Двадцать четыре юнги — двадцать четыре полных комплекта. А заодно — готовый состав Почетного Караула для Поста? 1. Это внешняя сторона, позволявшая директрисе наглядно демонстрировать всяким-разным комиссиям успехи военно-патриотического воспитания (что, впрочем, не мешало ей вяло отмахиваться от просьб военрука выделить хотя бы постоянный кабинет для занятий клуба, не говоря уж о макете автомата, игрушке весьма дорогостоящей).

Куда более важный результат — строю юнг под Андреевским флагом вдруг начали отдавать честь встречные военнослужащие. Символично? Да.

Были и другие символы. Не воодушевляющие. Прямо сказать, некрасивые.

Присмотрел Александр Васильевич парусно-моторную яхту, тихо ржавеющую на причале у лодочной станции. В отличие от речных трамвайчиков и прочих увеселительных лоханок, эта красавица до коммерческих манипуляций унижена не была. Она просто погибала, как всеми брошенная аристократка в эмиграции. Начал Годунов наводить справки — и выяснил, что находится она на балансе "у области", проще говоря, была кем-то когда-то подарена отцам и кормильцам, а они попросту не придумали, куда ее пристроить, наверняка дело было в разгар избирательной компании, а потом и вовсе забыли. Сюжетец для Салтыкова-Щедрина. Со своей обычной обстоятельностью и настойчивостью принялся Годунов обивать мраморные пороги. Заполучил хандру и радикулит, а итог… итог подвел очередной зав чем-то там, рубанувший в сердцах: "Да пускай себе догнивает!"

Разумеется, юнгам категорический отказ был преподнесен в менее… гм… категоричной форме. Но случилось так (простое совпадение? или совпадение, именуемое судьбой?), что с этого момента в клубе тоже завелась ржа и гниль. Да, ушли не лучшие. Да, Годунов не утратил контроля над ситуацией… Однако же в его голове поселился тоскливый, как все извечные, вопрос: "И нафига?.."

Водки капитан не пил, чем повергал в недоумение трудовика и зама по административно-хозяйственной — последних из вымирающего племени школьных мужиков. А они-то было обрадовались: вот, пришел в коллектив мужчина в самом расцвете, значит, можно, не манкируя традицией, соображать в подсобке на троих… Теперь глядели сочувственно, дружно придя к единственному возможному выводу: закодированный, потому как на больного не похож. В кухонном шкафчике у Годунова одиноко коротала век бутылка коньяка, початая в День ВМФ два года тому назад. Да и вообще, совмещать коньяк с извечными русскими вопросами — все равно что топиться в стакане воды: теоретически возможно, а практически трудноосуществимо.

Вот и заедал Александр Васильевич горечь поражений макаронами. Когда-то изысканное иноземное блюдо, превратившееся у нас в еду холостяков, облагораживалось мясом и ностальгически именовалось макаронами по-флотски. Годунов ужинал под нудёж теленовостей (новости изо дня в день типовые, не только пресные, но и, похоже, хлорированные, как вода из-под крана); и аккурат к ужину незваными гостями являлись тривиальные мысли об утрате идеалов: а были бы мы в такой ж… жесткой ситуации, кабы война лучших не забрала?

И опять стучало в голову одуревшим от бессонницы дятлом: эх, кабы отыграть назад!..

… — Сергеич, а вот если бы ты оказался в Орле… ну, скажем, в сентябре сорок первого года, как ты оборону строил бы? Исходя из знаний сегодняшнего дня? Как думаешь, реально имеющимися силами все танкоопасные направления перекрыть?..

Осень 2011 года, Орёл

Лариса Михайловна Сизова, заместитель директора по воспитательной работе, долго и внимательно изучала записи в своем гроссбухе, подсчитывая трофеи после инспекционного набега, наконец, сняла очки и, внушительно похлопывая ими по тетрадке, проговорила:

— Я уважаю ваши, Александр Васильевич, убеждения, однако же с точки зрения методики вы поступаете не совсем верно. Я учитываю отсутствие у вас педагогического образования и… э-э-э… принципиально иной профилирующий опыт. Тем не менее, вы должны учитывать, что работаете со школьниками. Им нужно давать готовую концепцию. Никаких гипотез! Никаких допущений!

— А как же тогда их логически мыслить-то учить? — с абсолютно искренним недоумением спросил Годунов.

— В рамках концепции, все в рамках концепции. Я, между прочим, историк, и, смею полагать, представление о причинно-следственных связях детям на своих уроках даю.

— Лариса Михайловна, возможно, я неправ, — увещевательно начал Годунов, — но что плохого в том, что на факультативных — подчеркиваю, факультативных! — занятиях мы пробуем моделировать исторические события, исходя из потенциальных возможностей, которые не были реализованы в реальности, но вполне могли бы…

— Если бы да кабы… — преувеличенно вздохнула "Между Прочим Историк". — История, Александр Васильевич, не терпит сослагательного наклонения!

Эту отшлифованную до блеска постоянным использованием истину Годунов в предыдущий раз слышал с месяц тому назад на очередном шабаше краеведов, куда, как повелось, проник под видом восторженного слушателя — человеку "с улицы" приобщиться к этой весьма специфической касте ох как непросто!

Речь опять и снова шла о событиях 3 октября 1941 года. Снова и опять сошлись в поединке брутальный Ревцов и напористый Овсянников. Ревцов был из чиновников от культуры, попутно профессорствовал в пединституте, неизменно возглавлял комиссии под лозунгом "поспорят, пошумят и разойдутся" и т. д. Короче, был авторитетом в законе. Овсянников статью и стилем — Ленин на броневике. Народный трибун и руководитель весьма результативного поискового отряда. Ревцов плевался умными словечками, Овсянников резал правду-матку… На невидимом табло незримо, но осязаемо высвечивались два нуля.

Александр Васильевич давно сделал для себя вывод: спор увлеченных людей — это всегда, как говаривал один его сослуживец, с открытым забралом на амбразуру. Красиво и бессмысленно. Уж сколько раз он обещал себе не ходить на краеведческие мероприятия…

Но сегодня, именно сегодня повод поприсутствовать наличествовал. Если наставления непосредственного начальства продлятся не более четверти часа, он успевает минута в минуту.

— Можно считать, что мы с вами договорились? — "замша" улыбнулась, демонстрируя покровительственное дружелюбие, и подвела итог. — Будьте добры, Александр Васильевич, в течение недели-другой доработайте план факультативных занятий и принесите на утверждение.

Все, теперь точно успеваем!

Годунов поймал себя на мысли, что радуется, как школяр при известии, что последнего урока не будет. Да, наверное, правы коллеги, когда посмеиваются над ним: его увлеченность становится манией какой-то. А если бы иначе, то разве это была бы увлеченность?

Не далее как два дня назад сунулся он сдуру, как папуас в прорубь, в местный архив, имея на руках не какой-нибудь солидный запрос, а всего лишь письмишко, выпрошенное все у той же Ларисы Михайловны, — конечно, с печатью и подписью… но они, как выяснилось буквально с порога, необходимого веса листу бумаги офсетной формата А4 не придали. Бабулька вахтерской внешности, зыркнув поверх раннеперестроечного аналога ресепшн, невнятно пробухтела:

— Ушестоййдить…

С усилием расшифровав замысловатое послание, Годунов сообразил, что посылают в шестой кабинет. И едва не сплюнул. Суеверный, как многие моряки, он считал шестерку персональным кодом неудачи.

"Ушестом" за цифровым устройством типа ноутбук сидела аналоговая дамочка типа чиновник и щелкала мышкой в ритме похоронного марша. Недоброе предчувствие обрело плоть. И дар речи:

— Вам чего?

Иллюзия общения с продавщицей гастронома была столь велика, что Александр Васильевич едва не ляпнул: "Два кило бананов, пожалуйста". Да кабы и ляпнул, ничего не изменилось бы, потому как нуль на что ни умножай, все равно — дырка от бублика. Пока он пространно объяснял, что всерьез интересуется событиями октября сорок первого года на Орловщине и просит допустить его к соответствующим периоду архивным документам, дамочка смотрела на него так, как если бы он посягнул на ее кошелек или — свят-свят-свят! — честь.