. Она кажется серой. У Роббин щеки розоватые, кожа цвета персика, здоровая. Дилан, конечно, бледнее, но его внешнее состояние всё равно не вызывает вопросов. А у меня… Может, проблема в освещении?

Отворачиваю голову от зеркала в ванной, более не желая изучать серовато-бледно-коричневую кожу. Да, именно таковой я её вижу. К тому же, темные круги под глазами не разбавляют облик. Однажды мне посчастливилось увидеть, как выглядит мертвец. Одну из воспитанниц приюта нашли в кладовой. Точнее, нашла я с еще одной девочкой. Мы отрабатывали наказание, чистя мешок луковиц. Если честно, наказания, связанные с едой, были самыми отвратными по многим причинам, возможно, поэтому у меня неприязнь к еде. В общем, эта девочка… Она выглядела, как я сейчас. Такие же лишенные блеска радужки глаз с голубоватым белком, бледные губы, не розовые, усыпанная странными отметинами сероватая кожа. Мы похожи. Только на её шее был огромный прорез.

Встаю босыми ногами на стеклянные весы, не собираясь опускать взгляд. Роббин держит в руках небольшой блокнотик, в котором расчертила небольшую таблицу, на примере той, что вел доктор в больнице. Женщина внимательно смотрит на весы, пока они считывают давление моего веса. И издают неприятный писк, после которого Роббин тепло улыбается, вздохнув:

— Чуть больше, чем при последнем взвешивании, — фиксирует вес в таблице, ладонью погладив меня по плечу. — Хорошо, — уверяет, но слышу в тоне её голоса волнение.

Я моргаю, не намереваясь узнать, какую цифру показывает аппарат, не знаю, обычно меня это не интересует. Надеюсь лишь, что с пользой поглотила литр, или даже больше, воды перед взвешиванием.

Сдержанно улыбаюсь уголком губ, кивнув женщине в ответ:

— Хорошо.

***

Сложно поверить, но проходит больше двух недель с тех пор, как меня доставляют в семью О’Брайенов по программе реабилитации. Не скажу, что время летит быстро, и я не успеваю осознавать, как уже начинается новый день. Нет. Я лишь пытаюсь не акцентировать внимание на происходящем вокруг. И моя физическая вялость помогает мне нездорово оценивать реальность. Не замечаю, как время протекает, словно мимо меня. Я будто существую где-то вне, поэтому не успеваю проследить за ходом времени.

И мне это нравится. То, что волнует других людей, мне приносит наслаждение. Я словно сама по себе. Не в этом мире. Я не зависима от общей реальности, и это потрясающее ощущение. Быть наедине с собой. Постоянно.

Не специально и не в принудительном порядке начинаю немного привыкать к этому дому. И к его жителям. Это то, чего ожидает Роббин, но почему-то мне казалось, что придется бесконечно лгать о своей удачной адаптации, ведь на самом деле мне с трудом удается привыкать к новым местам. К любым местам. Но нет, оказывается я вполне способна мириться с новой окружающей обстановкой. Конечно, есть свои нюансы, есть то, что по-прежнему воспринимаю с настороженностью, но в целом… В целом я свыкаюсь. Надо помнить о плюсах. Значит, мне будет проще проявлять спокойствие и дружелюбие, значит, меня не решат вернуть обратно. Значит… Значит, всё будет идти так, как требуется, в первую очередь, мне. Остальное мне безразлично.

На улице осеннее солнце. Небо голубое, безоблачное. Окна в доме распахнуты. Погоду обещают приятную, поэтому Роббин решает проветрить комнаты. Из-за приближенного расположения к океану, ветер в этой местности постоянно сильный, и сейчас он гоняет из помещения в помещение, шумя в ушах. Я выхожу из ванной, вытирая полотенцем волосы, которые теперь липнут к шее, скидывая капли на ткань зеленой клетчатой рубашки. Слышу, как Роббин привычно ругает сына за то, что тот до сих пор не встал, а тот привычно в ответ ворчит, судя по звуку, сильнее кутаясь в одеяло, и женщина принимается хлопать его ладонью по спине, на что парень бросает непонятное на французском.

Очередное утро. Очередная, теперь уже, привычная суета со стороны Роббин. Захожу к себе в комнату, встряхнув полотенце, и аккуратно вешаю его на батарею, чтобы оно высохло. Волосы не расчесываю, оставляю спутанными и влажными. Никогда не обращала на них внимание. Обычно убираю их в пучок, чтобы не мешались. К этому меня приучили в приюте. Ты либо собираешь волосы, либо тебя обреют налысо. Или особо приветливые воспитанники обязательно подожгут твои локоны. Хотя косичка не спасала от приклеивания жвачек. Никогда.

Слышу, как Роббин выходит из комнаты, оповещая:

— Я опаздываю на работу, так что сегодня самообслуживание.

И Дилан, кажется, еле плетется за ней, сонно бурча:

— То есть, завтрак на мне? — потому что его мать, несмотря на мои просьбы самой готовить себе еду (чем бы я не занималась), всё равно продолжает обязывать этим сына, который поворчит, но сделает. Я замечаю за ним эту «особенность»: парень может обругать тебя, высказать всё, что думает, послать пару раз, а в итоге: «Мам, я сделал». Это даже мило. Если Роббин по какой-то причине отсутствует и не может поесть с нами, в этой семье всё равно работает правило «совместного приема пищи». С момента моего прибытия сюда, не было ни одного раза, чтобы я садилась за стол в одиночестве. Это мне напоминает расписание приюта с установленным режимом питания, когда все воспитанники направляются в столовую кушать.

Покидаю комнату, пальцами встряхивая локоны, чтобы они сильнее не путались между собой, и в силу своих возможностей быстро шагаю к лестнице, чтобы спуститься вниз и проводить Роббин. Тоже одна из привычек этой семьи. Дилан, возможно, и ворчит от раннего подъема, но сам же встает, дабы проводить мать, после чего возвращается в кровать.