Как к нему подошёл здоровый качок под два метра ростом, Ким не заметил. Как не заметил и его запаха, чуть не задыхаясь от собственного, омежьего. Он почувствовал себя рядом с ним очень маленьким и беззащитным. Особенно потому, что организм отозвался на его присутствие и Кима опять скрутила боль.

— Ты, что ли, особо опасный? — серьёзно спросил альфа басовитым голосом. Ему было ближе к тридцати на вид, и, судя по телосложению, вряд ли кто-то мог быть ему опасен. — Я — Чак, — представился он, с интересом рассматривая Кима.

Тот тихо, угрожающе зарычал на случай, если альфа не тот, кого он ждал. Хотя и понимал, что кто бы это ни был, сейчас у них будет секс. От него слишком сильно воняло омегой, а сопротивляться сил почти нет. Любой альфа, оказавшийся рядом, сможет поиметь Кима, было бы только желание.

— Так ты и правда альфа? А не из тех омег-переростков, которые хотят сменить пол? — на этот раз качок действительно удивился. Ким не сомневался, что текущих альф этому амбалу трахать ещё не приходилось.

— Я был доволен своим полом до сегодняшнего дня. Если прелюдия закончена, давай перейдём к делу! — схватившись за живот от болезненного спазма, Ким попытался встать. Он уже не мог собрать воедино картинку мира. Он не заметил бы даже, если бы их окружила футбольная команда или стадион внезапно наполнился бы зрителями. Для Кима существовала только боль и Чак.

— Что, прямо здесь?

— Там подсобка под трибуной есть, — вспомнил Ким. Он бывал там пару раз со своими омежками. А теперь и сам оказался на их месте. От такой мысли хотелось рычать, но получалось только скулить.

— Тебя хоть как зовут? — спросил альфа, помогая Киму подняться и дойти до двери в подсобку. От него не пахло возбуждением, но несло силой и вполне очевидной возможностью покрыть кого угодно.

— Зови меня «неудачник года», — хрипло ответил Ким, протискиваясь в маленькое тёмное помещение, где хранился футбольный инвентарь. Отличное место для того, чтобы переспать с незнакомцем!

— Ты не романтик… — усмехнулся Чак, оглядывая комнатку и принюхиваясь к пыльному запаху. — Развернуться негде. Если и получится пристроиться, то только стоя.

— Блять, да мне насрать! Стоя, на весу, вниз головой — хватит рассуждать! Ты зачем сюда приехал? — рыкнул Ким, дёргая пуговицу на своих джинсах и стягивая их. Прикосновения к ногам и заднице были такими, словно кожа сильно обгорела на солнце. Он понимал, что собирается дать первому встречному альфе трахнуть себя, но его так трясло от боли и отчаянья, что на лирику было сейчас наплевать, тем более что нельзя было дать себе времени передумать. Что угодно, лишь бы избавиться от этого состояния! Чак прижал Кима к стене, быстро сдёрнул плавки и попытался поцеловать в шею. Дыхание альфы обжигало кожу и как будто тоже причиняло боль.

— Без нежностей, блять! — дёрнулся Ким от чужих совсем неприятных губ и двинул его кулаком в живот, отчасти желая разозлить. Чак взрыкнул и, оставив нежности для своих клиентов-омег, развернул его к сетке с мячами и придвинул к себе таз парня. Киму пришлось опереться руками на сетку, чтобы не упасть. Ким не чувствовал от мужчины ни злости, ни возбуждения, ни заинтересованности. И это ему нравилось. То, что происходило между ними сейчас — только работа Чака, он не испытывал к нему никаких чувств. А для Кима Чак был обезболивающей таблеткой. Лекарства ведь всегда противные.

«Пиздец, это ж надо! Стою внаклонку перед каким-то Чаком! В футбольной подсобке! Как же больно, блять!» — Ким зажмурился и прикусил губу, до боли вцепившись в рабицу.

От первого и до последнего толчка он так и не понял, как омеги могут хотеть такого секса. Ни о каком удовольствии не шло и речи, только боль и неудобство. Ким решил, что не имеет значения, где и как появляется боль. Она есть, он терпел её раньше, потерпит и сейчас. Только вот она оказалась совсем не «сладкой», как он сам говорил девственным омегам, перед тем как трахнуть. И ему совсем не хотелось, как им, стонать и просить продолжения. В груди пульсировало желание проснуться и понять, что весь сегодняшний день — только страшный сон, не более. Боль в животе исчезла почти сразу после первого проникновения, и постепенно стихали спазмы в пояснице и висках. Разум возвращался из отпуска. Ким даже криво улыбнулся, осознав, что впервые во время секса думает на отвлечённую тему. Ким не кончил, в отличие от Чака, который вышел, наконец, чтобы излиться. Ким выпрямился, натянул назад плавки и размял спину. Ему вдруг показалось, что он сейчас чувствует себя неправильно. Он должен быть подавлен, расстроен, но нет, в нём не было ничего, кроме усталости, пульсации в заднице и некоторого облегчения. Ким признал, что он явно не романтик.

— Проведём в этой подсобке все четыре дня или поедем в более удобное место? — усмехнувшись, спросил Чак.

— У тебя курить есть? — Ким по понятным причинам не мог сесть, хотя и хотел, поэтому прислонился спиной к стене и устало прикрыл глаза. События сегодняшнего дня его доконали. Сейчас, наверное, было бы неплохо заплакать или типа того, но как-то ему не хотелось. Все мысли парня были заняты проблемой того, как скрыть произошедшее от родителей и друзей. Он с содроганием сердца думал, что сказал бы отец, если бы узнал о том, что сейчас произошло с его сыном в футбольном чулане. Какое бы у Ричарда было лицо? Наверняка полное разочарования и презрения.

Чак закурил и протянул ему сигарету и спички. Ким сомневался, что разумно курить в такой маленькой подсобке без вентиляции, но всё ещё был без штанов и не совсем морально готов покинуть её. Выкурив первую сигарету и попросив ещё одну, Ким зажал её в уголке рта, стал надевать джинсы. Прикосновения к коже всё ещё были неприятны. Но самую большую боль сейчас причиняли мысли.

Чак привёз его в небольшую квартиру, в которой они провели остаток этого вечера и весь следующий день. На третий день смазка перестала выделяться, и альфы решили, что можно разбегаться. Всё это время было похоже для Кима на вязкую и липкую иллюзию. Он чувствовал себя грязным, слабым и глупым. Мысли о родителях и друзьях причиняли боль и выворачивали наизнанку. Что будет, если они узнают? Станут презирать, не захотят больше знаться. За время совместного пребывания они толком не разговаривали с Чаком. Трахались, мылись, им доставляли еду, что, очевидно, входило в услуги агентства. Чак оказался вполне вменяемым. Он понял, что не нужно лезть с расспросами и нежностями, но и сильно грубым старался не быть. Телефон Кима разрывался от звонков и сообщений, но он лежал на дне сумки, которая с первого дня валялась в прихожей, и был поставлен на беззвучный режим.

*****

Ким теребил в кармане квадратный листок, на котором Чак написал свой номер. Он не настаивал на том, что они непременно встретятся опять, но сказал, что это будет не лишним. На всякий случай… Первым желанием Кима, когда он вышел на улицу из подъезда многоквартирного дома, было выбросить листок в мусорку и забыть Чака и то, что произошло между ними. Но Ронвуд не решился сделать это. Достал мобильник, чтобы вбить номер в память телефона, и замер. На экране высвечивались пропущенные вызовы, и в висок словно ударил электрический импульс. Число неотвеченных перевалило за две сотни и больше всех было от анатэ. Множество сообщений не хотелось даже открывать, он и так предполагал, что там написано. Только одно он всё-таки прочёл — с неизвестного номера, отправленное ему ещё до того, как его хватились.

«Сумку почистишь и принесёшь мне»

«МакКензи, грёбаный мудак!» — успел подумать альфа, перед тем как его мобильный снова зазвонил и высветился номер Криса. Ким задержал палец на секунду над экраном в нерешительности, но всё же ответил:

— Алло…

— Ебать, Ронвуд! Ты живой? Ты где? — заорал в трубку Крис, явно не ожидавший, что ему кто-то ответит. По голосу можно было услышать сильное волнение, дыхание друга сбивалось, и он шумно выдыхал воздух.

— Да нормально всё со мной! Ты можешь меня забрать? Я на Ист Стрит.