Сегодня именно такой день. Пятое августа. День освобождения Орла от немецко-фашистских захватчиков.
И сегодня будет не коньяк. Сегодня — именно беленькая. Потому что оба деда-фронтовика и отец-фронтовик признавали только "беленькую", да ещё спирт.
Хороший, очень хороший день для возвращения домой.
Правда, нет уже ни дедов, ни бабушек, ни мамы с отцом. Никого нет. И Мишки нет — помер без малого десять лет тому назад в собственном гараже, по пьяни. Дом-крепость есть, до него всего-то две трамвайных остановки. Только квартира в нем давно принадлежит другим людям, которых он, Санька Годунов, знать не знает. Когда понадобились деньги матери на лечение, отец, упрямый, как вся их порода, ничего не сообщая сыну, поменял двушку в центре на однокомнатную хрущобу на окраине, в девятьсот девятом. Вот ведь интересно получается: старые окраины города имеют неофициальные, но знакомые всем коренным (а Годунов был из коренных) названия — Выгонка, Лужки, Семинарка, Наугорка, а новые народ именует Микрорайоном (угу, вот так, с большой буквы), Девятьсот девятым кварталом, как будто бы не было там прежде ни лугов, ни выгонов, ни каких бы то ни было запоминающихся объектов.
Годунов был в этой квартире считанные разы. Окна выходили на скверик, больше похожий на пустырь, — не разрослись ещё чахлые саженцы, не стали настоящими деревьями, — посреди которого стоял отнюдь не сказочный белый камень.
На камне бронзовело: "В память о мужестве и стойкости 201 воздушно-десантной бригады, 146 отдельного конвойного батальона внутренних войск НКВД, проявленных в бою с немецко-фашистскими захватчиками на северо-западной окраине города Орла 3 октября 1941 года. Вечная слава героям".
В бою, о котором Годунов, наверное, знал все, что только можно было узнать. Потому что этого "всего" было до обидного мало, приходилось домысливать и… и понимать, что придумки эти вполне могут войти в противоречие с реальной историей.
Годунов возвращался домой. В родительскую однушку с окнами на мемориал. С вокзала — через весь город, это почти час на трамвае. Треть уже позади, и…
Пышнотелая вагоновожатая что-то проскрипела в микрофон.
— Чего? — вскинулась бабуля в газовом платочке поверх тщательно завитой седины.
— Чё? — тинейджер стянул на тощую шею большущие наушники.
— А что вы хотите, десятый час, дорога перекрыта, возложение, — спокойно ответил мужик, который с равной вероятностью мог оказаться и рабочим, и учителем, и клерком каким-нибудь, винтиком государственной машины.
— Вагон дальше не пойдет! — солидарно гаркнула тетка-водитель, благо не в микрофон. — И когда пойдет — не знаю. Часа через два, не раньше. Так что кому на МолОчку — ногами быстрей дотопаете.
Странно, но именно в этот момент Годунов в полной мере осознал, что вернулся. Как только не именуют на российских просторах всяческие торжища, но Молочкой центральный рынок называют только в Орле.
На Молочку он не собирался. Но все равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же… В конце концов, не такой уж он и тяжелый, чемодан, в нем всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук "мечта попаданца" с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками. Годунов не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили.
Он вообще никогда не ставил увлечения выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьез полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего вообще и вовсе. Именно она однажды сказала: такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы — для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен чаще прочих звучало высказанное с полной убежденностью обвинение: "Твои приборы тебе дороже живых людей!" Как-то, в довесок, было брошено: "Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, даже в детстве по деревьям не лазал, с пацанами не дрался и девчонок за косички не таскал!" Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, какое от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять, что хороший командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми, — тотчас услышал бы, что у него машинное мышление и он инструкция ходячая, которой, разумеется, чужды спонтанные — истинно человеческие! — поступки. Хорошо, хоть профессионала в нем жена признавала без колебаний…
Впрочем, что теперь толку об этом думать? Он вернулся в Орёл, бывшая осела в Питере. Любовная лодка разбилась… даже не о быт, Галку он и в приливе гнева не считал оранжерейным цветочком; тут больше всего подходило тривиальное определение "не сошлись характерами". Дело всей жизни тоже вдруг стало прошлым. Да и что такое его профессиональный опыт для срединной России? То-то и оно… Ни родных, ни друзей, ни хотя бы приятелей тут у него нет; как-то сразу выяснилось, что все, кого он мог назвать друзьями, одновременно были и сослуживцами.
Совсем не к месту возникла мысль: а ведь он — идеальный попаданец. Уже почти ничем, кроме воспоминаний, не связанный с этой реальностью любитель околоисторических построений, вооруженный ништяком типа "ноутбук". Забавно… но совсем не смешно.
Он шагал вдоль цепочки замерших (хотелось бы сказать "торжественно", но на ум приходило — "подобострастно", в соответствии с чиновничьей волей, возведшей зрелище в ранг традиции) трамваев к скверу Танкистов по истертой, местами вылущенной тротуарной плитке. А мысль никуда не двигалась, застыла, железной хваткой вцепившись в совпадение: прибыл ты, Александр свет Василич, к месту вечной стоянки не в абы какой день, впору задуматься: вдруг это не случайность, а волеизъявление судьбы? Говорят, судьба заботится о тех, кто в нее верит. Годунов по-прежнему верил. Именно "верил" и именно "по-прежнему", потому как разуму факты подавай да подтверждения регулярные, вера же охотно довольствуется остатками идеализма. А разум…Что ж ты, разум, не подсказал: надо, товарищ капитан третьего ранга, соответствовать моменту, прибыть на родину при параде? Вон, милиция на всех входах в сквер. Пропускной режим. Из штатских свободно перемещаются туда-обратно только чиновного вида господа с бейджиками на пиджаках, а всякий, кто в форме, — проходи без вопросов, будь ты военнослужащий, ветеран или юнармеец… Э-э-э, это кто ж такой одаренный обмундирование для юнармейцев придумывал, а? Во время оно у юнармейца Саньки Годунова была форма, похожая на общевойсковую. То, во что сейчас обрядили пацанву, больше всего напоминало плод фантазии безымянного дембельского модельера.
Годунов одернул себя. Вот так и превращаются в снобов, а потом и вовсе принимаются старчески брюзжать на весь мир. Пацанята в ёлочно-зеленой форме, украшенной разрисованными погонами и многоцветными аксельбантами, преисполнены гордости: они участвуют в самом настоящем воинском празднике. То, что они сейчас чувствуют, всяко важнее того, как они выглядят, нет? И ветераны смотрят на них с одобрением. Решающее слово — за ветеранами.
Площадь с "тридцатьчетверкой" и Вечным огнем была обнесена временным ограждением: от одной металлической стойки к другой тянулись желто-черные ленты. Внутри периметра для ветеранов были расставлены пластиковые кресла. И опять Годунов вздохнул: в странном направлении движется творческая мысль организаторов, неужели никто не понимает, что этот гибрид стройплощадки и уличной забегаловки, может оскорбить чьи-то чувства… и эстетические, и куда более глубокие и значимые? И снова выругал себя за снобизм.
Толпа густела. Малышня уже не могла так ловко лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки опять доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?
