Рубби постоянно смотрит в окно, какая бы за ним ни была погода. Как ни зайду, её голова повернута в одну сторону, взгляд бесцельно сосредоточен на открывающемся виде. Думаю, с её ракурса можно рассмотреть только верхушки деревьев и небо. Которое постоянно серое и печальное.

Мне тяжело находиться рядом с человеком, медленно увядающим.

Но, выходит, только пребывая среди подобных я понимаю, как на самом деле выглядит смерть.

Каково её истинное лицо.

— Я так этого боялась.

Не сразу признаю голос девушки. Хриплый, безэмоциональный. Она тихо дышит. В глотке, наверное, пересохло, но она сама не принимает решения испить воды. Её приходится заставлять.

Перевожу взгляд с альбома на какое-то сухое лицо Рубби. Огромные глаза, которые раньше завораживали меня, теперь пугают. Взгляд потухший. Смотрю на профиль девушки, невольно принимая решение запечатлеть её вид на бумаге.

— И всё-таки меня здесь заперли, — Рубби выдыхает, медленно моргая, и переводит на меня взгляд, не шевеля головой:

— Иронично, да? — её сухие серого оттенка губы растягиваются в улыбку.

И что-то в моей груди щелкает, заставив сердце сменить такт ударов.

На устах Рубби потухшая улыбка Брук.

Я провожу в больнице почти весь день. Рано встаю вместе с Роббин, еду с ней в это холодное здание даже если у меня не намечается никаких процедур или занятий. И также поздно возвращаюсь в дом Эркиза. Роббин не оставляет меня одну.

Она стала намного внимательнее следить за мной и моим поведением.

Всё из-за смерти Брук.

— Как терапия? — она не сводит взгляда с темной дороги, неуверенно держит руль. Всё в её позе, голосе кричит о несобранности. Мне жаль её. Она не заслуживает чувствовать всё это.

Я должна говорить с ней.

— Нормально, — это большее, на что способна. Роббин мягко, но наигранно улыбается, пытаясь выглядеть расслабленной, чтобы не внушать мне тревогу, от которой сама страдает вот уже несколько дней.

— Дилан с тобой не связывался? — почему-то спрашивает шепотом, словно боится спровоцировать свою психику на проявлении слабости в виде слез. Она утаивает их от меня, но вечерами я слышу, как за шумом воды в ванной звучит её тихое рыдание.

Дилана нет уже третий день. Ни звонков, ни сообщений. Мы не знаем, где он пропадает с того дня, как исчезла Реин. И Норам испарился. Последний раз я видела его в больнице. Насколько мне известно, Дилан тоже не смог связаться с ним. В итоге и сам куда-то пропал.

Качаю головой, устремив взгляд в окно. Темнота вокруг. Поздний час. А Роббин еще на работу возвращаться. Мне могли бы разрешить ночевать в больнице, но чем чаще я бываю дома, тем выше возможность пересечься с О’Брайеном. Только волнением о нем забита моя голова. Это неправильно. Так с ума сойти можно. Наверное, примерно так строится сознание Дилана, зависимого от других людей. Он только и делает, что думает о них. Мне страшно представить, какое безумство его посетило в то мгновение, когда врач сообщил установленное время смерти Реин.

Её нельзя было спасти. Это не тот случай, когда человек просто желает привлечь внимание. Брук не хотела, чтобы ей помогли. Мне казалось, я смогла прочесть её подноготную, понять психологию и характер. Девушка предстала эгоисткой, желающей быть центром для друзей, но я ошиблась. Брук была такой же, как я. Такой же, как многие дети из лечебницы. Она скрывалась за личиной Океана. А улыбка её выражала Деградацию.

— Мы… — Роббин отвлекает меня от мыслей о Реин, — мы должны быть очень терпимы, — её голос дрогнул, и я перевожу на неё обеспокоенный взгляд. — Сейчас.

Хмуро смотрю на профиль женщины, подметив, как неустойчива её мимика. Роббин пытается придерживаться маски безразличия, но её сотрясает страх.

Ей странно, потому что она знает другого Дилана больше, чем я.

Она знает, что может произойти. И потому её глаза полны ужаса.

Половина двенадцатого ночи. Роббин оставляет машину рядом с домом и выходит со мной, чтобы проводить до двери. Ей не нравится оставлять меня одну. Мне не нравится оставаться одной. Но выбор невелик. Не хочу, чтобы она боялась моего возможного срыва. Я не убью себя. И всячески уверяю в этом женщину. Ей не стоит переживать еще и на мой счет.

Роббин звенит ключами, открыв дверь, и морщится, коснувшись пальцами лба. Я продолжаю стоять рядом, внимательно наблюдая за проявлением боли на её лице:

— Всё хорошо?

— Голова кружится, — женщина спешит утешить мою тревогу. Улыбается.

— На кухне есть лекарства, — вспоминаю, и она кивает мне:

— Да, — проходит в дом, следую за ней. — Выпью перед тем, как сесть за руль, — обреченно вздыхает, щелкнув выключатель, чтобы прихожая озарилась светом. — Снова, — и идет в сторону кухни. Я прикрываю дверь, повернув один замок, и принимаюсь медленно стягивать ремни рюкзака, утомленная тяжестью вещей, которые приходится повсюду носить с собой.

Опускаю рюкзак на пол, вдруг расслышав женский голос.

— Привет, — звучит с опаской и осторожностью. Резко выпрямляюсь, взгляд обратив в сторону раскрытой двери кухни. С кем она говорит? Дилан?

На эмоциях сердце начинает скакать, как бешенное. Быстрым шагом приближаюсь к порогу и встреваю на нем же, когда зрительно натыкаюсь на лицо парня, который стоит у стола, роясь в каких-то коробочках со специями. Или… Рядом вижу аптечку. Он что-то ищет? Выглядит, мягко говоря, хреново. Бледная кожа сверкает влажностью, под глазами темные круги, выпирающие в форме мешков бессонницы. Губы разбиты. Над бровью ссадина.

Прекращаю касаться ладонью двери, ступив на территорию кухни, но также быстро замираю, улавливая в движении рук О’Брайена что-то неестественное.

И тем самым пугающее.

Роббин действует уверенней. Она приближается с другой стороны стола, наклоняется, пытаясь заглянуть в глаза сына:

— Ты как? — протягивает руку, желая коснуться Дилана, но тот резко дергает плечом, не прекращая вываливать содержимое коробочек на стол:

— Дай мне денег, — не узнаю его голос. Намного ниже.

С напряжением стою в отдалении, понимая, чем этот тип занимался в свое отсутствие. И у него закончились деньги. Поэтому он вернулся. Поэтому перебирает вещи на кухне, намереваясь найти заначку.

— У тебя руки дрожат, — Роббин будто бы не слышит его приказа, продолжая с хмуростью изучать сына, как вдруг отступает на шаг назад, наконец, высказывая верное предположение:

— Ты пьян?

Сглатываю. Нет, по-моему, всё куда хуже.

— Отстань, — Дилан буквально гавкает в ответ, словно Роббин сказала ему что-то неприятное. Парень грубо бросает последнюю коробку на стол, вернувшись к тумбам, и начинает выдвигать ящики.

Никого не замечает. Никого не воспринимает.

Мы с Роббин обмениваемся понимающими взглядами, взаимно даруя друг другу моральную поддержку. Женщина нервно потирает холодные ладони, предприняв еще одну попытку установить с сыном контакт:

— Дилан, — делает шаг к столу, всматриваясь в его затылок, — мы переживаем и…

— Отъебись, — вот так просто парень перебивает теплый голос матери, звеня чем-то в ящике. Я вижу, с каким давлением он сжимает и разжимает веки. В его носу покалывает, поэтому Дилан так часто пальцами сдавливает ноздри. Глаза парня слезятся, красные белки выглядят болезненно.

Он не в себе.

От шока у Роббин приоткрываются губы. Но она сдерживает себя, сохранив в голосе мягкость:

— Прекрати. Мы просто…

— Заткнись! — О’Брайен оборачивается, со всей дури задвинув ящик, и грохот заставляет меня с Роббин продрогнуть, невольно отступив к стене. — Закрой рот! — указывает на женщину пальцем и вдруг срывается с места, направившись в сторону прихожей, попутно опрокинув ладонью стул.

Очередной грохот — и мы вновь скованно вздрагиваем всем телом. Опускаю глаза в пол, чуть склонив голову, когда парень проходит мимо меня и двигается к лестнице на второй этаж. Его неустойчивая фигура пропадает за стеной коридора, и я перевожу потрясенное внимание на Роббин. Правда, вижу вовсе не шок в её глазах, а безразличие. Она сдавливает плечи ладонями, устало смотрит вниз, немного нахмурив брови.