— Я не беременна! — кричу я вслед, но она, не обращая внимания, выходит и закрывает дверь.

Я встаю, закрываю замок и прислоняюсь к двери спиной. Пару секунд просто таращусь на коробочку в руке, чертовски напуганная всем этим. Я не беременна. Так что все в порядке, правда? Открываю упаковку, и из нее выпадает небольшая белая палочка. Черт, надо прочитать инструкцию, чтобы понять, как с этим обращаться. Я выросла среди парней. Твою мать, все детство я училась, как убивать людей. А о подобном не то что никогда не думала, но даже и не знала. Учитывая тот факт, что мне не от кого было узнавать о разных женских тонкостях, вся эта ситуация ощущалась самой нелепой и самой невероятной в мире.

Я писаю на палочку, и следующие две минуты ожидания ощущаются вечностью. Положив палочку на раковину, я меряю шагами туалетную комнату: до двери и обратно.

Чуть не выпрыгнув из кожи, я подскакиваю от неожиданности, когда раздается громкий стук в дверь.

— Твою мать, Уна, нам пора ехать, — говорит Неро, понизив голос.

— Дай мне минутку, — говорю я спокойно.

Глупость какая-то. Я не беременна.

Беру в руки палочку. В маленьком окошке видны две красные линии. Я трижды перечитывала инструкцию: две полоски означают положительный результат.

— Уна! — я вздрагиваю, роняю тест, поспешно нагибаюсь, поднимаю его и бросаю в мусорное ведро, после чего открываю дверь. Надеюсь, выражение моего лица не выдаст, что я чувствую в данный момент. Потому что в противном случае Неро решит, что кто-то умер.

— Поехали, — говорю я, проходя мимо него в сторону выхода. Венди-Энн улыбается мне из-за кассы, и я умудряюсь выдавить ответную улыбку. Ощущения такие, словно я тону или стремительно падаю в пропасть. Как будто иду на свои собственные похороны.

Это невозможно.

Чуть отодвинув занавеску, я выглядываю из окна и осматриваю парковку убогого мотеля. Не думаю, что кто-то караулит нас здесь, но все равно на душе неспокойно.

Уна сидит на кровати, перед ней разобранный пистолет, который она чистит. Она занимается этим весь последний час; ее брови нахмурены, а взгляд отрешенный и потерянный. Проклятье! Я знаю, что это Арнальдо заказал ее, как, собственно, и предполагалось изначально. Но когда я приводил этот план в исполнение, то даже близко подумать не мог, что буду так сильно хотеть ее. Черт возьми, я хочу владеть и телом, и душой Уны. Хочу, чтобы мы стояли рядом, наблюдая, как наши враги истекают кровью. Она больше не орудие в моих руках. Она — идеальный союзник. Безупречное дополнение всему, что есть во мне. Разве можно отказаться от этого, зная, что подобного больше никогда не найдешь? Уна — моя навязчивая идея, моя одержимость, моя слабость и моя сила. Вместе нас не остановить.

Подойдя к ней, я забираю из ее рук ствол пистолета, который она начищает уже минут десять. Приподняв ее лицо пальцем под подбородок, вынуждаю взглянуть на меня. На ее щеке пятно — оружейное масло на фарфоровой коже. Широко раскрытые глаза цвета индиго встречаются с моими.

— Обычно ты чистишь оружие перед тем, как кого-то убить. Мне стоит волноваться? — я ухмыляюсь.

Уна фыркает и откидывается спиной на подушки.

— Это помогает мне прочистить голову, — на ней снова одна из моих футболок, из-под которой мелькают трусики. Одного вида ее голых ног оказывается достаточно, чтобы мой член затвердел.

Бросив на меня беглый взгляд, Уна переключается на мое перевязанное плечо.

— Иди сюда, дай я посмотрю.

Я подхожу ближе к кровати, а Уна подползает ко мне и встает на колени, чтобы иметь возможность сдвинуть повязку. Ее пальцы нежными, но уверенными движениями касаются моей кожи. Рана все еще болит, да и чего ожидать, когда в тебя сначала стреляют, а потом прижигают порохом? Обезболивающие я принимать перестал, потому что от них в голове туман, а мне нужна полная ясность сознания.

— Выглядит неплохо, — говорит она себе под нос.

— Это не твоя заслуга, — ворчу я.

Она бросает на меня сердитый взгляд.

— Все было бы гораздо хуже, не прижги я рану порохом.

Я приподнимаю бровь.

— Было бы еще лучше, если бы ты не стреляла в меня.

— Знаешь, у тебя это реально навязчивая идея, — губы Уны изгибаются в улыбке, и я, обняв ее рукой за шею, притягиваю ближе к себе. Ее взгляд опускается на мой рот, и она приоткрывает губы. — Насколько я понимаю, ты — мой должник, — она снова смотрит на меня, и я, резко дернув ее к себе, прижимаюсь губами к ее губам. На вкус она как кровь и смерть — как все, чего мне хочется. Свободной рукой я провожу вверх по ее обнаженному бедру, забираюсь ладонью под футболку и касаюсь груди. Она судорожно вздыхает, и я, раздвинув языком ее губы, беру все, в чем так нуждаюсь. Толкнув Уну спиной на кровать, устраиваюсь между ее бедер. Ее грудь хаотично поднимается и опускается, а пальцы цепляются в мои волосы, когда я целую ее бедра и сдвигаю край футболки все выше и выше, пока Уна не садится и не снимает ее через голову.

Она чертовски красива: подтянутая фигура и бледная кожа, усеянная шрамами, некоторые из которых давно побледнели и приобрели серебристый оттенок, а кое-какие все еще насыщенного фиолетового цвета. Все ее тело — это свидетельство суровой и жестокой жизни, и каждый шрам лишь сильнее возбуждает меня.

Уна тянется к ремню на моих брюках и рывком расстегивает его, а потом/затем хватает меня за горло, впиваясь ногтями с такой силой, словно хочет вырвать кадык. Я чувствую, как на коже появляются царапины, и закашливаюсь, потому что Уна усиливает хватку. Пытаюсь отстраниться от нее, но она проводит ловкий прием, и я падаю спиной на матрас, а Уна оказывается сидящей на мне верхом. Как только она отпускает мое горло, я сжимаю рукой ее шею.

— Черт возьми, ты просто обожаешь доводить меня, — рычу я.

Она закрывает глаза и прикусывает нижнюю губу.

— Ты же знаешь, мне нравится тебя злить.

Я крепче сжимаю руку на ее шее, и на лице Уны расцветает ослепительная улыбка. Она усаживается поудобнее и проводит ногтями по моей груди, оставляя на коже горящие дорожки. Чертовски идеальный вид: невинность и обольщение, обернутые в шикарную упаковку, перевязанную гребаным бантиком. Уна словно специально создана для меня. Я убираю руку с ее горла и обхватываю ладонью подбородок, а второй рукой сжимаю грудь Уны и перекатываю сосок между пальцами. Она выгибается всем телом, и ее светлые волосы каскадом рассыпаются по спине. Полные губы приоткрываются в мягком стоне, и я проникаю большим пальцем руки ей в рот. От легких стонов, которые она издает, и прикосновений ее теплого языка я, кажется, готов взорваться.

Оттолкнувшись от матраса, я сажусь лицом к лицу с Уной и притягиваю ее к себе с такой силой, чтобы каждый дюйм ее обнаженного тела оказался прижатым ко мне. Для всего остального мира она — шепот смерти на ветру. Ее боятся и складывают о ней легенды. Но сейчас, в моих руках, она невозможно прекрасна, беззащитна и доверчива. Она — смерть, но здесь, рядом с ней, я начинаю чувствовать каждую из потерянных частичек себя, даже те, о существовании которых не знал. И даже те, чувствовать которые мне ни хрена не хотелось.

Уна двигает бедрами, и кружево ее трусиков скользит по моему члену. Каждое такое движение — это чистая пытка. Когда дело касается Уны, я не отличаюсь гребаным терпением, поэтому просовываю руку под ее трусики и резким движением разрываю их. Ее пальцы зарываются в мои волосы, дергая и требуя. Мои пальцы не менее требовательно сжимают ее бедра, и я нетерпеливо подталкиваю ее на свой ожидающий член. Запрокинув голову и томно улыбаясь, Уна медленно, дюйм за дюймом, опускается на мой член, ее тело дрожит, а ногти впиваются в мои плечи.

Я провожу языком по ее незащищенной шее, пробуя на вкус ее солоноватую кожу, а потом прикусываю основание горла. Из меня рвется стон, и я утыкаюсь лицом ей в плечо, когда Уна принимает мой член до самого основания. Ее киска — это врата рая. Уна прижимается лбом к моему лбу, и я закрываю глаза, чувствуя на лице ее частое и горячее дыхание. Несколько секунд мы остаемся неподвижными в этом положении: она держится за мои плечи, я крепко обнимаю ее за талию, удерживая в плену своих рук. Она начинает лениво покачивать бедрами, и я с трудом сдерживаю стон. Это не первый раз, когда мы с Уной трахаемся, но с каждым разом ощущения становятся все сильнее. Она, словно разгорающееся пламя, сжигает все, к чему прикасается, и, будь я проклят, если не хочу быть сожженным в этом огне.