Лодка шла под двадцатисильным «Вихрем» со скоростью, какой Цветков от нее не ждал. Двигались ничуть не медленней, чем на шлюпке. Может, даже быстрей сейчас шли, правда, теперь и шлюпка идет побыстрее, ведь в ней всего двое. О погоне думать не приходится. Думать нужно о реальном: как изловить тех двоих с поличным? В Ёгане они вряд ли задержатся. Скорее всего, заправятся только — и дальше. Уж ночевать-то, во всяком случае, не останутся. От Ёгана всего ничего до Оби, а по Оби без опаски можно двигаться и ночью. Завтра утром двое будут в городе. Найти их, конечно, труда не составит, но пушнина? Придется позвонить сегодня вечером из Ёгана дежурному по отделу. Пусть утром пораньше вышлют на реку несколько нарядов: к лодочной станции, к пассажирской и грузовой пристаням, на контейнерную площадку горрыбкоопа и ОРСа нефтяников и к заводи у стадиона. Может, удастся перехватить.

Лейтенант с тоской подумал о детях, о жене и о том, что вскоре, вероятно, предстоит новая командировка в тайгу — на сей раз не со следователем, а с инспектором БХСС. Нужно устанавливать охотников. Инспектор БХСС, обслуживавший участок Цветкова, был совсем еще молодой парень, только что из торгового техникума, где преподавал бухгалтерский учет, и вряд ли ему тут одному что удастся сделать.

О ноге он старался не вспоминать, хотя понимал, что, вероятно, не удастся в ближайшее время ехать по урманам. С мениском шутки плохи. И если в армии, когда парень из его отделения после неудачного приземления надолго выбыл в санчасть, отделение оставалось вполне боеспособным, то на участке Цветкова один человек — очень много. Теперь, когда скопилось столько дел и нужно, не мешкая, закатывать рукава и работать, — он вдруг будет лежать на койке и читать «Преступление и наказание». Зонального инспектора БХСС Ребякина пошлют, ибо дело не терпит, и он, зональный, пока войдет в курс дела, может наломать дров. Послали бы Ляпина, но тот теперь обслуживает зону вниз по Оби. Надо же, какая неудачная командировка, подумал Цветков. Как началось с самого аэропорта, так и поехало. Но ведь само-то, без причины, ничего не случается? И если что-то случилось с ним, лейтенантом Цветковым, то причину следует искать в себе самом. Что же он сделал не так? В чем ошибся, допустил оплошность?

Потемневшие сгустки мокрого снега глухо шлепались о приподнятое мотором и скоростью днище, и лодка вздрагивала, как на волне, а лейтенант все гнал и гнал, не сбавляя газу, навстречу снежному занавесу, опустившемуся над Ёган-Ахом.

— Милиция, лейтенант Уполовников.

«Это милиция?»

— Да-да, вас слушает дежурный.

«Здравствуйте тогда. Вам звонит Корепанова, соседка по квартире Ольги Ледзинской».

— Здравствуйте. Слушаю вас.

«У меня тут… прямо не знаю, как сказать… Видите, Ольга, когда уезжала в командировку, то просила почту вынимать, чтобы не копилась в ящике, а то почтальонке складывать некуда. Я все время вынимала, а сегодня письмо к ней пришло. От мужа от ее. Я и подумала, раз такое случилось, то, может, вам это письмо понадобится?»

— От мужа, говорите?

«От него… И адрес схожий, и роспись внизу конверта вроде его…»

— Понятно. Мы ему сообщили. Он приедет. Ему и отдадите. Некому теперь это письмо читать…

«Нет, я подумала, что, может, вам для следствия понадобится. Потому и позвонила…»

— Спасибо, что позвонили. Только нам не понадобится.

«Хорошо… Горе-то какое, господи… Сама уж который день от слез не просыхаю… На моих глазах жили, прямо голубь с голубкой… Не поругаются, боже избавь, ничего… Вы меня извините, старую…»

— Да за что извиняться-то?.. Большое вам спасибо, что позвонили. Кстати, да. Если вы, может, уезжать собираетесь, так можете занести прямо в милицию, в дежурную часть. Мы передадим. Или я даже сейчас помощника к вам направлю…

«Нет-нет, не гоняйте человека. Никуда я не собираюсь. Передам сама. У вас там и так, поди, и бумаг, и поручений разных хватает. До свидания».

— Всего доброго…

Ёган-Ах встретил их серой пеленой снега с дождем, вовсе не такой густой и мрачной, какою она казалась издали, и Цветков повел лодку, не сбавляя оборотов мотора даже на перекате. Ширина реки позволяла не придерживаться строго середины фарватера: лейтенант выбирал кратчайший путь, пересекая плёсы по хорде — от берега к берегу.

Теперь до Ларьяхского сора оставалось не более сорока минут хода. Желтые сгустки слипшегося снега по Итья-Аху попадались значительно реже, но небо было беспросветно в тучах, и все время шел снег.

Ледзинская очнулась от дремы, вскинула голову, зажмурилась от снега, потом натянула получше шкуру и опять задремала.

Пятаков, полуобернувшись, смотрел вперед.

Инспектор, взглянув на часы, вдруг понял, что давно уже не засекает времени, а смотрит просто по привычке. Сколько они едут от устья Итья-Аха? Пять минут? Час? Может, и Ларьяхский сор уже проехали, и буровую проскочили — промелькнула незаметно в снежной пелене?..

Он перестал глядеть на часы, и только гнал и гнал лодку по хордам от берега к берегу, от мыса к мысу, вглядываясь вперед и стараясь сориентироваться. Усталость сковывала все сильнее. Все горше донимало колено, лейтенант ощущал уже припухлость в области коленной чашечки и судорожные толчки по всему телу. Не верилось, что все это когда-нибудь кончится, что эти двое суток когда-нибудь окажутся далеким воспоминанием. Он смотрел На мчащуюся вдоль борта рябь воды — и казалось, что летят, как ветер; смотрел на смутные очертания берегов — и тогда казалось, что вообще стоят на месте. Снег шел все гуще, но лейтенант считал, что идет так же, — просто устали глаза. И не сбавлял скорости.

Пятаков повернулся к нему и что-то крикнул, указав в сторону левого берега. Лейтенант взглянул туда, и то, что он увидел, показалось ему вначале просто деревянным Триангуляционным пунктом, каких немало расставлено по тайге, но тригопункта здесь, насколько art помнил, быть не должно; да и не видно было бы сейчас деревянной вышки… Буровая!

В тот момент, когда он осознал это, раздался страшный грохот, треск, сухой визг на миг подброшенного в воздух вместе с кормой винта, и одновременно — тупые и холодные удары дерева и воды. Будто разорвалась мина. Лодка опрокинулась.

Но шум мотора почему-то не прекращался.

«начальнику мелиции от матохиной евдокеи Глебовны деревня кыши

прошу принять меры на участкового уполумоченого цветкова он придумал хокейную шайку и в ей пригреват всех бандитов к имя же примазался учитель по фискультуре Филатов и ребятишки вовсе с ума посходили ванька федяев и ево дружки митька гладышев и васька щепеткин залезли ко мне в погреб и утащили банку бруснишного варенья, а когда я стала обзывать их по фамилиям то ванька сказал што он теперева не федяев а мехайлов и витька не гладышев а петров а васька мол не какой не щепеткин а харлампьев и от родительских фамилиев отказалися стали надо мной надсмехаться и говорят што мы варенья не брали а кто же тогда брал окромя их у нас в кышах бандитов нету а директор школы их покрыват а участковый цветков нет штобы их приструнить наоборот потакает и гоняет с имя по улице с осиновой клюкой прошу принять меры на цветкова а на директора я напишу в раяно матохина»

«тов. Лебедева! Разберитесь и дайте ответ в д. Кыши.

Пахоменко».

«Ответ гр-ке Матохиной дан 16.10. 197…

Ст. инспектор ДКМ Лебедева».

Снег повалил еще гуще, но когда Цветков вынырнул, он не догадался об этом, полагая, что все еще с головой в воде, пока не ухватился за острый край дерева, которое удержало его на поверхности. Он выплюнул воду и попробовал закричать, но крика не получилось. Осознав, наконец, что держится за пробоину в борту, он попробовал перевернуть лодку, но только сам ушел опять с головой, а лодка, когда он вынырнул, так и качалась днищем кверху и в таком положении напоминала плывущий гроб. Раздался еще какой-то треск, и корма немного приподнялась: это оторвался и пошел ко дну «Вихрь», державшийся, видимо, на одном страховочном тросике.