— Ты врёшь! — завопила Коршунова, ударив ещё раз. — Ты даже не представляешь, через что мы прошли, я знала его, он бы так никогда не подставился, тем более какой-то соплячке!

Жалко её не было, нормальный человек никогда не стал бы защищать такое животное, каким был Виталий. А вот поглумиться над врагом перед смертью — это Женя могла. Тем более, если ты не уважаешь такого врага.

— А девочек вы тоже вместе насиловали в Монголии и Китае? — спросила девушка, чувствуя, как из носа течёт кровь. — Ничего, ты уже старая была, а ему похоже больше приглянулись молодые наркоманки. Стройные, юные тела, лучше, чем твои дряблые кости. С ними проще, дозу со скидкой продал — и делай что хочешь, ещё и деньги тебе приплачивают, хорошо устроился.

Ещё один удар, в этот раз девушка попыталась уклониться, и кулак прошёл по касательной. Коршунова вернулась к столу, где находилась её сумка, достала пистолет. В этот момент дверь распахнулась, в помещении оказались несколько человек в военной форме.

Это были не сотрудники тюрьмы. Обмундирование чёрное, из оружия только пистолеты, которые в данный момент были у бойцов в руках.

— Не двигаться, поднять руки, РСБ!

— Бах! — прозвучал оглушающий выстрел, Коршунова попыталась пристрелить Женю.

Пуля прошла мимо, отрикошетила и улетела за дверь, никого не задев. Обезумившею женщину, ещё ничего не понимающую, скрутили, отобрали пистолет, а она закричала:

— Она призналась! Вы же должны были слышать, она призналась!

Почему-то никто не воспринимал этих воплей. Один из бойцов, с майорскими погонами, просто стал говорить, будто зачитывая с листочка:

— Вы подозреваетесь в похищении людей…

Там было много «подозрений». Похищения, убийства, шантаж, вымогательство. В конце, вишенкой на торте, прозвучало «предательство». К Жене тоже подошли, в этот раз медсестра, она вытерла лицо влажной салфеткой, а знакомая бабушка-врач проверила нос и сказала, что всё нормально. Когда они ушли, в комнате осталась одна Анастасия, из надзора за несовершеннолетними. Она молча подошла и сняла наручники, сказала:

— Дело передано в РСБ ещё вчера днём, с вас сняты все подозрения, и Коршунова должна была отправить вас либо в детский дом, либо передать опекуну, который уже месяц пытается добиться опеки над вами. Если бы вы согласились на это.

— А вы слышали наш разговор? — неуверенно спросила Евгения. — Если они ждали этого, значит нас прослушивали…

— Как видите, РСБ это не особо интересует, а вот Коршунова им зачем-то была нужна. Ваши действия её как-то задели, вот Служба и воспользовалась ситуацией, чтобы что-то проверить. — пожала плечами девушка. — А меня к этой информации не допустили.

— И вам плевать?

— Я не следователь. — она вздохнула, поправила волосы. — Мне всё равно, главная моя задача — чтобы ваши права не нарушили. А то что у вас обнаружились какие то покровители сверху, которые смогли исключить вас из списка подозреваемых — не моё дело.

— Тогда другой вопрос — какой ещё опекун должен был меня забрать? — удивилась Женя, поднимаясь со стула и потирая запястья.

Девушка полезла в карман кителя, достала сложенный несколько раз лист, развернула его и прочла вслух:

— Евгения Сергеевна Соколова.

— Она…

— Мы с ней свяжемся, если вы согласны. — пояснила Анастасия. — Третий вариант, отправим вас домой. Через четыре месяца вы уже будете совершеннолетней, так что детский дом не обязателен. Но у вас в квартире проходили обыски, думаю это не лучший вариант.

Женя не знала, что сказать. Неужели это не сон, и всё реально? Сначала чудесное освобождение, потом собственная мать, которая тут ей и не мать вовсе, хочет забрать её. С замирающим сердцем девушка прошептала:

— Я согласна, свяжитесь с моей…Моим новым опекуном.

Анастасия вела её под руку по серому, плохо освещённому коридору. С двух сторон на них смотрели закрытые двери камер, а может быть это были обычные кладовые. Сейчас всё это было не важно.

Сотрудница опеки шла медленно, и нога девушку не беспокоила. Она лишь немного прихрамывала, почти не чувствуя боли. Да и Евгении не было дела до какой-то там боли, к которой она уже успела привыкнуть.

Они оказались в небольшом предбаннике, в стене находилось маленькое окошко, откуда раздался недовольный голос:

— Номер!

Козырева назвала несколько цифр, из окошка высунулась серая бумажка, которую она подписала.

Жене выдали картонную коробку с вещами и трость, завёрнутую в бумагу. В коробке нашлись штаны, футболка, носки и ботинки с курткой, на дне сиротливо валялся знакомый рюкзачок и телефон. Всё потрёпанное, грязное, кое где с прорехами. Она наконец сняла неудобное тюремное одеяние из грубой ткани, и облачилась в своё. Развернула из бумаги трость, сложила весь мусор в коробку и отдала обратно, в окошко.

Хотелось спросить — «А оружие?!». Но Женя себя сдержала.

— Подпишите. — попросила Анастасия.

Они находились в небольшой комнатке, где было место только для стола и двух стульев. Перед Евгенией лежал небольшой лист, и судя по его содержанию, это была подписка о невыезде из города.

— Подозрения ведь сняты? — не поняла девушка.

— Сняты. — утвердительно кивнула Анастасия. — Но по этому делу вы числитесь как важный свидетель, РСБ с вами свяжется в случае необходимости.

Женя подумала, и подписала. Ей хотелось быстрее увидеть мать, внутри всё трепетало, она сама себя не понимала.

— Евгения, я понимаю ваше беспокойство, но, если бы вы знали, чего мне и органам стоило заставить РСБ отказаться от маячка. — неправильно истолковала волнение Жени девушка из службы опеки.

— Маячок?

— Да, обычная практика для РСБ — своих свидетелей и подозреваемых они отмечают браслетом, по которому могут отследить их в любой момент. — ответила Анастасия. — Но вы несовершеннолетняя, и это было бы незаконно, мне пришлось подключить всех, кого я знаю, чтобы они ограничились только подпиской.

Девушки миновали проходную, где дежурили пару солдат и тщательно осмотрев документы, пропустили их.

На улице, как всегда в этом городе, шёл сильный дождь. Они задержались на выходе, стоя под козырьком, пока Анастасия открывала свой цветастый зонт.

Двор тюрьмы, а это была именно тюрьма, был чистый, хоть и старый. Везде лежал ровный асфальт, по бокам от проходов высились трёх-четырёх-пятиэтажные строения из красного кирпича. Пока они шли вперёд, к выходу, людей почти не встретили. Лишь в немногочисленных окнах мелькали огни, и на них оттуда кто-то смотрел. Понять были ли это заключённые, или сотрудники этого заведения, было нельзя — решётки покрывали все окна без исключения.

Девушки минули ещё две проходных, и оказались за высоким забором. На них сразу накинулся ледяной ветер с набережной, а Женя не заметила мать, и смотрела на волны Невы, сейчас беснующиеся и пытающиеся преодолеть невысокий барьер. Уровень воды этой осенью превысил все допустимые нормы, и мэрия опасалась наводнения в центре города.

— Женя? — её отвлёк такой знакомый голос. — Что они с тобой сделали, Женя?!

Мама заключила Евгению в крепкие объятья, прижимая к себе изо всех сил. Они так и стояли под одиноким горящим фонарём, который разгонял ночь над тремя женщинами. Стояли, плакали вдвоём, каждая, не веря своему счастью.

— Я буду жаловаться. — сквозь слёзы уронила мать. — Я буду на вас всех жаловаться, что вы с ребёнком сделали!

— Не надо, пожалуйста. — всхлипнула Женя. — Ты не знаешь, но мне повезло.

— Во что ты ввязалась? — мать выпустила её из объятий, посмотрела в глаза.

Анастасия демонстративно зевнула, поёжилась от холода. На ней кроме кителя не было никакой куртки, так что девушка сейчас откровенно мёрзла, держа над ними всеми свой зонт. Она убедилась, что все молчат, сказала:

— Жалобу можете подать, а сейчас распишитесь в бумагах, проверьте документы и можете уезжать.

Мама быстро чиркнула ручкой в подставленных бумагах, забрала пухлый конверт и сразу его вскрыла. Там оказался Женин паспорт, несколько документов — то ли на квартиру, то ли касающихся усыновления. Девушку сейчас это не волновало. Она проводила взглядом Анастисию, за которой закрылась дверь тюрьмы, и повернулась к матери: