«Впрочем», думает Агеро, смотря, как кусок ткани летит в сторону, «Если адское пламя похоже на это, и рядом со мной будет Баам… Я готов отправиться туда хоть сейчас».

Баам намекающе расстёгивает первую пуговицу, вторую, пока кружащаяся голова Агеро не подталкивает, наконец, его руки для того, чтобы, путаясь в пальцах, расстегнуть с неизвестной попытки третью.

Четвёртую, пятую, шестую.

От каждого случайного прикосновения Баам вздрагивает, прикусывает губу, опять сбивается с попытки выровнять дыхание. Если Агеро правильно помнит, демонам не нужен воздух, и оттого часто поднимающаяся под пальцами грудь вызывает волну непонятного волнения. Баам специально, или… забыл?

Седьмая, восьмая и последняя, девятая.

Они поддаются издевательски медленно — пальцы почти не слушаются, а разум сосредоточен лишь на обнажающейся коже и давлении чужого веса. Баам, несмотря на схожее состояние, снимает с него сорочку за секунды. Снимает и тут же ловит его руки, кладя на застёжку своих штанов. В два десятка пальцев справиться оказывается ещё сложнее, особенно когда от прикосновения Баам выгибается, сжимая переплетённые пальцы

Свечи будто и нет. Весь свет — чужие рога да глаза, лихорадочный блеск в них, когда почти обнажённый Баам целует его пальцы. Рубашка словно поглощает свет — хоть комната и кажется погружённой во тьму, тьма кажется серой в сравнении с демонической тканью. И без того светлая кожа кажется белоснежной.

Агеро не знает, отчего каждое прикосновение вызывает желание стонать, словно от боли, хотя именно её в том шквале, что бушевал в обычно холодной голове, не было. Но запоминает.

Как пальцы, словно играя на лютне, перебирают по боку.

Как Баам гладит его бедро, прижимая к себе.

Как прислоняется, льнёт, вышибая из обоих сдавленные стоны.

Как скользит по щеке к губам.

Как беспомощно запрокидывается голова от руки в волосах.

Как беззащитно можно себя чувствовать, когда твоя шея горит алыми пятнами, холодится от дыхания из-за влаги, и снова полыхает от прикосновений, заставляющих сжать ноги.

Как Баам может потеряться, если он просто опустит руки на чужие плечи. Как нырнёт в его глаза со странной болезненной мольбой. Как в выражении лица уже не будет привычного умиротворения и спокойной власти.

Как горячо может быть прижиматься друг к другу даже в прохладной комнате.

Как от руки, которой едва привставший Баам обхватил их срамные места, жар разгорается до такой силы, что почти выбивает его из самого себя, заставляет разевать рот, словно рыба.

Как бёдра сами подкидываются навстречу движению, отчего их члены трутся, как и ноги, как и все они.

Как невыносимо приятно от поцелуев, отдающих совершенным непотребством

Агеро не знает этих ласк, он даже не представлял их в уединённые ночи, как зачастую делали другие послушники. Но запоминает тщательнее, чем любые иные советы Баама. Советы отдают замогильным холодом и жаром преисподней, сотней ловушек и подвохов и награду — наилучшее решение — в конце пути мысли. Но прикосновения, взгляды, мычащие стоны в поцелуй или шею — всё это искреннее.

Что когда Баам подрагивал, нависая, закусывая губы от жара, чего Агеро тогда не понимал. Что когда разделяет один огонь, отдающий неотвратимой серой, сливаясь и телами, и взглядами.

В секунды перед тем, как прогореть без остатка одним синхронным взрывом, Агеро думает, насколько это оказалось просто. Нужны были не часы разговоров, не поцелуи, то мягкие, то агрессивные — лишь этот огонь, один на двоих. Обнажающий мягкую, тщательно защищаемую Баамом сторону.

Открывающий ненадолго того Баама, что устало вздыхает, поглаживая по лопаткам, того Баама, что, забывшись, мягко зарывается в волосы, гладит щёки и шею, и брови приподнимает расслабленно, нежно, обжигает концентрированной нежностью из-под ресниц перед тем, как взять себя в руки.

Кажется, Агеро вскрикнул. Кажется, не он один.

Рука Баама испачкана в чём-то белом, и Агеро, беря расслабленное лицо в ладони, спрашивает, даже не отдышавшись:

— Баам… что это?

Не открывая глаз, Баам бормочет:

— Семя, сперма, мужской генетический материал, гамета…

Агеро не слушает, заваливая Баама рядом с собой. Так и быть, спросит позже, когда они оба придут в себя. А пока — закутать это инфернальное чудо в одеяло да порадоваться, что впервые заснёт, обнимая. А потом, если повезёт, и проснётся бок о бок.

***

Утром он будит Баама тихим смехом. Тот выныривает удивительно растрёпанным и недовольным, смягчаясь от поцелуя и объятий поверх одеяла. Прощальных — у него будут проблемы, если он сегодня скажется больным, так что встать придётся, как говорится, вот прямо сейчас.

«Через минуту», поправляет себя Агеро, впитывая запах с шеи вновь засыпающего Баама.

Предчувствие головной боли маячит где-то за этой минутой, грозясь потянуть в свой омут, едва он отстранится.

========== Прекрасный сон… ==========

Новая кровать с балдахином не мешает свету проникать под полог. Тёплые ночи позволяли спать, не раскрывая толстых, пыльных штор. Баам садится на край кровати, наклоняясь к чужому спящему лицу.

Безмятежное. Возмутительно безмятежное, должен был он подумать. Но вместо этого гладит пальцем щёку, всё же немного загоревшую к осени. Больше времени проводил на пикниках, приходил на охоту, хоть в ней и не участвовал. Агеро сам не сможет сказать, почему стал чаще работать под открытым небом.

Потому что Баам позаботился.

Небольшой перерыв после бури ещё не закончился, и, готовя следующую, Баам из всех сил пытается успеть дать Агеро то, чего тот лишится через считанные недели. Впервые, наверное, Баам радуется тому, как медленно течёт людская жизнь. Недели. Происходи всё в Аду, он сказал бы «дни», если не «часы». Но и Агеро тогда сломался бы намного, намного раньше.

А сейчас спит. Видит глупый сон. Баам отсчитывает минуты, незаметно вмешиваясь в чужой рассудок, чтобы следующий сон человек точно не запомнил. Вздыхает.

Баам определённо, совершенно точно не должен это делать. Даже если Агеро не будет ничего помнить. Он успокаивает себя мыслью, что уже сделал достаточно вещей, которых делать не должен, и что беспокоиться теперь придётся лишь о последствиях своих ошибок.

Время заканчивается, Баам коротко выдыхает. Минутное головокружение проходит, стоит ему открыть глаза.

В чужом сне душно и темно, что он исправляет, не задумавшись. Вместо ночного болота — богато уставленная комната. Баам с трудом отводит взгляд от смутно знакомых очертаний.

Агеро удивлённо смотрит в потолок, развалившись на мягком диване. С волос ещё капает вода, а сам он сжимает охапку писем, с которыми и должен был затонуть. Баам знает сюжет этого кошмара. Сам сочинял, сам вкладывал в чужой разум. Хоть и второсортный по его меркам, но именно такой и был нужен. Однако сейчас Баам пришёл не за этим.

— Не верю, что и правда собираюсь сделать это…

— Сделать что, Баам?

Он лишь качает головой, подходя ближе.

— Господин Кун. Пожалуйста, закройте глаза, — шепчет он, присев на колени рядом с диваном.

Ещё под влиянием прошлого сна, Агеро не задумывается о происходящем, доверчиво прикрывая глаза. Баам мягко приподнимает его голову, садясь на диван и устраивая её у себя на коленях.

— Вот так, — еле слышно шепчет он, вынимая первую травинку из чужих волос.

— Баам?

— Тише, — улыбается Баам, прижимая палец к чужим губам. — Если крикнете — можете проснуться.

«Как давно я хотел…» думает он, голыми руками зарываясь в чужие волосы, «Хотел просто… дать вам немного ласки». Агеро тихо охает, и от удивления, неверия в чужих глазах больно. «Неужели обычно я веду себя настолько иначе?» перебивается «Разумеется. Я… обязан это делать».

А потом Агеро улыбается.

И Баам улыбается в ответ.

Широко, искренне.

И наклоняется, целуя. Сам. Впервые так нежно и свободно.

Он гладит чужие скулы, переплетает пальцы. Тихо смеётся и трётся носом о чужой. Ему так хорошо, что, он уверен, при желании можно найти правило, запрещающее демону быть настолько счастливым. И Агеро тоже. Тоже хорошо: тает, не знает, как вести себя — не баловал его раньше Баам. Не так.