– Лучше бы я их сжег, эти рукописи, – каялся он, рассказывая обо всем своей обожаемой Маре. И та, вопреки обыкновению, соглашалась с ним.

Ульяна была не так категорична. Она не возненавидела книги, как это сделал Фолет. Но, ведомая своей женской логикой, она еще больше невзлюбила Цезаря. До этого римский император был неприятен ей только тем, что некогда ввел в римское право закон, предписывающий, чтобы женщин, которые были уже мертвы или умирали во время родов, подвергали кесаревому сечению для спасения ребенка. Она считала, что эта операция, которая убивала женщин, потому что в те времена не существовало никаких лекарств, препятствующих заражению крови, была попросту бесчеловечной, как и сам закон. А, следовательно, делала вывод Ульяна, ничего хорошего от такого человека ждать не приходится, включая его мифические клады.

Но когда она высказала свое мнение, Ксиу, услышав только то, что хотел услышать, невинно спросил:

– Мама, а что такое кесарево сечение?

Этот вопрос поставил Ульяну в тупик. И, чувствуя на себе насмешливый взгляд Артура, она с позором покинула поле боя, не пытаясь больше отстаивать свою точку зрения.

Фолет знал обо всем этом. И по утрам старался не попадаться на глаза Ульяне до тех пор, пока Ксиу и Артур не возвращались в замок.

Но на этот раз ему не повезло. Ульяна встала раньше обычного часа. И ее зеленые глаза, которые она не сводили с него в ожидании ответа, не предвещали ничего доброго.

Маленький старичок горестно вздохнул. И уже открыл было рот, чтобы придумать какую-нибудь небылицу в свое оправдание, как вдруг в отдалении раздались веселые голоса, мальчишеский и мужской, потом по каменным плитам гулко прозвучали шаги и, миновав арку, во внутренний двор вошли Ксиу и Артур. Они несли на плечах лопаты со свежей, еще не высохшей землей, о чем-то громко разговаривали и смеялись, и вид у обоих был довольный и счастливый. Они явно не ожидали встретить Ульяну.

Увидев их, Ульяна с трудом скрыла радостную улыбку. Артур и Ксиу были внешне схожи между собой, словно родные отец и сын. Оба черноволосые, смуглые, жизнерадостные и уверенные в себе. Только глаза Артура широко распахнуты, словно они вбирают в себя окружающий мир целиком и без остатка. А глазенки Ксиу слегка прищурены, как будто мальчик вдумчиво смотрит на мир, размышляя над тем, что увидел. Артуру исполнилось тридцать лет, Ксиу – восемь. Но они считали себя закадычными друзьями, и так оно и было на самом деле.

Ульяна это знала. Как и то, что три года тому назад, встретив Артура, она сделала правильный выбор, выйдя за него замуж. И дело было не в том, что он очень обаятелен, а в его глазах светится недюжинный ум – качество, которое она ценила в мужчинах превыше других. Ей очень повезло в жизни, когда она уже даже и не надеялась ни на что, храня в душе постепенно угасающую память об отце Ксиу. После долгих поисков и ошибок, увлечений, очарований и разочарований она встретила наконец мужчину, который сделал ее счастливой. И сумел стать настоящим отцом ее ребенку, заменив умершего. О большем она не могла бы и мечтать. Единственное, что ей хотелось бы – это родить ребенка от Артура. А еще лучше двух или трех. Мальчиков и девочек. И тогда ей можно будет сказать, что жизнь удалась.

Подумав об этом, Ульяна незаметно огляделась в поисках дерева, по которому можно было бы постучать костяшками пальцев. Она была суеверна. Артур, как истинный ученый, верящий только в факты, всегда подсмеивался над ней из-за этого. А она отвечала, что незачем искушать судьбу. И упрямо продолжала верить в народные приметы.

– Но если так, то учти, что ты рыжая, – заявлял Артур, пытаясь сохранить серьезный вид. – А еще у тебя глаза зеленые. Это, можно сказать, пожизненный приговор. Ты, моя милая, по всем приметам вылитая ведьма. В средние века в Европе по приговору суда святой инквизиции тебя просто сожгли бы на костре. Не заморачиваясь доказательствами твоей вины. Как быть с этим?

– Смириться, – отвечала Ульяна, целуя его. И на этом их спор обычно заканчивался. Но каждый оставался при своем мнении и сохранял свои привычки.

– Привет, мама! – закричал Ксиу, увидев ее.

Ульяна помахала ему в ответ. Фолет с облегчением вздохнул, но на всякий случай благоразумно скрылся в замке под предлогом подготовки к вечеру. На это утро с него было достаточно переживаний. Следом за ним ушел и Гомес, заявив, что ему надо проследить за приготовлением завтрака. Можно было не сомневаться, что вскоре дворецкий и повар, встретившись в укромном уголке на кухне, пропустят по стаканчику в знак примирения, а затем по второму – в качестве утешительного приза. И жизнь в замке войдет в свою привычную колею.

Но Артуру и Ксиу оставалось только надеяться, что это утро не преподнесет им еще одного сюрприза. Первым было раннее пробуждение Ульяны. Оба немедленно приняли виноватый вид. И, не дожидаясь вопросов, заговорили о том, что вернее всего могло привести Ульяну в хорошее расположение духа.

– Мама, ты бы знала, как я проголодался, – заявил Ксиу, после того, как Артур подтолкнул его локтем и многозначительно подмигнул. – Кажется, слона бы съел, даже не разрезая на кусочки.

– И я тоже, – сказал Артур, вступая в игру. – Что у нас на завтрак, дорогая?

Оба смотрели на нее с таким жалостливым выражением на чумазых лицах, что Ульяна невольно смягчилась.

– Мойте руки и физиономии – и за стол, – сказала она. – Разносолов не обещаю, но торихас будет. И даже с медом, хотя вы этого и не заслуживаете.

Торихас, как в Испании называли смоченные в молоке и яйце кусочки хлеба, обжаренные в масле, были любимым блюдом Ксиу и Артура. Поняв, что они прощены, мужчины, взрослый и юный, кинулись к Ульяне и успели поцеловать ее несколько раз, прежде чем она, проявив характер, не прогнала их прочь. А сама пошла в столовую, находившуюся в одной из башен замка, где они обычно завтракали всей семьей. Кормить Ксиу и Артура по утрам было ее привилегией, которую она ни за какие сокровища в мире не доверила бы никому другому. Даже Фолету, если бы тот, оторвавшись от стаканчика и приятной беседы с поваром, вдруг возымел такое желание.

К обеду Гомес, занятый приготовлением закусок к вечернему празднику, предложил обитателям замка только гаспачо, холодный томатный суп с добавлением перца и чеснока, и крепкий кофе с молоком. Но никто не жаловался на более чем скромную трапезу, кроме Фолета, который привык пить в полдень горячий шоколад. Все знали, что вечером будет настоящий пир, и они наедятся досыта. А пока каждый думал над тем, что ему одеть. Даже обычно равнодушный к одежде Фолет ушел в каморку, которая ему была отведена в замке, чтобы сменить куртку и штаны. Он помнил, что на танцы придет его Мара, и не хотел, чтобы она его стыдилась.

Ульяна, собиравшаяся танцевать фламенко, одела белое, в крупных оборках, платье с разбросанными по нему крупными красными цветами и короткими, до локтей, широкими рукавами. Подол платья доходил до голеней, оставляя на виду только черные туфли с подкованными каблуками. На плечи она накинула красную шаль с длинной бахромой. Подобрала свои густые рыжие волосы и воткнула в них строго под углом в девяносто градусов, поскольку даже легкий наклон в ту или иную сторону считался у испанских танцовщиц фламенко вульгарностью, массивный черепаховый гребень-пейнета прямоугольной формы с пятью зубцами. Так как гребни белого и кремового цветов допускались только для девушек, а замужним женщинам разрешалось выбирать лишь между черным и коричневым, она предпочла черный гребень. Подумала, не накинуть ли ей мантилью, представляющую собой кружевную шелковую длинную вуаль, одеваемую испанками поверх гребня и свободными волнами спадающую на плечи и спину. Даже примерила ее. Но сочла свой вид слишком мрачным и отказалась от мантильи. Взяла в руки красный веер. Посмотрела на себя в большое зеркало, висевшее на стене ее гардеробной комнаты, и осталась довольной. Из зеркала на нее смотрела если не чистокровная испанка, то настоящая танцовщица фламенко. А большего Ульяне и не требовалось.