Литмир - Электронная Библиотека

Времени до прибытия состава хватило аккурат на то, чтобы выкурить папиросу да заглянуть в здание вокзала, где трагикомический Михаил Сергеевич, зачем-то устроившийся в каморке билетной кассы, с обреченным в окошечко выдавал колбасу посмеивающимся теткам. Годунов тоже невольно улыбнулся — и поймал себя на мысли, что, несмотря на патовую ситуацию, сложнее которой не было в его жизни, улыбается куда чаще обычного. Судьба в ответ то ухмыляется с мрачной иронией — мясокомбинатскому фургончику теперь предстоит возить взрывчатку, то улыбается, да так открыто и душевно, хоть и сквозь слезы, что у Годунова даже не хватает сил сердиться на себя за недодуманное и недоработанное. Вон, спешит на помощь щуплому пареньку-ополченцу, который долго приноравливается, как бы половчее ухватить с земли ящик, низенькая плотная женщина. По решимости, с коей она отмахивается от дедов из оцепления, отодвигает парня в сторону и берется за ящик, можно сообразить, что не впервой тетке коня на скаку останавливать и в горящую избу входить.

"Всё-таки надо было привлечь гражданское население для разгрузочно-погрузочных", — думает Годунов. Ну вот не дают ему собственные стереотипы действовать сообразно моменту. Нет, о соблюдении режима секретности мечтать было бы наивно, однако ж и помимо того… Никак не соединяются, не связываются в сознании флотского офицера мирного времени тяжеленные ящики со взрывчаткой и эти вот тетки, как по команде бросившиеся к составу — к сыновьям, к братьям, к отцам. И тягающие так, что у самих слёзы на глазах, но хрен ты их теперь прогонишь, раньше думать надо было. Не связывается судьбоносная важность предстоящего с героической анархией, творящейся на станции. Но тут уж ничего не попишешь: ополченцы — не кадровые бойцы, для них эти женщины — не "гражданское население", а матери, соседки, сослуживицы, знакомые. Кто-то из них только сегодня завтракал за одним столом, а теперь, буквально через полчаса, им расставаться на неопределенный срок. Думать о том, что для кого-то срок окажется бессрочным… не сейчас.

А чекисты, похоже, решили, что все было заранее определено командованием. Правда, теток стараются не нагружать.

Не додумали на райкомовском совещании, ой, не додумали! И кому вменять это в вину? Ведь даже те, у кого на вороте петлицы, еще не мыслят категориями большой войны — такой, в которой стираются грани между бойцами и мирным населением, между фронтом и тылом.

Много чего передумал и просчитал ты, Александр Васильевич, сидя над книгами и размышляя над картами. Но есть вещи которые постичь можно только на опыте. Дай Бог — не на горьком.

Годуновская "эмка" покидала станцию одновременно с последним грузовиком. Уже, суетясь и скликая своих, грузились в только что опустевшие вагоны те, кому предстояло ехать в эвакуацию; второй состав должен был уйти следом за первым.

— То-оли-и-ик!

За машинами бежала та самая женщина, что так безапелляционно вмешалась в разгрузку.

— То-олик! Как я тебя найду-то?

— Не знаю, ма, — парень в кузове грузовика смущенно потупился. — Найдемся как-нибудь.

— Товарищ красный командир! — еще громче выкрикнула женщина. — А куда нас, а?

Годунов сделал Дёмину знак остановиться, обернулся к женщине.

— Пока в Орел, а далее будет определено…

Закашлялся; показалось, что это слова оцарапали гортань.

Игнатов обещал договориться с туляками, чтоб насчет размещения людей озадачились, а того лучше — транспортом помогли бы. Однако ж твердого ответа пока нет, а делиться предположениями…

"История не терпит сослагательного наклонения", — как же весомо и напористо произносила эту фразу неподражаемая и незабываемая завуч Лариса Михайловна! Вот и не будем сослагать. А будем возлагать. Возлагать на себя ответственность и в меру сил делать историю. А тут уж — как удастся.

— Не беспокойтесь, о вас позаботятся. И за помощь спасибо.

Женщина всплеснула руками.

— Да я ж разве за себя? Я за сына, за Толика. А помощь… — пожала плечами. — Как своим не подмогнуть-то?

И снова вспомнилось-проассоциировалось: соседка Тамара Вадимовна, человек такой же жизнестойкой, упрямой породы, выпестованный гарнизонами и воспитанный отсутствием в пределах личных квадратных метров твердого мужского плеча, надрывно твердит в трубку мобильника:

— Костик, я сказала, чтобы в десять был дома! У меня нервы не казенные!

Костику в прошлом году стукнул тридцатник, у него третий брак и четверо детей.

А тут, может статься, и письмо написать некуда будет. И что ей сказать? Попросить верить в лучшее?

Ничего не сказал, кивнул Дёмину, поезжай, мол. Отвернулся.

И уперся взглядом в двух зареванных женщин — большую и маленькую.

— Ну разве так можно? Ну разве можно? — приговаривала мать. — Я уж и не знала, где тебя искать! Ну разве так можно!

— Ма, я и так самого маленького…

Младшая продолжала что-то говорить, покаянно и упрямо. Слов Годунов уже не слышал, но мог догадаться: девочка уверяла, что ни за что не потерялась бы и успела вовремя. Из-за пазухи детского клетчатого пальто торчала сонная мордашка рыжего щенка.

Все-таки не врут люди, когда наделяют человеческое сознание всякими удивительными возможностями. Прилег Годунов передремнуть на диван в кабинете Федосюткина, такой коротенький и жесткий, что сам Прокруст позавидовал бы, и мгновенно уснул — будто бы головой вниз в колодец ухнул. И виделось Годунову: расхаживает по комнате из угла в угол товарищ Горохов — будто бильярдный шарик сам собою по столу катается. Голова со стрижкой "под Котовского" покачивается в такт шагам, и слова — тоже в такт, напористым таким речитативом. А возмущается агитбригадчик тем, что с засадами, дескать, перемудрили, замахнулись широко, а вместо полновесной плюхи выйдет отмашка. С ним соглашался кто-то, кого Годунов сперва принял за хозяина кабинета, и только потом сообразил, что это никто иной как Одинцов. Потом Горохов куда-то исчез, вместо него появилась женщина в пуховом платке, та, что искала Ванятку, и военком принялся втолковывать ей, что главное сейчас — сберечь детей, а потом кто-то из них, Годунов не разобрал, кто именно, потребовал суровым тоном:

— Вы уж сберегите, товарищ капитан третьего ранга!..

Он проснулся в холодном поту и с одной мыслью: авторы альтисторических книжек — сволочи. Ну вот что бы им стоило, таким умным, лопатящим тонны и гигабайты материала, написать промеж делом пособие для попаданца в столь любимый ими всеми период? Рассмотреть набор типичных ситуаций, проработать оптимальный вариант действий с учетом, так сказать, комплексного послезнания. Вот, скажем, эвакуация гражданского населения из прифронтовой полосы…

— Одинцов прибыл? — голос хриплый спросонья.

— Да нет, товарищ командующий, — Федосюткин поднял голову от бумаг. Причем не читал он и не писал, а прикорнул прямо за столом, подложив вместо подушки несколько картонных папок.

Годунов бросил взгляд на наручные часы. Восемнадцать пятнадцать. Можно было бы пока и не будить человека.

— Так да или нет? — спросил резко, заглушая интеллигентские рефлексии.

— Не прибыл пока. Да вы не беспокойтесь, на станции Нефедов, он сразу… — Федосюткин немного помялся. — Товарищ командующий, мы тут для засады лучше место нашли. Ну, мы с Нефедовым. Ясное дело, нужно было бы сразу, но… Один охотник посоветовал, дед Паша. Вы уж извините, что мы его спросили, но Пал Игнатич — мужик надежный, хоть и беспартийный.

Годунов нахмурился — и мысленно махнул рукой. Спросили — и спросили, что ж теперь, под трибунал их, что ли? Суток не прошло, как он в Дмитровске, а уже начал привыкать, что война здесь с привкусом партизанщины.

— Вам на карте показать или поедем? — продолжал гнуть свою линию неугомонный секретарь райкома.

— Показать. А потом поедем. И вот еще что мы с тобой, Андрей Дмитриевич, упустили. Ты найди-ка ответственного человечка, лучше, думается мне, женщину, быстрее с мамашами общий язык найдет. Одним словом, надо, чтобы прямо на станции детям на одежду бирки нашивали и хотя бы химическим карандашом имя-фамилию писали. Береженого Бог бережет, — и, вспомнив Игнатова, неохотно добавил. — Как бабки наши говорили.

38
{"b":"656838","o":1}