«Ох», только и может подумать он, глядя на обмякшего Агеро, «Так быстро…». В резко наступившей тишине хриплое, отрывистое дыхание слышно особенно чётко. Вспотевшая спина приподнимается на вдохах и опускается на выдохах — лежит Агеро прямо на покрывале. Баам даже забывает о том, что сам возбуждён — ждёт, чем же ещё удивит его чужая реакция?

— Ещё, — хрипло, отрывисто, еле приподнявшись и повернув голову; Агеро ещё не пришёл в себя, но всё равно дёргается наугад, пытаясь это «ещё» получить.

Баам наконец отмирает, выходя из него и придерживая, чтобы тот не свалился с достаточно узкого алтаря. В голове начинают вертеться несмелые догадки. Вряд ли Агеро так завёлся из-за того, что они в храме, верно?

Проверяя свою догадку он переворачивает беспокойного Агеро на спину и наклоняется, поворачивая чужое лицо к себе. Большой палец медленно, непрерывно гладит щёку, пальцы легонько массируют виски.

Замирает.

Агеро смотрит на него почти не дыша, вопреки обыкновению даже не пытаясь податься вперёд для поцелуя. Взгляд то и дело перепрыгивает вбок, в сторону ладони на щеке. Через минуту Агеро не выдерживает и стонет, болезненно хмурясь. Дёргает головой, словно пытаясь вынудить погладить, и Баам не останавливает себя от того, чтобы действительно сделать это. Зарыться в волосы, коснуться кончиками пальцев кожи и начать осторожно массировать.

Агеро тоже нравилось так. Понравилось больше, чем-то, что было у них обычно. Понравилась неспешность, спокойная нежность, нечто настолько непривычное, но впечатлившее достаточно, чтобы…

И как ему теперь ждать ещё множество лет до чужой смерти? Теперь, когда он знает, что не один он хочет иначе? Теперь, когда увидел своими глазами, настолько Агеро разморило, насколько он нуждался в простой нежности? Теперь, когда видит в чужом взгляде ту же жажду, что он сам с таким трудом скрывал?

Теперь, когда от одной мысли о том, что после придётся вернуться к привычной маске, выступали слёзы, а сердце сдавило, словно тисками?

— Позже. Когда вы восстановитесь. — он прижимается губами к груди, плечу, шее, ощущая губами, как Агеро мелко подрагивает.

Как бы то ни было, страдать он будет завтра. Не сейчас, когда «можно» ещё не закончилось.

Отпускать Агеро до начала следующего дня он не планировал.

***

Ночь растягивается на долгие часы. Агеро, единожды распробовав, тянется к Бааму снова и снова, каждый раз замирая из-за того, что тот тянется в ответ. «Ещё», думает он, говорит он, умоляет он, шепчет он, ощущая зудящее горло, кричит он, сам того не замечая. Ещё — Баам целует, отвлекает. Ещё — Баам переплетает пальцы. Ещё — когда он ощущает, что эти пальцы тоже подрагивают.

Баам тоже стонет, но еле слышно, пряча лицо на его плече. Припухшие губы ощущаются на влажной, покрасневшей от укусов коже угольками, от которых кровь нагревается всё сильнее с каждым толчком.

Под конец Агеро уже не стонет — выдыхает чужое имя от каждой вспышки удовольствия. Только это и остаётся в распалённом сознании.

Баам, руки которого на боках, скользят ласково, чутко.

Баам целует шею, но не как он сам, широкими укусами, а одними губами.

Баам смотрит не него непривычно мягко, умиротворённо, словно кот, нашедший самое высокое и удобное место, как если бы Агеро после долгих ласк наконец вытаскивал его из скорлупки и любовался, наслаждаясь сладкими минутами между близостью и сном.

Баам, задавший непривычно спокойный темп, заставляющий прочувствовать каждое прикосновение, каждый толчок.

Баам, чуткий, нежный, хотя может быть сейчас любым, каким хочет.

Баам, который хочет быть чутким и нежным.

Баам, Баам, Баам, ни о чём другом он не может сейчас думать, да и, впрочем, не хочет.

Зато ему, пожалуй, впервые в жизни, захотелось отдаться чему-то (кому-то) без остатка. Это он и делает, даже, как положено, на алтаре. Вот только не богу, а демону, раз за разом это «всё» берущему.

На очередное «ещё» отстранившийся Баам протягивает куда-то руку и с смущённым удивлением выдыхает:

— Ох… Закончились?

Агеро не до того, чтобы понимать, о чём он. Протягивает руки и тянет обратно, целовать-целовать-целовать, пока не убедит продолжить. Баам притягивается, но, вместо того, чтобы ответить на поцелуй, поворачивает голову и прикусывает шею. Агеро вздрагивает, словно его прошибло молнией.

Баам не останавливается, кусая уже ниже.

***

Презервативы закончились быстрее, чем он успел это осознать. Вот Агеро, снова возбуждённый до предела, шепчет в поцелуй «ещё», а вот он тянется к пачке и понимает, что она пуста. За окном ещё темно, слышно их тяжёлое дыхание, колени и ладони припекает от алтаря, благо, всё слабее — соитие на алтаре считалось крупным грехом само по себе, то, что происходило оно с мужчиной, к тому же демоном, забивало последние гвозди в гроб. Осквернялся алтарь неохотно, после многовекового почтения, но верно.

Прекращать сейчас не хотелось. Хотелось остановиться лишь когда начнёт светать или кто-то из них не выдохнется. Вряд ли у них будет ещё один шанс в этой жизни. Разве что после неё, но до этого ещё нужно дотерпеть.

Потому — поцелуй, ещё один, спуститься от шеи к паху и продолжить иначе. Затёкшие уставшие конечности путаются, но он не спешит. Агеро возится, вдоволь ероша его голову, играясь с рогами, когда получает передышку от укусов. Обводит их пальцами, пытается сжать, но после лёгкого сопротивления проходя сквозь. Мимолётом Баам думает о том, что можно как-нибудь показать Агеро и классические рога, схожие со звериными.

Голова гудит от отдающихся ещё в памяти криков, чужие руки приятно сжимают, разминают её, и, забыв, что хотел сделать, Баам утыкается в чужой живот лицом, наслаждаясь. Вспоминает быстро, сразу, как пытается устроиться удобнее, тут же привставая, чтобы спуститься окончательно. Раньше он ласкать ртом ещё не пробовал, но помнил, как это делал Агеро. В любом случае, они настолько распалены, что сейчас единственное, что он мог сделать неправильно — не делать ничего, а научиться можно и в процессе.

Даже простые прикосновения языком заставляли заждавшегося Агеро глухо бормотать его имя, чего ещё можно хотеть?

И снова, как в начале этой ночи, Агеро не хватает надолго. Увлёкшийся Баам еле успевает отстраниться. Салфетки ещё остались, и перед тем, как вернуться к поцелуям, он наскоро протирает чужой живот.

Агеро, непривычно красный, смотрит на него, словно еле держит глаза открытыми, но не хочет упустить ни секунды. Баам замирает, ощущая трепет от такого взгляда. Он тянет чужую руку к своей щеке, трётся, сам не замечая, как улыбается всё шире и шире.

— Вам не обязательно только смотреть, хорошо?

Не думал он, что когда-то скажет подобную фразу Агеро, обычно более, чем раскованному в действиях. Но сказал. А Агеро лишь кивнул, и в кивке словно проскользнула робость, этой катастрофе совершенно не присущая.

Ощущая, как к его лицу прикасается и вторая рука, Баам прикрывает глаза и, преодолевая неловкость, еле слышно говорит:

— Мур.

Ему страшно открывать глаза, но чужие руки начинают дрожать слишком красноречиво. Неверие, благоговение, восхищение. Бааму больно на них смотреть, потому он сосредотачивается, частично меняя облик. Несколько секунд, и на месте рогов оказываются кошачьи уши. Он не помнил их точного строения, потому не был уверен, что получилось хотя бы похоже, но судя по тому, как Агеро чуть ли не утонул в восторге, аккуратно ощупывая и гладя их, это не было важно.

Важно оказалось то, как улыбается Агеро, по-детски искренне заворачивая одно из ушей. То упрямо возвращается обратно, из-за чего-то вызывая ещё большую бурю восторга. «Верно», думает Баам, мимолётно умиляясь, «Агеро любит сложные пути». Но ощупать уши можно и вслепую. Сейчас, счастливого до тихого, радостного смеха, Агеро хотелось целовать как никогда раньше.

И он себе в этом не отказывает

И всё же до рассвета они не дотягивают. Агеро засыпает, уплыв прямо во время долгого, расслабленного поцелуя. Понимать, что целовали его так, как целовал и он сам, оказалось до странного приятным.