В случае с культурой это говорит о том, что трансформации в ней носят постепенный характер, а революции почти всегда – иногда, впрочем, они бывают полезными – нежелательны, и, естественно, их избегают. Это вполне ожидаемо, учитывая необходимость связи между поколениями, которая невозможна при резких сменах курса, а потому случается наиболее вероятное. Однако почему всё-таки общества склонны к деградации, а не к совершенствованию?
Ключ к ответу лежит в двух соображениях. Первое. Улучшение – это, как правило, но не всегда, усложнение. Это означает, что оно требует увеличения затрат любого рода, а люди к такому не склонны и предпочитают старые работающие решения – пусть и хуже, тем не менее, нельзя забывать о том, что новое неизвестно, и далеко не очевидно, что оно приносит какие-то выгоды. Кроме того, нельзя упускать из виду то, что всякая инновация требует средств на своё внедрение, а это тоже крайне нежелательно, тем более что знакомое – даже если оно дорого обходится – и так функционирует.
Симплификация случается потому, что более простое состояние системы в энергетических – и временных – терминах легче поддерживать. Вследствие того, что работоспособность целого всякий раз уменьшается не сильно, а то и вовсе ничуть, данное ухудшение почти не замечается и уж точно никем не фиксируется. Так некоторые племена потеряли со временем лук, а на смену комплексным ритуалам и обрядам приходят их более примитивные версии.
Второе. Несмотря на то, что нередко говорится о среднем или человеке с улицы, в реальности культура ориентируется в своих деятельности и функционировании на наименее – но до определённого предела – выдающихся своих членов. Объясняется это тем, что общий уровень сложности всей системы должен быть таков, чтобы она, т.е. последняя, охватывала по возможности максимальное количество людей – она в принципе инклюзивна и всегда стремится увеличить свой масштаб. Достичь этого можно только в том случае, если включить в неё как тех, кто интеллектуально вполне состоятелен, так и тех, кто в этом отношении звёзд с неба не хватает.
Понятно, такая логика не должна выходить за некоторые рамки. Объять решительно всех своих членов культуре не получится в силу того, что упроститься до уровня ментально неполноценных своих представителей – а такие индивиды время от времени неизбежно рождаются в любом коллективе – для неё означало бы её собственный крах – впрочем, стоит заметить, что это не невозможный сценарий, по сути, деградировать она в состоянии до тех пор, пока, наконец, не позволит тем, кто её практикует и разделяет, выживать, но и в таком случае ничто не помешает её краху. Как бы то ни было, но расчёт даже на средних личностей не оправдан и влечёт за собой исключение не самых выдающихся, но всё-таки нужных и полезных – в каких-то иных отношениях – людей.
В совокупности два этих соображения ведут к признанию того, что общества стремятся к большей посредственности, чем можно было бы ожидать, принимая во внимание нормальное распределение человеческих способностей и талантов. Это не означает, что так происходит всегда и при любых обстоятельствах. Процесс развития культуры предугадать сложно, потому что на него воздействует множество факторов, и трудно сказать наверняка, какой окажется определяющим. Тем не менее, такова склонность или общая тенденция. Даже в современных высокотехнологичных социумах мы видим упрощение большого числа операций и практик, потому что это отвечает потребностям тех, кто в когнитивном отношении проигрывает всем прочим. Однако говорит ли это о том, что верхний предел тоже откатывается назад?
Ответ зависит от того, насколько положительно мы оцениваем прогресс. С одной стороны, бесспорно то, что сегодня – по крайней мере, в рамках западной цивилизации, понимаемой максимально широко – наша культура намного сложнее – в некоторых своих проявлениях – той, какой она была в прошлом. Человечество осваивает околоземную орбиту – так правильней, вести речь о космосе пока слишком преждевременно – изобрело компьютеры, заселило чуть ли не всю доступную ему территорию суши, а кое-где и мирового океана, построило многомиллионные города и мегаполисы. Это свидетельствует в пользу того, что комплексность теперь выше, чем когда бы то ни было раньше.
Однако, с другой стороны, именно в отношении нашего взаимодействия друг с другом процедуры и практики стали даже проще. Мы можем знать о тех, кто проживает за тысячи километров от нас, но не быть в курсе того, как зовут нашего соседа. Интеракции стали формальностью и максимально уплощились. Кроме того, мало кто разбирается в технологиях, но это нисколько не мешает ими пользоваться, как, впрочем, и всем остальным, что дарит нам современность.
На это можно резонно возразить, что наше коллективное знание о мире, да и устройство последнего намного сложнее любого предшествовавшего периода. В конце концов, у нас есть наука, небоскрёбы, Интернет, облачные сервисы и много чего ещё, и это не идёт ни в какое сравнение с тем, что было в прошлом – как отдалённом, так и ближайшем. Всё это так, однако есть одно «но». Не стоит забывать о том, что сегодня и людей больше, чем прежде. Т.е. продвижением прогресса – во всех его проявлениях и в нашем его понимании – занимается самое значительное число человек за всю историю.
Всякий раз, когда говорят о качественном переходе, нередко упускают из виду то, что за ним зачастую кроется количественная составляющая. Даже в тех случаях, которые вроде бы не вызывают подобного сомнения, всегда можно обнаружить работу больших цифр. Очевидно, что сегодня как никогда много людей занято в самых разных областях деятельности, что и даёт соответствующие результаты. Однако они не имеют почти ничего общего с тем, чтобы менять сущностную природу культуры, и она, что не удивительно, остаётся прежней. Но как это связано с посредственностью? Более непосредственно, чем кажется.
Колоссальные объёмы – в рассматриваемой ситуации размеры обществ и численность их членов – по самому своему определению состоят из серых личностей. Можно сколь угодно долго распинаться о достоинстве и ценности каждого человека – что активно и делается, и это вполне ожидаемо, ведь тому, что потеряло свою цену, всегда приписывается более существенная, чем когда-то была – но по факту мы давно описываем происходящее в статистических терминах, тем самым ясно и недвусмысленно давая понять, что индивиды не столь и важны – если нужны в принципе – как это довольно рутинно декларируется. В отличие от прошлого мы живём в куда более гомогенных и скучных социумах, состоящих по преимуществу из ничем не примечательных представителей нашего вида, которые стали возможны исключительно благодаря массовизации культуры.
Внимание – это ограниченный ресурс, за который сегодня идёт нешуточная борьба, и естественно подавляющее большинство в ней проигрывает. Отчасти нас спасает его поверхностность и непродолжительность, но его нельзя ослабить и сократить настолько, чтобы хватило всякому. Из-за этого у нас есть огромные и ничем не примечательные, по сути, толпы, становящиеся всё внушительнее и, как следствие, всё менее интересными, и небольшая прослойка тех, кто хотя бы как-то чем-то и какое-то время заметен.
Это не означает, что все получают по справедливости. Напротив, говорить о ней нынче бессмысленно – и так было более или менее всегда и везде, наш век в этом столь же последователен, как и прочие, об этом ещё пойдёт речь ниже. В некоторой степени, конечно, отдельные личности действительно заслуживают того с собою обращения, которое они на себе актуально испытывают, но, в общем и целом, внимание – это вопрос случая, который, как известно, слеп и крайне прихотлив. Но что представляют собой эти массы и какую роль они играют? Вкратце, они создают норму, которая как раз и приводит нас к определению посредственности.
В силу того, что у нас нет иных ориентиров, за исключением тех, что предоставляют нам окружающие, мы выводим обычное из наиболее частотного. Разумеется, от того, что так принято или считается, оно не становится истинным, но с практической точки зрения оно более чем функционально. Суть состоит в том, чтобы не отличаться и думать также, как и остальные – и опять же это не современное явление, но то, что свойственно человеку в принципе.
