Чуб поначалу показалось, что Врубель говорит о Маше, но, мысленно представив Анну Гаппе, черноволосую, крепкую, она покачала головой – никакого сходства с худенькой рыжей Машкой не было и в помине.
– И ты тоже чем-то похожа на нее, Мимимишечка… особенно сейчас, – обратился Врубель к Акнир.
Уж тут-то сомнений быть не могло. Акнир могла походить только на мать!
– Где ты был все это время? – сурово спросила ведьма.
– В Провале… – Врубель взял тонкие руки Акнир и покаянно положил свой лоб в ее ладони. – Я видел будущее.
– Будущее… – эхом повторила Чуб.
– Я видел ад, – обиженно-жалобно сказал он.
И Даша Чуб занемела, провидев за истертой фигурой речи – истину. Если Провалля отправляет нас в будущее, а в будущем всех ждет рай или ад, можно ведь провалиться прямо туда! Побывать в персональном аду и вернуться обратно!
Если Миша побывал в собственном пекле, не мудрено, что он спрыгнул с ума!
«И я тоже была в аду… в своем… в Провалле!»
– Я всегда говорил, что Демон – означает душа. Я желал выразить в своем Демоне то многое, сильное, даже возвышенное в каждом человеке, что люди считают долгом повергать из-за христианских идей! – заговорил Врубель. – Но я глубоко ошибался в своем призвании. Я единственный человечишко в мире, который проявил столько злых и нечестных мечтаний… Моя душа – это Демон. Демон – это моя душа… Она всегда будет стремиться к нему, стремиться слиться с ним, как Тамара. И Христос будет плакать обо мне. И никто не сможет помочь мне! – внезапно перешел он на крик.
Он, несомненно, был в духе – точно действительно дух его Демона вселился в это невысокое хрупкое тело, в покрасневшие глаза, в красивые тонкие и нервные руки.
– Я закончу жизнь в аду клиники… но не в том беда. После смерти я попаду в настоящий ад. Я видел это… я видел свой ад… остаток жизни я должен обречь на телесные страдания, на искупительные упражнения… Но я ничего не смогу изменить. Я сделал нечто ужасное… нечто ужасное… я стал убийцей!
Чуб подошла к картине на мольберте и болезненно вскрикнула:
– Ты убил Машку!..
Богоматери с Машиным лицом больше не было – вместо нее благоухал свежими красками холст с циркачкой на белом коне.
Было непонятно, как можно так быстро записать одну картину другой. Но эта непонятность была неважной, другая – немыслимая заслонила все прочее.
– Но это же не Анна Гаппе! Это ты… – вскричала Даша, тыча пальцем в Акнир. – Ты верхом на коне!
– Я и на коня-то в цирке никогда не садилась, – ведьма безуспешно попыталась вырвать свои ладошки из рук художника – Врубель силой удерживал их.
– Мими… моя любимая… мы должны сказать всем правду… сказать, кто мы друг для друга… не лги ей… Коко тоже должна это знать…
– Миша, не надо, – взмолилась Акнир.
– Предательница! Шлюха!
Чуб с размаху ударила ведьму по щеке.
Акнир дернулась, отшатнулась и почувствовала, что летит в безысходную пропасть…
Она точно провалилась в глубокую яму, а затем еще в одну, и еще в одну. Провалы походили на приступы рвоты, когда тело сводит, потом выворачивает наизнанку, когда живешь от толчка к толчку и не контролируешь ничего, точно несешься по волнам горной реки и бьешься о камни – мгновения бездумной бессмысленности и бессилия между новыми схватками страданий.
А когда тошнота провалов отпустила, она увидела себя стоящей посреди коридора в печальном и желтом здании, увидела Врубеля, старого, худого, почти беззубого, слепого старика в грязной измятой рубашке, его тащили санитары, он корчился и кричал, тараща незрячие страшные рыбьи глаза.
– Нет… нет… я – бог. Я – Иисус… Я – Христос!!!
«Он нарисовал Христа на коленях перед собой… Это сатанизм…» – зашептала ей в ухо Землепотрясная Даша.
Врубель не мог протянуть руки к Акнир, но он тянулся к ней слепым взглядом, всем своим естеством, молил о помощи и кричал:
– Я Иисус… Помоги, помоги… я во Тьме… меня нет…
Она подалась к нему, но жуткий коридор психушки исчез.
Ведьма стояла в пустом Владимирском соборе, а поодаль, рядом с будущим алтарем возвышалась громадная фигура. Страшно высокая и худая женщина в синем платье Богоматери. Спина женщины была полусогнута, вздыблена, как у кошки, огромные черные глаза смотрели прямо на Акнир жутким, немигающим взглядом, ее рот открылся, ощерился длинными острыми волчьими зубами.
Женщина сделала шаг к ней.
Ведьма похолодела…
Женщина подняла руки и хищно согнула пальцы с длинными черными острыми когтями…
И веда знала, что силы этих медвежьих когтей достаточно, чтобы разорвать ее в клочья!
Женщина была огромна, как колонна, подпиравшая собор, и неумолима, как бог-потрошитель, обрекший всех грешников на страдания в аду.
– Ведьма! – крикнула женщина.
И бросилась на нее – с ужасающим криком Акнир выбежала из храма и увидела, что на улице день, ослепительный, солнечный, осенний… Но день этот чернее любой темной ночи, словно самый ужасающий, самый мучительный страх, который ей так и не удалось преодолеть до конца, восстал как мертвецы из могил, как отверженные духи из ада.
Ее мать лежала на ступеньках подобно большой сломанной кукле. Черный парик валялся рядом с пришпиленной к нему маленькой шляпкой, светлые золотистые волосы разметались по серым ступенькам… оторванная черная вуаль дрожала и билась на ветке соседнего дерева, как траурный креп во время похоронной процессии… клетчатое платье задралось, и были видны черные чулки, подвязки, беззащитная белая полоска кожи.
Все вокруг было залито кровью – серые ступени Божьего храма стали красными. Все тело Кылыны кровоточило.
Оно не было разрезано – и ее горло, и чрево, и то, что еще недавно таилось в нем, а теперь лежало вокруг, было разорвано длинными хищными зубами.
Глава девятая,
в которой мы узнаем, откуда в Киеве появились провалы
Отпрянув от ее удара, Акнир выскочила из крестильни. Опалив Дашу полным ненависти и непонимания взглядом, Врубель помчался за своей милой Мими.
Даша застопорилась лишь на секунду, прежде чем побежала за ними, и как назло наткнулась на спящего сторожа Степаныча, всполошившегося, точно согнанный с насеста петух:
– Стоять… кто такая?.. велено не пущать…
– Я выйти хочу!
– И не выпущать!
Оттолкнув его, Даша выскочила на улицу, громко хлопнув деревянной калиткой в заборе, побежала вниз по бульвару – ей показалось, что там, на углу с улицей Пирогова, мелькнула и пропала в клочьях тумана невысокая фигура Акнир. Но, когда две минуты спустя она добралась до угла, вокруг не было ни единой души.
Чуб остановилась перевести дух. Мимо на всех парах промчался лихач в лаковой пролетке. Залаяла собака. Вновь стало тихо. Она стояла, оглядываясь, надеясь поймать хоть тень тени Акнир.
А потом услышала песню:
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив…
Анатомический театр располагался совсем рядом, достаточно было пройти короткую Больничную улицу, свернуть направо и сделать пару шагов по Фундуклеевской… Но она стояла, прислушиваясь, пытаясь понять, стоит ли довериться слуху, или тревожная память играет с ней недобрую шутку?
Ой, той, що згубив мене, той, що згубив… –
манила ее неразгаданная загадка, неназванная тайна, оставшаяся после посещения анатомички.
Бедная темноволосая Мария, ходившая за ними по пятам…
Песня оборвалась. Где-то на Фундуклеевской громко испуганно вскрикнула женщина.
Акнир?
Даша почти побежала в сторону театра.
Здесь еще горели неяркие газовые фонари. Но все окна домов уже были темны, прикрыты шторами, ставнями, все магазины, кофейни, трактиры заперты на ночь – все добропорядочные киевляне давно отошли ко сну. Откуда же доносилась эта странная музыка?
