«…реальная»

«…посещает женщин подобного рода»

Толчком из глубин памяти выплыло то, чему она совершенно не придавала значения – дочь Ирки Косой махнула Мише рукой, когда они шли мимо них… вряд ли она бы стала махать рукой незнакомому мужчине с двумя дамами. Дочь убитой знала его!

И не только она?

«Милой Нине от М. В.»… От Михаила Врубеля?

Даша представила Мишу, перебиравшего органы, печень, селезенку и почки, с таким же восторгом, с каким он складывал в картины ее блестящие камушки… Возможно ли это? Не уличный «свободный художник» с бритвой в кармане, а гениальный художник, который сходит с ума?

– Но если бы… если бы Врубель убил кого-то… он знал бы об этом? – неуверенно спросила она.

– Скорее всего, нет, – сказал профессор. – Характерная особенность таких случаев – человек почти никогда не помнит, что с ним было, куда он ездил и что там делал, когда возвращается к себе домой. Скорее всего, он позабыл бы это, как и свою поездку в Харьков, или посчитал это просто фантазией, дурным сном.

– Какое невыносимое омерзение слушать вас, не уважаемый мной профессор! – внезапно и громко объявил женский голос. Даша с удивлением посмотрела на даму с соседнего столика, молодую, в пиджаке мужского покроя. – Все, все в медицинских кругах судачат об этих мерзких убийствах, и никто не скажет правду! – Дама была коротко стриженной, что в 1888 году само по себе говорило о многом – суфражистка, притом убежденная! И даже перо на ее маленькой шляпе стояло гордо и вертикально, как «фак». – Но, если бы вы спросили меня, я бы обвинила не бедного больного человека, о котором у вас идет речь… – Даму ничуть не волновало, что ее никто не спрашивал. – Я могу доказать, что человека вроде Джека у нас считают нормальным. Посчитают, как только узнают его профессию…

– Хирург? – с любопытством предположила Даша.

– Джек-потрошитель – психиатр! – дама встала, приподняла черный зонтик и указала им на профессора психиатрии Сикорского. – Вы знаете, что объединяет все убийства, которые Потрошителю удалось довести до конца? У всех женщин была вырезана матка. Да, я говорю это слово вслух! – объявила она и обвела грозным взором небольшую аудиторию циркового буфета. – А вам известно, что в Англии женщинам, обвиненным в истерии, предписано удалять матку? И после этого вы осмеливаетесь обвинять в изуверстве какого-то Джека?

– Ты шутишь?

На самом деле суфражистке удалось ужаснуть только Землепотрясную Чуб – какими бы распущенными ни были нравы цирковых гимнасток и девиц из оркестра, даже они, видимо, полагали, что клитор – что-то вроде клистира, матка – дама из рода пчел, а их ошарашенный вид объяснялся лишь полной неспособностью увязать женские права с пчеловодством.

– О, я могу рассказать вам много историй! – дама достала из кармана небольшую синюю книжицу, с заложенным между страницами карандашиком. – Как женщине удалили матку, оттого что у нее были проблемы со зрением. Или еще история, – она с хрустом перевернула страницу, – о девушке, у которой было так много поклонников, что ее врач-психиатр посчитал бедняжку виновной в чрезмерном желании, которое она вызывает у мужчин, и отрезал ей клитор. А одна женщина призналась врачу, что иногда задумывается и о других мужчинах, а не только о муже – и он сразу вылечил ее… Догадаетесь как?

– Подобные методы больше не практикуется! – отрезал Сикорский.

– Разве? – суфражистка сняла пиджак с таким видом, словно собиралась вызвать его на боксерский ринг. – Разве ваши коллеги в Америке не пропагандируют до сих пор обрезание клитора в качестве метода лечения всех психических заболеваний, включая истерию? И разве после того как господин Бейкер Браун, удаливший у сотен женщин клиторы и яичники, не был со скандалом исключен из Общества акушеров Лондона, у него не остались последователи среди врачей, до сих пор возмущенные свержением их кумира? Последователи, почитающие своим долгом лечить женщин от истерии. А одно из известных проявлений истерии – безнравственное поведение… проституция! Так почему бы кому-то из них не решить вылечить всех проституток Лондона методом удаления матки?

– И в Киеве проституток свозят в Кирилловскую, как и психбольных, – напомнила сама себе Чуб. – Почему?

– Ты ошибаешься, Лиза, – внезапно подала голос молодая спутница суфражистки, – я уверена, Джек боролся с проституцией! Он желал привлечь внимание к женским проблемам… Ведь сколько несчастных падших женщин умирало на улице, сколькие были убиты?.. – казалось, что даже фонарики на рукавах ее белой блузы пузырятся не просто так, а от возмущения. – И кого это волновало, пока не появился Джек? Кто он, этот Джек, если не иллюстрация нашего бездушного общества, которое потрошит каждого как рыб, забирая здоровье, жизнь и даже наши кишки…

– Я требую прекратить здесь политический митинг! – не выдержав, закричал басом солидный мужчина в костюме-тройке, уловив в речах девушки знакомую революционную крамолу. – Вы не в цирке…

– А где? – вопросительно присвистнула Чуб.

– Вы все – потрошители, все современные медики! – старшая суфражистка проколола воздух своим зонтиком так энергично, точно в руках у нее была шпага, а все присутствующие уже были вызваны ею на дуэль. – Все, кто убежден, что быть женщиной и любить, и не чуждаться тела – болезнь. Все, кто считает, что каждая из нас больна уже потому, что она – женщина. И я, и вы, и она, – ее зонт указал на Кылыну…

И тут случилось немыслимое.

Женщина в костюме collant вскочила, ее тело затряслось в истерическом припадке, длинная черная вуаль затанцевала, как черный водопад.

Кылына быстро подняла кверху руки с согнутыми крючковатыми пальцами, точно намеревалась сдаться в плен, и резко откинулась назад – запрокинув голову и продолжая трястись, изогнулась в «мостик» так низко, что перо на ее шляпе коснулось пола.

– Arcus hystericus, – в ужасе произнес профессор Сикорский, не отводя взгляда от трясущейся, и перевел машинально: – Истерическая дуга… Тоническая судорога… У несчастной истерический припадок!

Кылына заорала… А Даша вспомнила, что уже видела подобное когда-то давно, в тот страшный час, когда Киевица Кылына билась в страшных адских муках, не желая передавать им Троим свою силу…

Ведьма Кылына умирала?

Ее тело тряслось все сильней, руки и ноги выворачивала ужасная судорога. Не выдержав, буфетчик Бобо, хромая, бросился к ней… но в этот момент Кылына выпрямилась пружиной и, издав страшный крик, подобрала подол и побежала прямо на стену, а затем и по ней.

Несколько секунд присутствующие в изумлении смотрели, как неподобающе заголившиеся женские ножки в сапожках и чулках-паутинках бегут по вертикальной стене, нарушая одновременно законы приличия и земного притяжения… Однако секунду спустя подошвы Кылыны оторвались от стены, тело с грохотом повалилось на пол, она пронзительно застонала, забилась и обмякла, лишившись чувств.

– Вот до чего ваш монолог довел бедную женщину! И охота же вам сочинять скандалы! – укорил стриженую бунтарку Сикорский и бросился к бездыханной даме. – Карету скорой помощи… поторопитесь, прошу!

– Пойдем. Быстро! – шепнула Даше Акнир.

Ведьма первая выполнила собственный приказ – Даша догнала ее уже в коридоре.

– Ты что, даже не подойдешь к собственной матери? Не узнаешь, как она? – потрясенно спросила Чуб.

– Нам нужно срочно найти Врубеля, – сказала веда.

– Тебя Врубель уже волнует больше чем мама? Приехали!

– Я жива… значит, и моя мама тоже. Меня не интересуют ее обмороки, о них преотлично позаботится профессор Сикорский. Меня интересует другое: кто только что пытался убить мою мать? – сказала Акнир.

В поисках Врубеля «сестры Мерсье» заглянули к себе в меблирашки, надеясь, что Миша поджидает их дома. Еще через пятнадцать минут, невзирая на поздний час, постучались в особняк к Тарновским на Золотоворотской – Миша нередко наведывался к ним в последнее время. Но Врубеля не сыскалось и там – о чем им, без должного уважения, сообщил через закрытые двери грубый лакей.