— Знай же, покрытый шерстью человек, — сказал я наконец, — что это было зеркало, во многом похожее на то, в коем я видел отражение своего лица нынче утром, и в него некогда заглянул тот демон; одним Небесам ведомо, кто он и где скрывается. Его нечестивый взор, отраженный в этом зеркале, приковал меня к месту и заставил окаменеть несколько часов тому. Однако же я видел не настоящего человека, но тень, сотворенную черной магией и колдовскими искусствами. Ведьма, хвала Господу, поплатилась за свои злодеяния, и на острове этом надолго исчезло колдовство!

Я вновь посмотрел на большие черные буквы и прочитал их много раз, без конца раздумывая над их смыслом и значением. Затем мне на ум пришло соображение, каковое, как ни странно, я ранее упустил, и мысль эта породила в моей душе и сердце новые тревоги: «Ежели в зеркале, что я разбил, было лишь отражение колдуна, где обретается сам колдун, и не способен ли он в любой миг наложить на меня новое заклятие, и не сталось ли так, что он в эту самую минуту строит свои козни и намеревается уничтожить меня?»

Много раз я повторял два черных слова: «ДИГО РОДРИКОВЕЗ», все то время теряясь в догадках касательно их значения и смысла.

Из башни мы снова спустились в сад, где стоял чертог, ставший могилой Ведьмы из Башни. Дверь все еще была настежь распахнута, и меня весьма соблазняли находившиеся в том помещении сокровища, хотя я хорошо понимал, сколь бесполезны богатства в моем нынешнем положении: такова уж сила обыкновений и привычек. Я ушел оттуда, рассудив, что лучше оставить тот чертог в покое и не притрагиваться ни к чему, способному ввести меня в соблазн либо причинить мне вред. Я прошел мимо третьего чертога, и на сей раз дверь его была открыта, что позволило мне заглянуть внутрь и удовлетворить мое любопытство. Теперь я ясно видел затейливо освещенное помещение, все розовое, как в час заката, а в нем прелестных девиц, дивно сложенных и белоликих, каковые не двигались, не произносили ни слова и были облачены в чудесно тонкие и прозрачные одеяния, в то время как нежный розовый свет придавал им несказанную красоту.

— Волосатый человек, — сказал я, — пойдем отсюда прочь; это какое-то новое колдовство!

Я схватил его за плечо, и мы поспешно удалились оттуда через сад. Проходя мимо места, где я сражался с ведьмой, я заметил в траве что-то блестящее. Этот предмет оказался кинжалом, посредством какового карга пыталась убить меня, с длинным лезвием испанской стали и округлым рубином в рукояти. Я заткнул кинжал за ремень, что недавно подобрал в одной из комнат замка, ибо мой собственный кожаный ремень был по-прежнему зажат в бронзовом кулаке, висевшем на воротах замка. Вы видели тот кинжал наряду с другими моими пожитками, и те из вас, что разбираются в подобных вещах, могли восхититься прекрасной работой и игрой драгоценного камня на рукояти.

Быстро надвигались сумерки, и день подходил к концу. То был день великих свершений и многих опасностей и подвигов, и не раз на протяжении минувших суток мое сердце готово было выскочить из груди и зубы стучали во рту, ибо не дано никому совершать доблестные деяния без опасений и душевных колебаний; более того, осмелюсь поклясться, что и самый отважный герой, каковой без страха и содрогания противостоит врагам из числа людей, ужаснулся бы, столкнувшись с черной магией и сверхчеловеческими опасностями, с каковыми я повстречался в тот день на поле боя. Теперь мой разум несколько успокоился, вероятно, утомившись не менее тела; к тому же я был очень голоден и испытывал такую же сильную жажду. Мы с волосатым человеком долго просидели в кладовой за достойным великанов ужином, и по завершении его я начал задыхаться от сытости и распустил ремень. Мой новообретенный союзник сидел рядом со мной на полу и ел с большой живостью и немалым удивлением при виде невесть откуда взявшейся пищи; он, подобно мне, никогда ранее не видал мяса, хранящегося в запечатанных жестянках, и никогда до того вечера не пробовал вин и прочих крепких напитков. Мы пили с благоразумием и, невзирая на явную опасность, заснули там же, где ели, и то была первая ночь, какую я провел под крышей с тех пор, как мы с Томасом Сноудом покинули Хайт.

— Волосатый человек! — сказал я на следующее утро после того, как мы протерли глаза и потянулись, дабы прийти в себя после глубокого сна. — Отныне ты будешь прозываться Исавом: это древнее и весьма подходящее для тебя имя. Теперь, Исав, давай позавтракаем, а после посоветуемся и решим, какие нам следует предпринять шаги, чтобы выбраться с этого трижды проклятого острова со всем его колдовством.

В беседе с Исавом было мало толку, но меня радовал и ободрял звук собственного голоса и, пока я говорил, мой спутник улыбался с чрезвычайно умным видом, хоть и не понимал ни единого слова.

— Исав, — сказал я, когда наш завтрак был окончен и мы на некоторое время улеглись на полу, глядя в потолок, — чем мы теперь займемся?

Не ожидая ответа, я продолжал:

— Мы построим корабль, пусть и маленький, и на нем мы уплывем прочь от этой одержимой ведьмами земли, где ничто не сулит нам покоя либо доброго здравия.

С этим мы поднялись и направились в обширную комнату за главным залом, ту, что походила на громадную кузницу. Здесь имелось множество топоров, пил и прочих плотницких инструментов, годных для постройки корабля, а также тачка с колесами и легкая тележка. Мы загрузили их всевозможными инструментами и мешками с различными мелочами, каковые могли нам пригодиться. На холстине одного из них, как ни странно, было написано черными буквами «clavos de fierro»; эти слова означают «корабельные гвозди» на испанском языке, с коим я весьма хорошо знаком благодаря частым встречам с моряками этой великой нации.

Мы с Исавом трижды совершили путешествие от замка до морского берега. Спустившись в первый раз к берегу, мы построили грубый шалаш, дабы поместить туда содержимое наших тачек, а также хижину попрочнее, что должна была послужить нам убежищем в ночное время, ибо меня беспокоила мысль о сне на открытом воздухе, где нас мог застигнуть дождь, ветер либо иная погодная напасть, ниспосланная Провидением.

Перед тем, как вновь вернуться к замку, мы долго купались и плескались в воде, проведя большую часть дня, точно английские горожане, посещающие летом морские берега.

Ничто не изменилось вокруг, и громадный бронзовый идол продолжал стоять на страже, словно хранитель того берега, молчаливый и недвижный, как всегда, а у ног его были разбросаны здесь и там выбеленные солнцем скелеты, сломанные пополам. При виде странного божества улыбка исчезла с лица Исава, и он принялся биться головою о песок и стенать; он сжимал кулаки и громко вопил в лицо идолу, издавая горловое рычание, каковое заменяло ему проклятия, и я понял, что он не относился к числу верующих в огромного бронзового бога.

— Это хорошо, дружище Исав, — сказал я, — и я очень рад, что ты не оказался идолопоклонником или язычником, как большинство дикарей.

После этого мы снова направились вглубь острова и вернулись на берег, нагруженные простынями и покрывалами, каковые сняли с больших кроватей, а также прочными вощеными веревками и бечевками, из коих кои намеревались изготовить парус и такелаж для нашей мачты. Остававшееся в тележках место мы заполнили мясом в запечатанных жестянках, бутылями с вином и мечами и копьями из главного зала, с помощью каковых средств надеялись убить много зверей и птиц в лесу и тем самым обеспечить себя на каждый день свежим мясом.

Все это добро мы тщательно сложили в шалаше и затем приступили к постройке судна, валя деревья в лесу и трудясь, не покладая рук, от рассвета до заката. По вечерам, завершив дневную работу, мы бродили по берегу, высматривая парус либо следы человека, однако ничего подобного так и не обнаружили; и неизменно высился перед нами огромный бронзовый идол с тринадцатью прозрачными драгоценными камнями на шее.

И вот однажды, пройдя около половины лиги вдоль пустынного берега, мы случайно наткнулись на нечто похожее на беседку, однако же, подойдя ближе, удостоверились в своей ошибке, ибо то было длинное и низкое деревянное строение с тремя стенами и крышей, все поросшее мхом и вьющимися растениями. Мы осторожно приблизились и обошли строение сперва с одной стороны, затем с другой, покуда не очутились перед фасадом, выходившим к морю, и разглядели в нем нос маленького корабля. Кровь бросилась мне в лицо при виде этого зрелища и я с большой поспешностью побежал вперед, дабы ощупать руками то, что увидели мои глаза. Воистину, то был корабль, чудесно легкий, но на диво прочный, за что я, будучи мореходом, смело мог поручиться, и вы, видевшие тот корабль у моего дома на Стейд-Стрит, можете это засвидетельствовать.