— Чего? — тупо переспросил он.

Снимать футболку? Престон нашёл очень неподходящее время и место для подобных предложений.

— Ты же не пойдёшь в этом? — Он указал на футболку, буквы на которой слабо засветились.

— А что не так с этим? – вопросом на вопрос возразил Макс.

— Это похороны! Существует определённый дресс-код…

— Я в чёрном. Какие у тебя ещё претензии?

Престон раздражённо фыркнул.

— Мог бы отнестись с большим сочувствием! Всё-таки, это… Это важно. Я понимаю, что тебе по большей части всё равно на неё, но хотя бы ко мне отнесись с уважением.

А тебе-то что мешало прийти непосредственно в костюме? — мысленно возмутился Макс. Престон, очевидно, не придал большого значения своему внешнему виду, создав лишь видимость старания над собой. Конечно, его можно было бы понять. Наверное. Как там говорят? Ему сейчас тяжело. Но это не отменяло того, что…

Нет, может, Престон и был прав. Максу бы стоило выглядеть хоть немного официальнее.

— И в чём же я пойду, если не в футболке? — сдался наконец он.

— Ну… — Престон немного замялся, теребя верхнюю пуговицу рубашки. А затем, прокашлявшись, провёл по самой рубашке руками. — В этом.

Макс удивлённо вскинул брови. Престон готов ему отдать собственную рубашку? Которая, к тому же, может быть велика Максу. Намного.

— И футболку снимай, — добавил Престон, не заметив никакого сопротивления. И начал сам расстёгивать пуговицы.

Макс какое-то время стоял, схватив край футболки, не уверенный, стоит ли это делать. Он очень редко раздевался перед другими людьми. Даже перед Эрин, по сути, он не особо оголялся. В туалете было прохладно, и потому по коже бегали мурашки. Только из-за холода.

— Живее, — поторопил его Престон, стягивая рубашку. — Или мне отвернуться?

Он звучал достаточно раздражённо, хотя покрасневшие щёки выдавали его волнение.

С чего это вообще стало для них проблемой?

Макс одним движением стянул футболку и, кинув её на раковину, протянул руку за рубашкой. Престон на какое-то мгновение завис.

— В чём проблема? Гони рубашку, холодно.

Рубашка Престона была очень мягкой. Что было удивительно, при том, что она была выстирана и выглажена. А ещё от неё ничем не пахло. Странно, Макс почему-то был уверен, что Престон пользуется одеколоном. На деле же ткань пахла… человеком. Престоном, в данном случае.

Макс быстро застегнул все пуговицы и кое-как закатал рукава, явно бывшие слишком длинными для него. А затем взглянул на себя в зеркало.

Презентабельнее выглядеть он не стал. Скорее, даже, наоборот. Не хватало только засунуть руки в карманы, в которых, к сожалению, уже не было места.

— Тебе идёт, — прокомментировал Престон, аккуратно складывая футболку и пряча её в небольшую сумку. Правда, как он сделал этот вывод, было непонятно: Престон будто специально не смотрел на Макса.

И это немного напрягало. Но не настолько, чтобы задумываться об этом дольше нескольких секунд.

— Теперь тебе легче?

— Да, спасибо, — Престон слабо улыбнулся, но тут же помрачнел. — Для меня это правда важно.

— М, ладно, — пробормотал в ответ Макс.

Престон отвернулся к зеркалу и поправил причёску. А затем протёр глаза.

— Я не хочу их видеть, — вдруг тихо сказал он.

— Кого? — не понял Макс.

Других гостей? Агентов похоронного бюро? Престон мог иметь в виду что угодно.

— Никого. Ни ребят из пьесы, ни родственников, ни… — Престон глубоко вздохнул и повернулся к Максу. — Всё вокруг делает вид, будто бы ничего не случилось. Но ведь случилось! Случилась катастрофа. Но, я уверен, не ты один не удосужился подумать над одеждой дольше пяти минут.

— Ну, знаешь… — Макс не решился высказать, что думал над одеждой он явно дольше. — Тебе не кажется, что это не та ситуация, в которой внешний вид важен?

— Чёрный – символ скорби, — Престон нахмурился.

— Ты настолько уверен, что скорбишь тут только ты? — вдруг с вызовом спросил Макс.

Спросил, скорее, у себя.

Получалась интересная ситуация. Ещё неделю назад Макс думал о том, что Престон не имеет никакого морального права на их общие воспоминания. Но теперь Престон заявляет ему почти идентичную вещь. И Макса это, внезапно, злит.

Нет, он не раз пресекал свою ревность к пьесе – потому что понимал, насколько он неправ. Но Престон, кажется, не думал о подобном. Престон ухитрялся продолжать излучать эгоизм в этой ситуации.

И его заморочки насчёт одежды исходили из желания сделать всё траурным внешне. Макс не хотел углубляться в психологию; но насколько его внешнее состояние соответствует внутреннему?

Престон, тем временем, задумался. Нахмурил брови.

— Я… Нет, конечно, нет, — он даже, кажется, слегка покраснел.

— И разве мы не опаздываем? — Макс выразительно посмотрел на Престона.

Тот кивнул и покинул уборную. Макс поспешил за ним.

Он не был уверен, что должен был ощущать здесь. Определённую тоску и даже тяжесть это место безусловно навевало. Однако, всё же, Макс был далёк от этого горя. И во всей этой ситуации сочувствовал больше Престону. Всё же, он страдал. В своей, своеобразной манере.

Залезть в голову Престона Максу не представлялось возможным. А внешне казалось, что Престон переживает скорее из-за своей судьбы и даже имиджа, нежели из-за непосредственно смерти. И это немного напрягало. С другой стороны, Максу казалось, что отношения у Престона с умершей были не самые лучшие. Ещё в лагере – удивительно, что Макс это помнил - Престон не выделялся особой любовью к бабушке.

Макс, конечно, не мог уверенно заявлять ни о чём, однако у него сложилось впечатление, что любовь бабушки Престона к самому Престону была по большей части односторонней.

Но он не мог судить об этом ни с какой стороны, потому что у самого Макса никогда не было бабушки. Ну, она была, но он её не знал, да и сейчас не особо хочет, если она всё ещё есть.

Резюмируя, можно было сказать, что Макс не мог понять Престона. Но, несмотря на это, он был готов его… поддержать? Да, это странно, но Макс не мог оставаться равнодушным к этой ситуации. Получается, он сочувствовал Престону, причём не просто как человеку в беде, а как другу.

Все эти размышления разрывали ему голову. Их стоило оставить.

— Чёрт.

Престон остановился у самого входа в главный зал. Сделал глубокий вдох.

— Чего там?

— Мне нужно отойти поговорить кое-с-кем, — пробормотал Престон, оставаясь на месте. Он не двигался. Стоял как вкопанный.

— Ну… отходи? Я разрешаю? — после недолгой паузы ответил Макс.

Престон… боялся идти навстречу кому бы то ни было. Он боялся предстоящего разговора – или даже предстоящей встречи. Понять бы только, с кем. Однако, он переборол это и смело шагнул к мужчине, стоявшему недалеко от непосредственно гроба.

Макс искренне пытался не подслушивать. И сначала у него даже почти не было поводов для этого. Но потом тихий разговор начал переходить в громкий, и обрывки фраз стали долетать до Макса, проясняя происходящее.

Высокий мужчина в костюме, носивший тронутую сединой бороду, оказался отцом Престона. Макс мог бы понять это по внешним сходствам, по общим повадкам, по схожему тону разговора, по привычке быстро срываться чуть ли не на крик; однако ключевым было нежелание Престона разговаривать с этим человеком.

Макс раньше ведь никогда не задумывался, почему Престон живёт с бабушкой. И почему Престон упомянул завещание. Раньше казалось, что Престон был просто единственным родственником, и потому был вынужден ухаживать за ней. Однако, оказывается…

— Папа ругается, что Престон привёл тебя, — раздалось откуда-то снизу.

Вернее, не снизу. Заговорившая девочка была Максу примерно по грудь, хоть и выглядела лет на десять.

— Чегось?

— Ну… — девочка махнула головой в сторону перешедших на высокие тона Престона с отцом. — Папа считает, что тебе тут не место, а Престон говорит, чтобы он сказал это тебе в лицо. Но папа не хочет, поэтому я скажу.