В целом, Макс не мог поспорить с данным тезисом. Он не подходил даже под категорию близких друзей Престона, что делало его лишним на данной церемонии. Но вот он был здесь, как и эта девочка, облачившаяся в тёмную школьную форму, будто бы это был единственный имеющийся у неё траурный наряд.

— Тебя не учили не лезть в чужие дела, не так ли? — фыркнул Макс, не чувствуя, на самом деле, никакого раздражения. Пока.

— Это и мои дела тоже! — насупилась она. — Престон – мой брат. Хотя мама говорит, чтобы я его так не называла.

— И почему же?

— Потому что она только моя мама, — пояснила девочка.

— Вот как.

Значит, у Престона есть сводная сестрёнка, которую просят не называть его братом. Потому что, видимо, мама этой маленькой балаболки не любит ни бывшую своего мужа, ни её сына. Получалась какая-то драма.

— А ещё мама сказала, что хорошо, что бабушка умерла, — на этих словах девочка нахмурилась и уставилась в пол.

— Почему хорошо? — подтолкнул её к мысли Макс. Девочка выглядела так, будто усиленно над чем-то думала.

— Мама сказала, что без бабушки у нас появится новая квартира, — медленно проговорила она, приложив пальчик к губам.

— Логично, — пожал плечами Макс. — Но не совсем верно.

Девочка ещё какое-то время усердно над чем-то думала, уставившись на свои туфельки.

— Анжела! — с другого конца зала к девушке уже спешила высокая женщина. — Что ты тут делаешь, сладенькая моя?

— Разговариваю с другом Престона, — честно ответила Анжела, вставая на носочки и, видимо, подставляя матери щёчку для поцелуя. Мать же, однако, просто взяла её за ручку, а затем одарила Макса надменным взглядом поверх своих очков.

— Нечего тут непонятно с кем болтать, — бросила она, уводя дочь прочь. Та напоследок махнула Максу рукой.

Забавно, - отметил про себя Макс.

Мадам мачеха Престона была облачена в чёрное платье, наименее подходящее для мероприятий подобного рода – юбка чуть выше колен и глубокое декольте не вписывались в общую картину скорби. И даже чёрная шляпка не делала её образ менее развязным. В сочетании с солнцезащитными очками от Гуччи, которые она непонятно зачем нацепила в помещении (уж явно не для того, чтобы скрывать слёзы), всё это выглядело до нелепого гротескно, смехотворно, а также…

Создавало ощущение фальшивости всего происходящего.

Никто из семьи Престона не был одет подобающе, но Максу всё равно пришлось переодеваться. Хотя, дело ведь не во внешнем виде, а в ощущениях?

По ощущениям Анжеле и мадам Гудплей было просто наплевать на покойную. С Престоном было сложнее. А вот с его отцом…

Макс постарался не думать о том, что испытывает человек при смерти родителя.

Но мозг уже начал упорно выдавать ассоциации разного калибра. Например, что он будет делать, если погибнет Дэвид? Рано или поздно это ведь всё равно случится. Лучше, конечно, поздно. Было сложно представить какие-либо иные эмоции, кроме опустошения и горя. Да и вообще представлять смерть было… немного болезненно. Но вот другой вопрос: в каких отношениях они будут на тот момент?

Макс ведь с лёгкостью может разругаться с Дэвидом. Или же поумнеть со временем.

Поумнеть?

Макс почти признался в том, что он нынешний – полнейший дурак. Какая-то его часть всё ещё не была согласна с этим. Однако, в целом, это было правдой.

Внезапно Максу пришла на ум иная мысль. Ведь если Престон жил с бабушкой один, то… вряд ли его отец так уж был близок с ней в последние годы.

А как Макс поведёт себя, узнав о смерти кого-либо из своих биологических родителей? Вряд ли он будет скучать, конечно. Он, к счастью, почти выкинул их из головы. Это был тяжёлый период его жизни. Но всё же… Некоторая эмоциональная связь между ними присутствовала. Да, фактически, для него нет разницы – существуют они или нет. Но Макс не мог думать цинично… в этом направлении.

Дэвид оказал на него достаточное влияние, и по крайней мере в отношении мыслей о семье Макс старался быть аккуратнее.

Но если с его биологическими родителями и случится что-то, он обязательно придёт в очках. Чтобы его, как минимум, никто не узнал. Или вообще не придёт. Будет лучше, если он даже не узнает об этом, если оно произойдёт.

В конце концов, мы все когда-нибудь умрём.

Макс снова глянул на спорящих Престона и мистера Гудплея. Если это, конечно, была его фамилия. Их ругань всё ещё была на порядок громче обычного разговора, что позволяло легко понимать причину их конфликта.

— У меня Есть Завещание, — повторял Престон, делая особый акцент на каждом слове. — И я ни при каких обстоятельствах не отдам принадлежащего мне.

— Принадлежащего тебе? Да какое право…

— Моральное! Юридическое! Я единственный скорбящий здесь человек!

— Единственный! — Внезапно мистер Гудплей перешёл на агрессивный шёпот. Ещё какое-то время он что-то втолковывал сыну, на что получил окончательный ответ, звучащий как:

— В отличие от вас, я пришёл сюда отправить человека в последний путь. Я не хотел заводить разговор о квартире или наследстве, но ты меня вынудил. И это делает уродом именно тебя.

А затем, не дожидаясь возражений, повернулся по направлению к Максу. Выглядел он расстроенным и злым одновременно. Престон вообще был богат на эмоции.

В течение всей церемонии Престон старался держаться как можно ближе к Максу и как можно дальше от своей семейки. Разве что один раз ответил Анжеле на приветственное помахивание, которое, кажется, было адресовано не столько ему, сколько Максу. Большая часть действия проходила будто бы в спешке. Даже священник, казалось, зачитал своё слово слишком быстро. Ни Престон, ни его отец не были многословны, хотя оба были богаты на мимику и эмоции. Каждый из них высказался коротко и по делу, будто бы и не отрицая, что всё происходящее было формальностью, соблюдаемой через «не хочу».

Конечно же, никто не хочет выступать на похоронах. Но, в целом, Макс мог понять их. С момента смерти прошло несколько дней, и большинство эмоций притупилось, исказилось. А на смену им вернулась некая холодность. Макс понял, что никто в этой семье не был в достаточно близких отношениях с бабушкой. Это печалило.

А ещё наводило на мысли.

Макс для себя твёрдо решил, что, если придётся, он зачитает лучшую речь, на какую только способен. И включит в неё абсолютно всё. Возможно даже, этот день.

Пример того, как, что называется, делать не надо.

Выходя из похоронного агентства, Макс мысленно поставил табу на эту тему на ближайшие лет тридцать.

Всё.

Баста.

— Знаешь, — вдруг сказал Престон, когда они шли мимо парка. Асфальт под ногами был на удивление тёплый, да и в целом высокая температура в чёрной одежде ощущалась очень остро. — Всё прошло нейтральнее, чем я думал.

— Нейтральнее? Ты повздорил с отцом, — напомнил Макс, не особо понимая, чего Престон вообще ожидал.

— Да, но мы давно с ним ссоримся. Он был достаточно предсказуем и прошёлся по всем темам, к которым я готовился, — Престон покачал головой. — Я переоценил его. Надо было сосредоточиться на другом.

— Ты так говоришь, будто бы сходил на экзамен.

— Ну, что-то вроде. Испытание моих нервов. Я же ужасно боялся этого разговора. А в итоге будто бы ничего не произошло.

— И его костюм даже не испортил похороны? — съязвил Макс. Престон слабо улыбнулся в ответ на это.

— Нет, не испортил.

Они прошли несколько метров прежде, чем Престон снова заговорил.

— Отец меня ненавидит. И постоянно пытается задавить отцовским авторитетом. Когда, конечно, говорит со мной.

— А вы редко говорите?

— О-очень редко, — Престон угрюмо покачал головой. — Я с детства с бабушкой; но ты же себе представляешь, каково это? Она почти потеряла слух, когда я к ней переехал и, по факту, я жил один и заботился о ней же. Отец приезжал раз в месяц. Даже реже. Завозил какие-то лекарства, вроде как проверял, как там я. Но, по большому счёту, ему было всё равно. Его волновали – и продолжают волновать – только материальные ценности.