Саске дикий. Он заставляет дни быть дикими.

Итачи боялся его силы, его напора, его желаний, которые он не пытался, даже не думал скрывать. Его птенец оброс перьями, стал вольной птицей, не позволяющей и дальше греть его под своим собственным крылом. Он кружил над своим братом, как коршун, и готов был в любую минуту сорваться и заклевать, съесть, убить, чтобы Итачи был только его, чтобы достался только ему и никому больше.

Дикая любовь, сумасшедшая, неправильная. Как всё ужасно, какие они ужасные и уродливые.

Младший брат лёг крестом на плечи Итачи, который нёс его на свою Голгофу. Он не боялся ничего, кроме своей частицы, кроме своей второй половины – Саске, которого он должен оберегать и защищать с того момента, как тот родился жарким, душным августовским днём; как сделал первый, болезненный вздох и зашёлся звонким криком; как открыл свои бездонные чёрные глаза, впервые посмотрев на своего брата, поймав взгляд его чернильных, переливающиеся лихорадочным блеском глаз; как рос, делал первые шаги, говорил первые слова, смеялся и тянулся к нему – Итачи.

Младший брат – вот его наказание. Он заставил Итачи что-то чувствовать, он сделал его уязвимым, он дарил ему человечность, в то время как клан и деревня пытались всё это забрать.

Саске заставлял его учить и направлять, заботиться и помогать – всё то, что делали другие по отношению к Итачи. Он выбрал в качестве наставника, друга, родителя Итачи, а не всех тех, кто был создан для этих ролей: ни мать, ни отца, ни Наруто, ни Какаши-сенсея. Никого из них. Его выбором стал Итачи.

Как очевидно, ожидаемо, но так желанно. Да, Итачи хотел, чтобы Саске выбрал его точно так же, как и Итачи сделал выбор в пользу своего брата.

Его выбор был предрешён, когда Саске появился на свет; когда в их саду, прячась в душистых, кроваво-красных камелиях, он протянул свою бледную, маленькую руку, дотронувшись до ладони брата, поднял её и прижался своей щекой в своём детском порыве, в доверии и выказывании любви. Сокровенный жест, до одури интимный, что у Итачи тогда перехватило дыхание, и он боялся дышать, чтобы не спугнуть такое откровение, со стороны своего птенца.

Ладонь помнила это ощущение: нежную, гладкую кожу брата, которая была горячей от клюквенных пятен, что покрыли тогда детские щёки. Он смотрелся таким беззащитным, но это было обманчивое впечатление, ибо в его всё ещё детских глазах горел тот огонь, который сейчас испепеляет Итачи, только мазнув по его фигуре.

Безумие зародилось тогда, в том проклятом саду с кустами камелии, в том кровавом поле, где бегал Саске, теряясь в этих красно-рубиновых цветах.

Он не боялся сумасшествия, плавно отдаваясь ему, приглашая Итачи к себе, он звал его, своим взглядом прося разделить запретное яблоко на двоих. Просил вкусить отраву вместе, вместе сойти с ума. И он поддался, слепо, без раздумий прыгнув в этот кровавый океан.

Итачи с усилием разлепил свинцовые веки, всё так же сидя под клёном, обнаруживая, что Шисуи рядом нет. Неужели он успел заснуть? Как на него это непохоже. Видно, тренировки вконец вымотали и так уставшее тело и разум.

Облака размазанным пятном расплылись на линии заката, что было совсем неуместно для летнего неба. Это был холодный закат, какой бывает в зимние вечера, предвещая мороз и ветер.

Итачи не был склонен подмечать такие мелочи, но вспомнив то, как Шисуи опирается на суеверия, невольно задумался о том, что такой закат действительно не вписывается в данное время года.

В груди поселилось мерзкое предчувствие, что что-то не так. Обычно Шисуи так просто не уходил, он прощался, но своеобразно, по-своему. Он почти всегда старался распустить Итачи волосы, зная, что тому это не нравится и лишь нервирует.

Волосы – личное пространство, к ним никому нельзя дотрагиваться, а он брал и так беспардонно нарушал эту границу. Так не делал даже Саске. Он хотел, но сдерживал себя, как мог.

Итачи невольно оценил такую сдержанность в действиях – Саске определённо был из тех людей, которые умеют удивлять.

Небо мутнело, покрываясь россыпью бледных звёзд. Пора было возвращаться в поместье и подготовиться к миссии, как всегда не блещущей насыщенностью и серьёзностью. Слишком простая, обыденная, глуповатая и даже примитивная, но то, что их с Саске отправляют туда вместе, заставляло Итачи задуматься, а всё ли так легко, как кажется на первый взгляд.

Может всё более запутанно и туманно? Если так, то Саске будет несказанно рад. Больше всего ему хотелось бы отправиться на задание, где сражения следуют одни за другим, где кровь липким соком обагряет руки.

Кровь – красная, а этот цвет так идёт Саске.

Сочетание, заставляющее покрыться тело дрожью. То, от чего Итачи напрочь терял голову.

То, чем Итачи любовался, как любовался в своё время камелиями, росшими в их саду.

***

Меня зовут Красный

Моё нутро горит, я заметный, я знаю, что меня трудно пересилить.

Я выступаю открыто. Для меня главное – решимость и воля. Моё предназначение – заполнять поверхность своим победным огнём!

Я раскрашиваю мир, говорю ему: «Будь!», и он становится моего кровавого цвета.

Тот, кто прикасается ко мне, обжигается, ощущая на руках железо или медь; мой запах подобен полевым чайным цветам, травам, а не красным розам.

Цвет – это музыка, звучащая в темноте. Тысячи лет я слушаю, как разговаривают души – это похоже на шум прибоя – и потому смею утверждать, что коснуться меня – все равно что коснуться Ками*.

Я море, в котором купаются люди, я наполняю их, подобно сосудам.

Там, где появляюсь я, глаза сверкают, страсти кипят, сердца учащенно бьются.

Жизнь начинается со мной, и всё возвращается ко мне.

Я и есть цвет жизни.

Дорога была утомительной, длинной, исчерпывающей все жизненные силы. Обжигающий солнечный диск распустил свои лучи, которые, подобно стрелам, впивались в тело, напрочь лишая возможности идти с первоначальным запалом.

Саске, устало прикрыв слезящиеся глаза, потянулся к фляге с водой. Живительная влага была необходима как никогда прежде.

Зной, создаваемый напористым солнцем и безоблачностью, стоял невыносимый, и горячий воздух щипал лёгкие при каждом вздохе.

Раскалённый грунт напоминал угли, нещадно обжигая ноги. Пыль, поднимавшаяся от шагов, прилипала к телу, оседая толстой плёнкой, которая стягивала и раздражала кожу.

Рядом размеренно, не спеша, шёл Итачи, ни слова не сказавший за весь их путь и ни разу не взглянувший в сторону Саске. Он как будто не тут, не с ним, а далеко в своих мыслях, там, где его не достать.