За его спиной такое же тяжелое дыхание. Но твердое, ровное. Щелкают затворы оружий.

Томас забегает за угол заброшенного складного здания, надеясь, что след будет потерян, но из-за стены напротив выскакивают несколько мужчин, и парень уже с изводящим ужасом в глазах несется в совершенно иную сторону, окончательно отдаваясь в руки цепкой паники.

И его мозг не успевает понять причину резкой боли, когда ногу пронзает выстрел.

Всё еще сидит. Приходится подкладывать на широкий подоконник плед, чтобы не отморозить пятую точку. Рубби и без того хватает болячек. Девушка держит в руках кружку с горячим кофе, смотрит на ночное небо, напоминающее смолистое образование. Рубби с тоской потягивает напиток. В её глазах не искрится сильных эмоций, она начинает принимать правду, заложником которой оказывается.

Но почему-то продолжает ждать.

Держат за руки, заламывают их за спину, не позволяя парню шевелиться. Он и не может. Слишком серьезно начинает изнывать тело от полученных пуль. Томас с широко распахнутыми глазами пялится в землю, стоя на коленях. Его разум по-прежнему избегает анализа и принятия. Это не может происходить с ним. Он не верит, он же…

Напротив — еще двое мужчин, держащих оружия. Всё приводят дыхание в порядок. Медленным вальяжным шагом приближаются еще трое. В центре и во главе — плотный мужик с сальными зачесанными волосами. Томас не пытается рассмотреть его лицо. Перед глазами плывет, а в мышцах появляется слабость. Пробитые пулями ноги пока не сообщают о произошедшем, не подают сигнал. Томас ловит себя на мысли, что рад не чувствовать боль. Хотя бы сейчас.

— Значит, ты сдал нас? — мужчина с пивным животом оценивающе осматривает парня и лезет ладонью за спину под ткань куртки, не имея причин оттягивать момент:

— Что ж, я свое слово держу.

Томас выглядит болезненно. Ослабшим взглядом ползет вверх, слегка морщась и приоткрыв рот, дабы выпустить хриплый вздох, обратившийся в пар из-за низкой температуры.

Щурится. Ни единой звезды.

Не способен сфокусироваться — и весь небосвод захватывает мир в его глазах, погрузив во мрак.

Затвор щелкает. Как он дошел до этого? Что стало поворотным событием в его жизни? Конечно, он всегда был беспризорником, сбегал из дома для привлечения внимания, но проблема в том, что его никто не искал. Наверное… чувство ненужности и одиночества привело его сюда, на задний двор чертом забытого склада.

Томас лишь убежденно вздыхает, нахмурившись, когда дуло пистолета с издевкой смотрит в его сторону.

Всё-таки его реальность — это сплошная беспросветная тьма.

Выстрел.

— Рубби.

Девушка вдруг чувствует странный укол под ребрами, словно что-то постукивает изнутри. Она прикладывает ладонь к солнечному сплетению, стараясь выровнять дыхание. Не реагирует на отца, заглянувшего в комнату дочери. Эркиз с печалью и волнением изучает Рубби со стороны, но больше ничего не говорит. Она его не слушает.

Мужчина отводит взгляд и пропадает в коридоре, тихо прикрыв дверь. Девушка продолжает испытывать странную ноющую боль в груди, в животе, в голове. Всё тело ломит. Она хмурится, и, кажется, хмурость требуется для сокрытия настоящих эмоций, ведь глаза слезятся.

Всё еще хранит надежду. Пускай ей и придется остаться здесь, с отцом или лечь в больницу. Но почему он просто не может провести с ней это время? Остаток времени.

Почему он оставил её?

***

Я не способна сосредоточиться на чем-то вне себя. Не помню, как проснулась и спали ли сегодня, видела ли сны или же пребывала в крепкой темноте. Помню, как принимала душ, как холодная вода струилась по телу и должна была помочь мне успокоить тревогу, но та только разрасталась. Мысли не находили покой.

Ведь Дилан лжет.

Не могу думать ни о чем другом. Внутри клубится не просто обида. Это разочарование и злость, даруемое осознанием реального положения дел: О’Брайен так яро настраивает меня на «истинный» путь, злится и негодует, если я спотыкаюсь о себя прошлую, которая никуда, конечно, не делась. Тея Оушин всё еще внутри меня. Деградация всё еще нашептывает мне на ухо дурные мысли. Но дело в том, что я работаю над собой, я пытаюсь. А он… он только говорит, только делает вид, что всё под контролем. Такой своенравный и лицемерный парень, указывающий на ошибки других и игнорирующий свои. Высокомерный и…

Он лжет мне. Мне. После всего, в чем мы признались друг другу. Почему?

— Вы сбросили три килограмма.

Моргаю. Медленное возвращение в реальность. Обращаю отсутствующий взгляд на медсестру, которая фиксирует мой вес в папку личного дела. Все данные отправляются моему лечащему врачу. И сейчас я в ступоре осознаю, что…

— Но… — недоумевающе смотрю на показатель весов, испытывая разочарование, смешанное с испугом, — я питаюсь, — вновь пересекаю взглядом кабинет, врезавшись в профиль женщины в белом халате, и принимаюсь тщетно оправдываться. — Нормально. Больше, чем раньше, я…

— Тея, вам нужно серьезнее работать, — медсестра с заумным видом пишет комментарий.

— Но я… — подхожу к кушетке, слабой хваткой потянув к себе свитер, и выгляжу не на шутку расстроенной таким результатом.

— Скорее всего, вашему доктору это не понравится, — женщина просматривает историю моих осмотров, выражая больше суровости. — Показатели хуже, — оборачивается на кресле, уложив мою папку на свои колени, и внимательно смотрит мне в глаза. — Хочу, чтобы вы были готовы к возможному возвращению.

Опустошенно мой взгляд пытается сфокусироваться на неё лице. Усталость вдруг обваливается с новой силой, вынуждая сутулится. Отворачиваю голову, а женщина благодарит меня за посещение и возвращается к своим делам, позволяя мне спокойно одеться. Что я делаю крайне медлительно, всем своим видом демонстрируя неверие. Мимика дрожит. Лицо никак не может определиться, какие эмоции выражать. Полнейший сумбур. Но отчетливее меня поражает разочарование в себе. Новообразовавшиеся негативные чувства накладываются на те, что мучают меня со вчерашнего дня.

Мне страшно выходить в коридор, где меня ждет О’Брайен. Каждый раз он спрашивает о результатах. И я… боюсь сказать ему о том, что не справляюсь. Точнее, мой организм не справляется.

С этими тревожными мыслями я еле шаркаю к двери. Ноги наливаются свинцом. Головная боль не оставляет попыток избавиться от столь угнетенного состояния. Касаюсь ручки. Глубокий вдох.

Открываю дверь.

Выдох. Короткий. Мысли замирают. С очередной порцией непонимания в глазах окидываю взглядом коридор этажа, заполненный людьми. Незнакомцы. Выхожу чуть вперед. Руки слабо опадают. Как потерянная озираюсь, в итоге взглядом уткнувшись в кресло диванчика, на котором оставила парня перед тем, как войти в кабинет на прием. Его место занимают другие посетители. Моргаю, стараясь не поддаваться своему состоянию, а оно яростно утягивает меня в сторону панической реакции на происходящее. Так часто происходило, когда что-то шло не по плану. Но и эту особенность моего организма я пытаюсь заглушить.

Отхожу к стене, дабы не стоять на проходе и не мешать идущим мимо людям. Вынимаю из кармана джинсов телефон и принимаю решение написать парню сообщение. Наверняка мой голос звучит подозрительно слабо, не хочу, чтобы Дилан сразу приступил к расспросам. Может, и хорошо, что он куда-то вдруг пропал. У меня есть время привести себя в порядок.

«Где ты?» — пишу, отправляю. Держу телефон в руках, пристальным взглядом гипнотизируя экран. Обычно О’Брайен молниеносно отвечает, а тут мне приходится ждать минут десять, прежде чем от него приходит короткое:

«Я у Брук. Приходи».

Мое лицо моментально минимизирует проявление беспокойства, обретая чистое равнодушие. Стеклянный взгляд продолжает сверлить экран. Текст сообщения голосом разума гудит в сознании.

Я знаю, что не должна чувствовать нечто подобное.

Пальцы давят телефон.

Но как же я раздражена. Да, Брук сейчас нелегко. Ей нужны рядом друзья, но…

Ненавижу себя за этот эгоизм. За это самое вечно присутствующее «но».