Когда Агеро словно бы разочарованно склоняется к самому столу, пользуясь его возвышающимися бортиками, Баам тихо вскрикивает. Разумеется, слышит это только Агеро. Слуга скрывается, почтительно закрыв дверь, а тихий влажный чмок, даже если и услышал, то предпочёл не обдумывать. Мало ли какие у господ причуды. И так сегодня на удивление рассеян, почти добр. Не стоит искушать судьбу.

Распалённый, стыдливый Баам, упрямо смотрящий в окно. Знакомое до покалывания зрелище, которое ему никогда не надоест. Сейчас достаточно совсем немногого, чтобы заставить стонать в голос, потому что настолько в сторону Баам смотрит лишь когда теряет контроль. Но сейчас ему интереснее другое.

— А ведь тебе понравилось.

Баам молчит, не соглашаясь, но и не отрицая.

— И ты всё ещё держишь руку у меня на затылке. Знаешь, если бы ты её сжал, я не знаю, смог ли бы отговориться сквозняком. А ещё ты мог отстранить. Или хотя бы попросить прекратить.

Баам молчит, пусть и смущённый не в пример больше прежнего. Хотя, казалось, куда уж сильнее?

— А знаешь, как-то кабинет запылился… хочешь, позову уборщика? Сможем продолжить при нём.

Баам, кажется, сейчас задымится.

— Господин Агеро!

— Да? — с видимым удовольствием отвечает он.

— Вы невыносимы! Пожалуйста, хотя бы доведите дело до конца перед тем, как…

Агеро улыбается так, что болят щёки:

— Довести какое дело? Говори точнее, а то я подумаю о том, что ты намекаешь мне закончить с бумагами перед тем, как перейти к десерту.

Попытки Баама выглядеть невозмутимым, попытки сделать вид, что совершенно не смущён тем, что произносит его рот, выглядят почти так же приятно, как совместное пробуждение. Агеро любуется им долгие секунды перед тем, как кивнуть и снова склониться, на этот раз не ограничивая себя ни в темпе, ни в прикосновениях. К его удовольствию, на этот раз Баам всё же стонет.

***

Настольная лампа заставляет глаза свербеть, словно пытаясь заставить их исчезнуть из глазниц. Отчёт за сегодняшний день, нет, месяц, в первую очередь. Остальное позже, если останутся силы. Носиться по всему городу, проверяя верность чужих догадок, чтобы скорректировать чужую линию поведения, почти так же сложно, как часами вспоминать мелкие детали и обходить, объяснять иначе все события, избегая дать хоть намёк на их отношения.

Через несколько дней ему придётся поспать, и, если его не подловит Агеро, то утром стоит купить ещё ручек и бумаги — старая начинает заканчиваться.

Головной боли у него определённо прибавится.

Уже через две недели он получит жёсткий дедлайн по сдаче отчёта, так нехарактерный для обычной работы. И дедлайн этот окажется намного ближе, чем он предполагал.

***

Многолюдные улицы раздражали толкучкой, редкими продавцами и попрошайками. Запахи города смёрзлись, но мерзкие потёки и подозрительные заледеневшие лужи вызывали не больше желания проходить с ними рядом, чем конский навоз. Агеро всегда ездил каретами, когда выпадала такая возможность.

Карету трясёт, и луч солнца из-за приоткрывшейся на повороте занавески мажет по бледной скуле Баама, задевая полуприкрытый золотистый глаз. Агеро тихо смеётся чужим словам, вынимая руку из муфты, чтобы поправить сбившуюся шторку. Взгляд его соскальзывает на чужую одежду, такую же, как всегда. Даже рубашка та же, знакомая.

— И не холодно тебе, Баам?

— Тела демонов могут переносить намного более низкие температуры. Это не самые холодные места, в которых мне доводилось бывать.

Агеро неопределённо кивает, подмечая, что на вопрос Баам так и не ответил. Не то из-за усталой рассеянности, не то из-за нежелания отвечать на вопрос, не то ради того, чтобы пояснить ещё одну деталь, что может понадобиться ему после смерти, пока не забыл. В повисшем молчании чужие глаза закрываются, дыхание замедляется, словно Баам урывал лишнюю минуту дрёмы для последующего бодрствования.

А, может, это была лишь усталость — чужие глаза покраснели, да и глаза самого Агеро от сверкающего снега начинали слезиться. От яркости, от ветра, от холода.

Белая накидка оттягивает плечи тяжестью дорогих мехов, не давая замёрзнуть даже на улице, не то, что в более-менее прикрытой карете. Снегопад раздражал, напоминая о том, что дорогие сапоги вновь будут утопать в белых заносах, что ленивые слуги постоянно забывают расчищать.

Разумеется, забывают слуги и протопить весь дом к его приходу. Хоть в коридоре изо рта и не вырывается пар, но засыпать при такой температуре Агеро бы поостерёгся. Баам за его спиной проводит рукой по двери, отчего еле заметная трещина зарастает, а лёгкий сквозняк, холодивший его руки, согретые ранее муфтой, почти пропадает.

«Или он замёрз сам», думает он, ещё раз оглядывая Баама. Бледный, заострившиеся черты лица придают вид зловещий, демонический, а пряди кажутся почти чёрными в сравнении с кожей. Почти прямые, они спадают на лоб. Агеро тянется их поправить, и, лишь касаясь, понимает, как промёрз Баам.

Для того, чтобы снять накидку, ему нужно одно изящное движение. Ещё несколько, чтобы накинуть её на Баама.

Тот удивлённо поднимает глаза. Кожа почти сливается с белоснежным мехом, волосы окончательно чернеют. Глаза выделяются двумя застывшими звёздами. Агеро поправляет её, нагретую изнутри, заставляя плотнее запахнуться на неподвижной фигуре. На Бааме она смотрелась… замечательно.

Будь его воля — замотал бы в меха и шелка и не выпускал бы, нежа у камина. В свои драгоценности замотал бы, достал бы кольца, держал бы чужую ладонь, примеряя, едва не пытаясь надеть их все сразу. Вытащил бы ягодный бальзам, остающийся и сладостью, и горечью на языке, и ощущал бы этот вкус в поцелуе.

Богатство, роскошь, драгоценности, это замечательно. Но главная его драгоценность стоит, непроницаемо глядя в его глаза. По виску стекает растаявшая снежинка, ладонь, словно плохо гнущаяся, аккуратно придерживает непристёгнутый край накидки совсем рядом я его ладонью.

Главная его драгоценность на голову превосходит все остальные, что он всегда мог бросить, когда те перестанут ему нравиться. Главная его драгоценность ценнее их всех вместе взятых.

И о своей драгоценности он собирался достойно позаботиться.

***

Термобельё спасает недолго, лишь не даёт конечностям замёрзнуть до стадии, где конечности перестают сгибаться, а кровь застывает острыми льдинками, при каждом движении оставляя собой синяки. Репутация демонов должна быть непоколебима, будь это экстремально низкие или экстремально высокие температуры. Он не лгал, было и холоднее.

Демоны не боятся холода, не боятся жары. Не имеют подобных мелких слабостей. Они выше этого. Демоны должны вести себя так, словно тела у них нет вообще. Ещё одно правило, о котором он однажды расскажет Агеро. Но не сейчас — волноваться ведь будет, согреть пытаться.

Но и так пытается. Смотрит на него сыто, смахивая капельки воды с меха, поправляя воротник. Баам расслабляется, глядя на эту сытость, и инертный разум застывает на этом лёгком чувстве при виде чужого умиротворения. Он не замечает, как Агеро подаётся вперёд, улыбнувшись чуть шире.

На самом деле замечает, но не понимает, что последует дальше.

Агеро касается его губ языком, прижимается к ним. И примерзает.

Запоздало Баам поднимает руку, вспоминая нужное заклинание, чтобы отстраниться можно было без жертв. Взгляд у Агеро непередаваемый, покрасневшие от холода губы и язык подрагивают.

— А говорил, что не холодно.

— Агеро, у демонов иная переносимость температур, — повторяет он, — Эта температура для меня безопа…

Агеро не слушает его, и мягко придерживает за плечи, не давая никуда уйти. Крик слуге принести горячий шоколад режет по ушам и заставляет немного поморщиться. Баам заканчивает уже ненужную фразу:

— …сна.

Недосып притупляет реакцию. Он понимает, что его взяли на руки, хоть и с некоторыми затруднениями, лишь когда Агеро уже делает пару шагов. Он думает, что так недолго и заснуть, а затем — что в предыдущем отчёте он должен дописать окончание, пока не завершил стандартной фразой, иначе события вызовут слишком много вопросов. После него стоит взять не следующий месяц, а попробовать описать сразу несколько; время было однообразное, можно просто…