— Мими…

— Скажи мне!

Если она узнает, то, быть может, сумеет защититься. А может, станет лишь беззащитнее. Джексону не нравится строить догадки, а ещё не нравится навешивать на себя проблемы других, когда и так есть о чём беспокоиться. Внутренний голос нашёптывает ему рассказать — не по доброте душевной, а, напротив, чтобы обезоружить; ему кажется, что, убрав Ноа, выведя её из строя, он сумеет уберечь то, что хочет.

Наоми ему не девушка, не подруга и не приятная знакомая; просто человек, с которым он встретился, а после они разошлись. Она отказалась от его помощи, и сейчас её судьба не должна волновать его. И не волнует. Нельзя помочь тому, кто того не хочет.

— Помнишь, когда мы встретились и я увидел твои глаза, то удивился, что стая альф позволила тебе стать её частью?

Будь у удивления лицо, это было бы лицо Ноа.

— Ты хочешь поговорить об этом? — в ответе слышится то ли разочарование, то ли облегчение. Джексон молчит, и девушка с неохотой отвечает: — Помню. Я сказала, что мне было двенадцать, когда родителей убили оборотни. Девкалион и остальные охотились за ними, а нашли меня.

— Я много об этом думал, — признаётся Джексон. — Кто были те оборотни? Почему твоя семья погибла, а ты осталась жива?

— Девкалион защитил меня, — как нечто само собой разумеющееся произносит девушка. — Спас меня.

— Он обратил тебя, — поддерживает историю Джексон. — Допустим. Но слишком много непонятного. Зачем стая охотилась на других волков? Сколько их было? — Ноа молчит, а в голове непрерывно щёлкает, словно кто-то балуется с выключателем. — Почему альфы пощадили девочку и обратили её, но она до сих пор бета?

Марл закрывает глаза и пытается избавиться от этого жужжащего роя мыслей. Прежде, она тоже вертела эти вопросы в уме, и страх перед правдой заставлял её повернуть назад. Она смешала истину и ложь, создав приемлемые для себя воспоминания. Их было трое. Они убил её семью. Девкалион и стая выследили их и успели спасти её. Ноа была их выбором… выбором, не ошибкой.

— Не понимаю, о чём ты.

Джексон показывает лицо луне. Луна видит, что терпение его на исходе, а Ноа — нет. Как пластинку, она прокручивает в голове «я не понимаю», хотя прекрасно всё понимает.

— И, наконец, удивительно, что Девкалион привёл свою стаю, — спустя какое-то время, говорит парень. — Ведь тогда он не был их вожаком.

Марл еле удерживается, чтобы не заскулить. Джексон не даёт задний ход, всё говорит и говорит, а она делает вид, что он наматывает круги вовсе не в том месте. Правда опасна, она — червь, копошащийся в мозгу Наоми с двенадцатилетнего возраста. Ноа придумала историю, которую могла принять, где люди, сыгравшие в ней главные роли, были её друзьями. Ей хотелось верить в это, ведь, защищаясь от боли, детский мозг на что только не способен. Всё переписать, изменить, вычленить из памяти то, что ранит, то, что разобьёт.

Парень задаёт наводящие вопросы, а Ноа только и может думать, чтобы он замолчал. Она не хочет его слушать, не хотела с самого начала. Пусть не отвечает, пусть уходит куда хочет: подальше из Бейкон-Хиллс или прямиком в руки смерти.

И всё-таки девушка слушает. Руки не позволяют закрыть уши, безжизненно повиснув. И память, корёженная годами, изливает на неё поток обрывочных воспоминаний.

Она видит старика, держащего за горло её мать, помнит кровь, много крови, и что-то тёплое и липкое, инородное, застрявшее в волосах; слышит отца, умоляющего того остановиться. Он никогда никого не умолял, и это уязвляет её. Старик оборачивается, смеясь, взгляд его скользит по отцу и останавливается на ней.

— Здравствуй, — говорит он. — Ты и есть Наоми?

Она прижимает к груди плюшевого волка и смаргивает с ресниц каплю крови; тело одеревенело. Отец пытается подойти к ней, но двое других, тоже пожилых, сморщенных, пахнущих застарелой смертью, удерживают его.

— Ты чтишь законы своих предков, девочка?

Ноа смаргивает снова, но на щеку падает не кровь, а слеза. Старикан подходит, приподнимает её подбородок, заставляя смотреть на него. Ей страшно, у ног разлито серое вещество, а то, что осталось от матери, всё ещё приходит к ней в кошмарах.

— Ты ведь знаешь, что такое преданность, девочка? — спрашивает старик. — У каждого должна быть идея, которой он предан, и ради неё нужно сражаться. Она — смысл существования любого из нас. Нет её — нет и человека. Понимаешь?

Старик умер в тот же год, двое его сообщников — на три недели позже. Но для Наоми все они были живы. Они жили в ней идеей, маниакальным стремлением к власти, появившемся в ту же ночь. Клин вышибают клином, и Ноа — ребёнок, растоптанный собственной беззащитностью, слабостью отца, не сумевшего ответить за свой выбор — предпочла идею правде.

Ей было двенадцать, могла ли она отомстить? Могла ли выжить, не признав правоты старого убийцы? Ноа очистила голову от воспоминаний, сотворила себя заново; она предпочла тянуться ввысь за мечтой, ей даже не принадлежавшей, лишь бы избавиться от призраков прошлого.

Старик умер, тиран исчез, а на его место пришёл Джеймс. Ничего не закончилось, она в плену, она — награда, она…

— Грег, она просто ребёнок! — крик Девкалиона, ворвавшегося в дом с Кали, пытающейся его остановить, — это единственное, что позволило сохранить разум, выстроить цепь альтернативных событий, поверить в них. Он никогда не любил её, но позволял верить в то, что хочет; это был его способ заботы о ней.

Он сказал то же, что и Джексон о Бейли. Он пришёл спасти её. Он…

— … остановил своего альфу и убедил забрать тебя как трофей в назидание твоему отцу, бросившему стаю ради женщины, — говорит Уиттмор. — Мими, Бен Марл был оборотнем, и ты унаследовала этот ген от него.

Ноа где-то на границе яви и бреда. Она слышит слова, — его и людей из прошлого, — но сути не улавливает.

— Девкалион стал следующим альфой и, наверное, заботился о тебе, как мог. Он и правда спас тебя. Но не от каких-то мифических оборотней. Он спас тебя от вашей стаи.

Девушка мотает головой. Ещё не поздно забыть об этом. Однажды ей удалось.

— Можно её убью я? — спрашивает юнец, и с большой натяжкой Ноа узнаёт в хлипком парне Джеймса.

— Конечно, мой мальчик, — улыбается старик. — Но уважь волю Девкалиона. Убьёшь её в другой раз. Он прав: она останется с нами, чтобы всякий волк знал, чем чревато его предательство. Девочка будет жить, но пожалеет, что не умерла.

Угроза такая настоящая, почти материальная, что дрожит и взрослая Ноа. Она знает, что её жизнь сложится куда лучше, потому что старикан умрёт, а Девкалион позволит ей забыть, и никто из членов стаи не посмеет ему перечить.

Оба оборачиваются, чтобы взглянуть, как волк опускается на колени рядом с девочкой. Она не плачет и совсем не хнычет — не может принять, что это всерьёз.

— Я заберу тебя, Мими, — произносит Девкалион. — Всё будет хорошо.

— Я не верю, не верю, — у неё спирает дыхание, и в груди становится тесно.

— Выпусти когти, мой мальчик, — морщит лицо Грег, явно не впечатлённый порывом мужчины. — Вот так, — он держит отца Ноа за волосы сзади, обнажая шею. Тот не сопротивляется, зачарованно глядя на дочь: ему страшно за неё, он боится сделать ещё хуже. — А теперь убей его.

Девкалион успевает ухватить Наоми, прежде чем она обернётся и увидит смерть второго родного человека. Джеймс одним движением рассекает открытое горло, и всё, что слышит девочка, это булькающий звук. Её отец, мужчина, всегда бывший примером, умер вот так, с бульканьем. Каким бы ты ни был при жизни, никогда не знаешь, насколько жалкой будет твоя смерть.

Быть может, если бы она увидела тогда Джеймса, совсем юного, но уже не по годам жестокого, перемазанного чужой кровью, Наоми выбрала бы другой путь. Но тогда у неё был один враг — мерзкий огромный старик по имени Грег. Куда ей было с ним тягаться? А когда она осознала свою силу и поняла, что может сделать, он успел склеить ласты, и два его прихвостня — тоже.

Оставался лишь Джеймс, но его роль потрясённый детский мозг обработать не смог. Всё это возвращается лишь теперь, когда жадный до крови юнец, обросший со временем щетиной, превратился в мужчину, потерявшего разум.